Ай да Арто, молодец, не ошибся.
Я снял свои минометы с позиций и направил вперед.
Волнующий момент. Никак не могу усидеть на месте. Мои минометчики продвигаются вперед, не оглядываясь.
На какой-то миг они выныривают из тумана: идут по льду смело, не согнувшись. Во весь рост. Потом вдруг увеличиваются в размерах, входят в полосу тумана и исчезают. Так орлы врезаются в тучу.
С этого берега наша тяжелая артиллерия бьет по позициям противника. В тумане весь этот грохот наводит ужас. Гитлеровцы тоже открыли ответный огонь. Они, видно, разгадали наши действия и теперь отчаянно разбивают снарядами лед, прошивают пулеметными очередями все пространство над рекой.
Лед трещит. Кое-где уже появились полыньи с ледяной крошкой на поверхности. Чего еще ждать? Надо бежать туда, к туману... Я доложил командиру полка, что хочу перенести свой НП на другой берег. Он не возразил. Я велел моему связисту отсюда держать со мной связь. Сахнов закинул вещмешок за спину.
— Ты останешься здесь! — сказал я ему.
Он удивленно посмотрел на меня.
— Как закрепимся на том берегу, вот тогда и придешь. А пока поищи Шуру и удержи ее здесь.
Сахнов попытался уговорить меня взять его с собой, но я вскочил в сани и погнал коня в туман. Вот так-то, с ходу, легче перейти реку. И перейду непременно. Нет, со мной ничего не случится.
Сани съехали к самому берегу и остановились. Это, оказывается, командир полка схватил за узду моего коня.
— Я тоже с тобой.
Вместе с ним в сани ввалились два его связиста и адъютант.
— И что там сейчас делается? — задумчиво проговорил командир полка.
— Да вроде бы наши уже бьются в их окопах.
Я хлестнул коня, и он понес нас вихрем.
Фрицы лупят по льду. Взлетают в воздух льдины и льдинки, фонтаны воды холодным душем обливают нас.
Впереди я приметил большую полынью. Не дай господь в нее угодить — вмиг концы отдадим, вода-то ведь ледяная. Конь чудом пронесся мимо.
Я крылатый мальчик из сказки. Оседлал волшебного коня и мчусь синей бездной сквозь белые облака...
На льду тут и там лежат трупы.
Мой конь чуть не сбил медсестру с сумкой через плечо. Я схватил девушку за плечи и втащил ее в сани. Из запорошенных инеем ресниц на меня смотрят счастливые глаза. Шура! Командир полка проворчал:
— Черт, дорогу перешла!
Шура уцепилась за бортики саней, чтоб не вылететь па ходу.
Эх, было б время, зацеловал.бы ее. Молодчина ты, Шурочка! Груз мой повысился в цене. А ну, мой конь, мой брат, несись вперед! Вперед!..
Вот и желанный берег. Гладкий и не высокий, почти на уровне льда, он вдруг круто возносится вверх. А там, и кустах, деревьях, наши.
Конь вынес сани на берег, промчал по суше еще метров пятьдесят и упал, сраженный пулей. Мы посыпались из саней. Я залег за спиной своего все еще вздрагивающего коня и застрочил из автомата.
Залег и командир полка. А куда девалась Шура? Убита? Где она? Не вижу ее! Туман. Да и оглядеться-то толком некогда. Конь греет меня. Бедняга в агонии, его бьет дрожь. Он поднимает голову, косит на меня глазом, словно прощается, и голова бессильно опускается на снег. Я ловлю его последнее дыхание, вырвавшееся из окровавленных ноздрей...
Впереди, слышу, стрекочет наш пулемет. Это недалеко, шагах в сорока. Ползу к пулемету. Не смотрю на убитых. Не дай бог, увижу среди них Шуру!..
Наши уже завладели двумя передними линиями укреплений противника. Теперь пытаемся продвинуться еще дальше.
С большим трудом я все же разыскал своих минометчиков. Они заняли удобные позиции и ведут огонь на ближнем расстоянии — противник совсем у нас под носом.
Чуть впереди стоит наша подбитая самоходка. Своим корпусом она служит нам прикрытием. Из распахнутого люка самоходки свешивается тело убитого водителя, под головой на снегу большое красное пятно...
Вокруг меня густой лес. Со скрипом рушатся деревья от нашего и вражеского артиллерийского огня. И от этого обнажается небо, и света становится все больше и больше.
Особенно беспокоит нас огонь шестиствольных минометов противника. Рев у проклятых, как у ишаков: и-а, и-а... Даже обозные лошади теряются. Вжавшись в снег, я прислушиваюсь к вою мин, пытаюсь определить местоположение минометов. Гроза «ишаков» — наши бомбардировщики. Но сегодня они не появляются. Погода нелетная.
Я подвел свою роту вплотную к немецким позициям, открыл огонь прямой наводкой. И это выход: «ишаки» больше не бьют в нас, боятся задеть своих.
Сегодня девятнадцатое февраля. Уже месяц и двадцать два дня, как мне исполнилось двадцать. Записи мои окутаны туманом.
Ночь. И когда только успело стемнеть? Да и был ли день, был ли свет?..
Мы гранатами и штыковой атакой выбили наконец противника и из третьей линии его укреплений.
Плацдарм на этом берегу Нарвы мы уже расширили кое-где и до трех километров вглубь. Это победа, и немалая.
Поступил приказ окопаться как можно глубже.
И мы зарылись в щели мерзлой земли. Земля — спасительница, защитница. К тому же в ней и теплее.
Не верьте, если кто-то скажет, что есть для солдата нечто более значимое, чем победа над врагом.
Счастливый и гордый собой, я разлегся в отбитой у противника траншее и с удовольствием грызу сухари. Классную мы одержали победу!
С того берега пришли два связиста и мой заботливый друг Сахнов.
— Где наш коняга? — спросил он.
Я показал в сторону. Сахнов вздохнул. И мне показалось, что я слышу тот последний вздох коня...
Я лежу в немецкой траншее. Стены ее, чтоб земля не осыпалась, укреплены прутьями и досками. Рядом блиндаж с бетонным покрытием, с тяжелой дубовой дверью. Его занял кто-то из офицеров. В нем горит свет. Белый, ясный, бездымный.
Где Шура? Пришла бы — я посмотрел бы ей в глаза при этом ярком свете.
Где Шура?
В блиндаж ко мне зашли близнецы наши — Буткевичи.
— Здравствуйте,— сказал Витя.— Разрешите проверить ваши телефоны. Посмотрим, в порядке ли они.
— Заходите,— поднимаясь им навстречу, предложил я.— Проверьте, как положено.
Витя снял ушанку. Голова у него перебинтована.
— Что случилось, товарищ ефрейтор? Вы ранены?
— Да! — не без гордости в голосе ответил он.— Третьего дня меня ранило при исполнении боевого задания.
Я приметил, что Федя поглядывает на брата с завистью. Каково ему, брат ранен, а он нет.
— А как это произошло? И почему вы не в госпитале, товарищ ефрейтор?
— Э, пустячная рана. Пуля только слегка царапнула кожу,— сказал мальчик.— Кость не затронута. Крови, правда, потерял много, потому и хожу пока забинтованный.
— Сейчас беспокоит?
— Да как сказать, вроде бы и нет.
Я попытался было угостить ребят сахаром и маслом, другого у меня ничего не было, но они наотрез отказались и даже не притронулись к еде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74
Я снял свои минометы с позиций и направил вперед.
Волнующий момент. Никак не могу усидеть на месте. Мои минометчики продвигаются вперед, не оглядываясь.
На какой-то миг они выныривают из тумана: идут по льду смело, не согнувшись. Во весь рост. Потом вдруг увеличиваются в размерах, входят в полосу тумана и исчезают. Так орлы врезаются в тучу.
С этого берега наша тяжелая артиллерия бьет по позициям противника. В тумане весь этот грохот наводит ужас. Гитлеровцы тоже открыли ответный огонь. Они, видно, разгадали наши действия и теперь отчаянно разбивают снарядами лед, прошивают пулеметными очередями все пространство над рекой.
Лед трещит. Кое-где уже появились полыньи с ледяной крошкой на поверхности. Чего еще ждать? Надо бежать туда, к туману... Я доложил командиру полка, что хочу перенести свой НП на другой берег. Он не возразил. Я велел моему связисту отсюда держать со мной связь. Сахнов закинул вещмешок за спину.
— Ты останешься здесь! — сказал я ему.
Он удивленно посмотрел на меня.
— Как закрепимся на том берегу, вот тогда и придешь. А пока поищи Шуру и удержи ее здесь.
Сахнов попытался уговорить меня взять его с собой, но я вскочил в сани и погнал коня в туман. Вот так-то, с ходу, легче перейти реку. И перейду непременно. Нет, со мной ничего не случится.
Сани съехали к самому берегу и остановились. Это, оказывается, командир полка схватил за узду моего коня.
— Я тоже с тобой.
Вместе с ним в сани ввалились два его связиста и адъютант.
— И что там сейчас делается? — задумчиво проговорил командир полка.
— Да вроде бы наши уже бьются в их окопах.
Я хлестнул коня, и он понес нас вихрем.
Фрицы лупят по льду. Взлетают в воздух льдины и льдинки, фонтаны воды холодным душем обливают нас.
Впереди я приметил большую полынью. Не дай господь в нее угодить — вмиг концы отдадим, вода-то ведь ледяная. Конь чудом пронесся мимо.
Я крылатый мальчик из сказки. Оседлал волшебного коня и мчусь синей бездной сквозь белые облака...
На льду тут и там лежат трупы.
Мой конь чуть не сбил медсестру с сумкой через плечо. Я схватил девушку за плечи и втащил ее в сани. Из запорошенных инеем ресниц на меня смотрят счастливые глаза. Шура! Командир полка проворчал:
— Черт, дорогу перешла!
Шура уцепилась за бортики саней, чтоб не вылететь па ходу.
Эх, было б время, зацеловал.бы ее. Молодчина ты, Шурочка! Груз мой повысился в цене. А ну, мой конь, мой брат, несись вперед! Вперед!..
Вот и желанный берег. Гладкий и не высокий, почти на уровне льда, он вдруг круто возносится вверх. А там, и кустах, деревьях, наши.
Конь вынес сани на берег, промчал по суше еще метров пятьдесят и упал, сраженный пулей. Мы посыпались из саней. Я залег за спиной своего все еще вздрагивающего коня и застрочил из автомата.
Залег и командир полка. А куда девалась Шура? Убита? Где она? Не вижу ее! Туман. Да и оглядеться-то толком некогда. Конь греет меня. Бедняга в агонии, его бьет дрожь. Он поднимает голову, косит на меня глазом, словно прощается, и голова бессильно опускается на снег. Я ловлю его последнее дыхание, вырвавшееся из окровавленных ноздрей...
Впереди, слышу, стрекочет наш пулемет. Это недалеко, шагах в сорока. Ползу к пулемету. Не смотрю на убитых. Не дай бог, увижу среди них Шуру!..
Наши уже завладели двумя передними линиями укреплений противника. Теперь пытаемся продвинуться еще дальше.
С большим трудом я все же разыскал своих минометчиков. Они заняли удобные позиции и ведут огонь на ближнем расстоянии — противник совсем у нас под носом.
Чуть впереди стоит наша подбитая самоходка. Своим корпусом она служит нам прикрытием. Из распахнутого люка самоходки свешивается тело убитого водителя, под головой на снегу большое красное пятно...
Вокруг меня густой лес. Со скрипом рушатся деревья от нашего и вражеского артиллерийского огня. И от этого обнажается небо, и света становится все больше и больше.
Особенно беспокоит нас огонь шестиствольных минометов противника. Рев у проклятых, как у ишаков: и-а, и-а... Даже обозные лошади теряются. Вжавшись в снег, я прислушиваюсь к вою мин, пытаюсь определить местоположение минометов. Гроза «ишаков» — наши бомбардировщики. Но сегодня они не появляются. Погода нелетная.
Я подвел свою роту вплотную к немецким позициям, открыл огонь прямой наводкой. И это выход: «ишаки» больше не бьют в нас, боятся задеть своих.
Сегодня девятнадцатое февраля. Уже месяц и двадцать два дня, как мне исполнилось двадцать. Записи мои окутаны туманом.
Ночь. И когда только успело стемнеть? Да и был ли день, был ли свет?..
Мы гранатами и штыковой атакой выбили наконец противника и из третьей линии его укреплений.
Плацдарм на этом берегу Нарвы мы уже расширили кое-где и до трех километров вглубь. Это победа, и немалая.
Поступил приказ окопаться как можно глубже.
И мы зарылись в щели мерзлой земли. Земля — спасительница, защитница. К тому же в ней и теплее.
Не верьте, если кто-то скажет, что есть для солдата нечто более значимое, чем победа над врагом.
Счастливый и гордый собой, я разлегся в отбитой у противника траншее и с удовольствием грызу сухари. Классную мы одержали победу!
С того берега пришли два связиста и мой заботливый друг Сахнов.
— Где наш коняга? — спросил он.
Я показал в сторону. Сахнов вздохнул. И мне показалось, что я слышу тот последний вздох коня...
Я лежу в немецкой траншее. Стены ее, чтоб земля не осыпалась, укреплены прутьями и досками. Рядом блиндаж с бетонным покрытием, с тяжелой дубовой дверью. Его занял кто-то из офицеров. В нем горит свет. Белый, ясный, бездымный.
Где Шура? Пришла бы — я посмотрел бы ей в глаза при этом ярком свете.
Где Шура?
В блиндаж ко мне зашли близнецы наши — Буткевичи.
— Здравствуйте,— сказал Витя.— Разрешите проверить ваши телефоны. Посмотрим, в порядке ли они.
— Заходите,— поднимаясь им навстречу, предложил я.— Проверьте, как положено.
Витя снял ушанку. Голова у него перебинтована.
— Что случилось, товарищ ефрейтор? Вы ранены?
— Да! — не без гордости в голосе ответил он.— Третьего дня меня ранило при исполнении боевого задания.
Я приметил, что Федя поглядывает на брата с завистью. Каково ему, брат ранен, а он нет.
— А как это произошло? И почему вы не в госпитале, товарищ ефрейтор?
— Э, пустячная рана. Пуля только слегка царапнула кожу,— сказал мальчик.— Кость не затронута. Крови, правда, потерял много, потому и хожу пока забинтованный.
— Сейчас беспокоит?
— Да как сказать, вроде бы и нет.
Я попытался было угостить ребят сахаром и маслом, другого у меня ничего не было, но они наотрез отказались и даже не притронулись к еде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74