Но тут же боль напомнила о себе.
Не шевелясь, Наташа обвела глазами палату. Анна Захаровна — ее соседка — не спала. Она лежала, уставившись в потолок, и ждала, когда проснется Наташа и можно будет поговорить с ней. Наташа любила слушать рассказы старухи, но сейчас ей не хотелось отрываться от своих размышлений и навеянных сном воспоминаний. Она снова закрыла глаза.
...Вот она стоит у окна вагона. Медленно уплывают длинный приземистый вокзал, отцветающие кусты сирени и между ними застывший в рывке гипсовый юноша с диском в откинутой назад руке. Мать в толпе провожающих утирает глаза и смотрит вслед поезду. Девчата с фабрики и с ними сестренка Олечка бегут по перрону, махая платочками.
Очень много провожающих. Но она в любой толпе отыскала бы Вадима. Отыскала бы...
В вагоне за ее спиной идет уже веселая возня. Занимают места, спорят, кому верхнюю полку, кому нижнюю. Ее окликают. Но она не отвечает и не оборачивается.
— Переживает,— тихо говорит подругам Люба. «Какие глупости! Ничего они не понимают. Ведь
горько и обидно потому, что он струсил и не поехал. А не потому, что не пришел, проводить. Вовсе не потому».
Так она думает, а сама все. смотрит в окно. Скоро переезд. За пригорком Рабочая слободка. Там ее
дом. То есть дом, в котором она жила. Кто знает, когда вернется она туда и вернется ли?..
Вот пригорок над переездом. Здесь часто стояли они с Вадимом по вечерам, отодвигая минуту расставания. Мимо проносились поезда. Красный, улетающий во тьму огодек звал за собой, и они в мыслях и надеждах уносились за ним в далекую, неизвестную большую жизнь...
Может быть, он стоит сейчас здесь?
Но вот промелькнула полосатая стрела шлагбаума, перекрыв убегающую вдаль темную ленту шоссе. Промелькнул пригорок с тремя знакомыми березами... Промелькнули и остались далеко-далеко позади...
«Ну и пусть,— говорит сама себе Наташа,— так даже лучше».
Девчата громко хохочут. Она вздрагивает, но оборачивается к ним с готовой улыбкой. А они разговаривают совсем о другом.
Сидящая с краю Люб;) Бродпева говорит Наташе:
— Если хочешь, укладывайся, я заняла тебе верхнюю полку.
Подостлав стеганку, Наташа ложится и думает о своем... Отчего же разошлись их пути-дороги с Вадимом?..
...Пути разошлись... но насколько она опередила его?..
С того вечера, как лежала она в раздумье на жесткой полке вагона, и до сегодняшнего утра прошло больше трех месяцев. Чего же она добилась? Продвинулась ли хоть на один шаг к намеченной цели?
Она приехала строить величайшую в мире Устьинскую ГЭС. Но ее не подпустили даже близко к самой стройке. Собирать в лесу сучья и палить их на кострах— все, что досталось на ее долю. И этого не сумела. Если говорить не о мечтах, а о действительности, то выходит, что оставила мать с малолетней сестренкой и помчалась за тридевять земель, с Кубани в Сибирь, чтобы лежать здесь пластом. Много
пользы принесла стране и стройке! Много чести заработала комсомолу и себе...
И хотя пыталась робко возражать, напоминая, что костры палила не на лужайке за околицей, а на дне будущего моря, все равно не могла оправдать своей никчемности.
— Что ты, ягодка моя? — встревожилась старуха.— Уж пора бы повеселеть. Доктор сказал, скоро ходить будешь, дело ка поправку пошло. А ты опять моросная. Или болит шибко?
— Нет, бабуся,— успокаивала старуху Наташа, - я себя хорошо чувствую.
— Наскучило, стало быть,— заключила старуха,— и то, немного здесь веселья. А ты ляг половчей, на бочок, я тебе побывалыцинку расскажу.
Наташа ложилась на бочок, закрывала глаза (Захаровна на это не обижалась) и слушала неторопливые старухины повести. Знала их Захаровна много и рассказывать умела. Особенно интересно было слушать про давнюю старину, про то, как каторжные и ссыльные (Захаровна называла их «варнаки») строили в тайге государев Николаевский завод, а построив, ломали руду, жгли уголь, варили чугун, делали железо на том заводе.
К этим историям у Наташи был особый интерес. Мать ее была родом из Сибири, и, согласно семейному преданию, род их повелся от человека, попавшего и пол:, далекие края не по своей воле. Наташе даже вспомнилось, что слышала она от матери и о Николаевском заводе.
Наташа лежит, прикрыв глаза (русые густые реснички на побледневшем лице выглядят совсем темными), и слушает, только время от времени кинет взгляд на рассказчицу.
Захаровна рассказывает не торопясь, степенно, а сама дело делает. Проворно шевелятся сухонькие, узловатые в суставах пальцы, мелькают, поблескивают спицы, и клубок серой шерсти, как живой, то подпрыгивает на месте, то катается по иолу. Когда заберется он под стол или кровать, Захаровна поднимется, достанет озорника, обовьет его в несколько ря-
дов размотавшейся ниткой и положит к ногам — и снова мелькают спицы, снова неторопливо течет тихая речь:
— А было это лет сто назад, может, меньше, может, и больше. Года не считаны, версты не мерены. Жила в заводской слободке девица, Настасьюшкой звали. Лишилась ода родителей рано, по седьмому году. Отца у нее водяным колесом убило, а мать с горя в омут бросилась. С дитем бросилась, с Настасьюшкой на руках. Сама утопла, а девочку вытащить успели.
Выросла Настасьюшка у чужих людей, всего повидала: ела не хлеб, а корочки, пила не молоко, а водичку, на соломке спала, дерюжкой укрывалась. Другая бы захирела да зачирвела, а Настасьюшка была доброй породы — сибирской и удалась высокая, статная да красивая. А сила да удаль такая была, что одна в тайгу на охоту ходила. Била белку да зайца, лису да соболя. Тем и кормилась. Парни, понятно, все только за ней и ходили. Потому как не было в слободе ни девки такой, ни молодицы, чтобы с ней могла поравняться. Невзлюбили ее девки слободские, не стали с собой на хороводы брать. А хороводы играли они за околицей на поляне. Красивое место! Поляна широкая, справа ельничек, слева березничек, впереди пруд заводской что твое озеро, а позади, за полянкой, гора, на ней бор сосновый...
— Бабуся,—перебила Наташа,— вы так рассказываете, точно были на этой полянке!
— Была, не раз была. Деревня-то наша от заводской слободы пошла. Приезжай ко мне в гости, сведу тебя на полянку, покажу, где в старину девушки хороводы играли... Так вот, играют они хороводы, а Настасьюшку не берут. Она в березничек захоро-нится и слезы льет. Только надолго ли солнышко за тучей укроешь? Там в березничке и увидел ее молодой инженер. Из самого Питера приехал на заводе ревизию наводить. Увидел молодой инженер Настасьюшку и удивился ее красе. С тех пор только у него на уме, как бы повстречать красавицу.
А Настасьюшка себя строго соблюдала, не в пример многим прочим девкам слободским. Сколько ни улещивал ее молодой инженер, какие посулы ни делал, какие подарки ни подносил, не склонялась Настасьюшка на его уговоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
Не шевелясь, Наташа обвела глазами палату. Анна Захаровна — ее соседка — не спала. Она лежала, уставившись в потолок, и ждала, когда проснется Наташа и можно будет поговорить с ней. Наташа любила слушать рассказы старухи, но сейчас ей не хотелось отрываться от своих размышлений и навеянных сном воспоминаний. Она снова закрыла глаза.
...Вот она стоит у окна вагона. Медленно уплывают длинный приземистый вокзал, отцветающие кусты сирени и между ними застывший в рывке гипсовый юноша с диском в откинутой назад руке. Мать в толпе провожающих утирает глаза и смотрит вслед поезду. Девчата с фабрики и с ними сестренка Олечка бегут по перрону, махая платочками.
Очень много провожающих. Но она в любой толпе отыскала бы Вадима. Отыскала бы...
В вагоне за ее спиной идет уже веселая возня. Занимают места, спорят, кому верхнюю полку, кому нижнюю. Ее окликают. Но она не отвечает и не оборачивается.
— Переживает,— тихо говорит подругам Люба. «Какие глупости! Ничего они не понимают. Ведь
горько и обидно потому, что он струсил и не поехал. А не потому, что не пришел, проводить. Вовсе не потому».
Так она думает, а сама все. смотрит в окно. Скоро переезд. За пригорком Рабочая слободка. Там ее
дом. То есть дом, в котором она жила. Кто знает, когда вернется она туда и вернется ли?..
Вот пригорок над переездом. Здесь часто стояли они с Вадимом по вечерам, отодвигая минуту расставания. Мимо проносились поезда. Красный, улетающий во тьму огодек звал за собой, и они в мыслях и надеждах уносились за ним в далекую, неизвестную большую жизнь...
Может быть, он стоит сейчас здесь?
Но вот промелькнула полосатая стрела шлагбаума, перекрыв убегающую вдаль темную ленту шоссе. Промелькнул пригорок с тремя знакомыми березами... Промелькнули и остались далеко-далеко позади...
«Ну и пусть,— говорит сама себе Наташа,— так даже лучше».
Девчата громко хохочут. Она вздрагивает, но оборачивается к ним с готовой улыбкой. А они разговаривают совсем о другом.
Сидящая с краю Люб;) Бродпева говорит Наташе:
— Если хочешь, укладывайся, я заняла тебе верхнюю полку.
Подостлав стеганку, Наташа ложится и думает о своем... Отчего же разошлись их пути-дороги с Вадимом?..
...Пути разошлись... но насколько она опередила его?..
С того вечера, как лежала она в раздумье на жесткой полке вагона, и до сегодняшнего утра прошло больше трех месяцев. Чего же она добилась? Продвинулась ли хоть на один шаг к намеченной цели?
Она приехала строить величайшую в мире Устьинскую ГЭС. Но ее не подпустили даже близко к самой стройке. Собирать в лесу сучья и палить их на кострах— все, что досталось на ее долю. И этого не сумела. Если говорить не о мечтах, а о действительности, то выходит, что оставила мать с малолетней сестренкой и помчалась за тридевять земель, с Кубани в Сибирь, чтобы лежать здесь пластом. Много
пользы принесла стране и стройке! Много чести заработала комсомолу и себе...
И хотя пыталась робко возражать, напоминая, что костры палила не на лужайке за околицей, а на дне будущего моря, все равно не могла оправдать своей никчемности.
— Что ты, ягодка моя? — встревожилась старуха.— Уж пора бы повеселеть. Доктор сказал, скоро ходить будешь, дело ка поправку пошло. А ты опять моросная. Или болит шибко?
— Нет, бабуся,— успокаивала старуху Наташа, - я себя хорошо чувствую.
— Наскучило, стало быть,— заключила старуха,— и то, немного здесь веселья. А ты ляг половчей, на бочок, я тебе побывалыцинку расскажу.
Наташа ложилась на бочок, закрывала глаза (Захаровна на это не обижалась) и слушала неторопливые старухины повести. Знала их Захаровна много и рассказывать умела. Особенно интересно было слушать про давнюю старину, про то, как каторжные и ссыльные (Захаровна называла их «варнаки») строили в тайге государев Николаевский завод, а построив, ломали руду, жгли уголь, варили чугун, делали железо на том заводе.
К этим историям у Наташи был особый интерес. Мать ее была родом из Сибири, и, согласно семейному преданию, род их повелся от человека, попавшего и пол:, далекие края не по своей воле. Наташе даже вспомнилось, что слышала она от матери и о Николаевском заводе.
Наташа лежит, прикрыв глаза (русые густые реснички на побледневшем лице выглядят совсем темными), и слушает, только время от времени кинет взгляд на рассказчицу.
Захаровна рассказывает не торопясь, степенно, а сама дело делает. Проворно шевелятся сухонькие, узловатые в суставах пальцы, мелькают, поблескивают спицы, и клубок серой шерсти, как живой, то подпрыгивает на месте, то катается по иолу. Когда заберется он под стол или кровать, Захаровна поднимется, достанет озорника, обовьет его в несколько ря-
дов размотавшейся ниткой и положит к ногам — и снова мелькают спицы, снова неторопливо течет тихая речь:
— А было это лет сто назад, может, меньше, может, и больше. Года не считаны, версты не мерены. Жила в заводской слободке девица, Настасьюшкой звали. Лишилась ода родителей рано, по седьмому году. Отца у нее водяным колесом убило, а мать с горя в омут бросилась. С дитем бросилась, с Настасьюшкой на руках. Сама утопла, а девочку вытащить успели.
Выросла Настасьюшка у чужих людей, всего повидала: ела не хлеб, а корочки, пила не молоко, а водичку, на соломке спала, дерюжкой укрывалась. Другая бы захирела да зачирвела, а Настасьюшка была доброй породы — сибирской и удалась высокая, статная да красивая. А сила да удаль такая была, что одна в тайгу на охоту ходила. Била белку да зайца, лису да соболя. Тем и кормилась. Парни, понятно, все только за ней и ходили. Потому как не было в слободе ни девки такой, ни молодицы, чтобы с ней могла поравняться. Невзлюбили ее девки слободские, не стали с собой на хороводы брать. А хороводы играли они за околицей на поляне. Красивое место! Поляна широкая, справа ельничек, слева березничек, впереди пруд заводской что твое озеро, а позади, за полянкой, гора, на ней бор сосновый...
— Бабуся,—перебила Наташа,— вы так рассказываете, точно были на этой полянке!
— Была, не раз была. Деревня-то наша от заводской слободы пошла. Приезжай ко мне в гости, сведу тебя на полянку, покажу, где в старину девушки хороводы играли... Так вот, играют они хороводы, а Настасьюшку не берут. Она в березничек захоро-нится и слезы льет. Только надолго ли солнышко за тучей укроешь? Там в березничке и увидел ее молодой инженер. Из самого Питера приехал на заводе ревизию наводить. Увидел молодой инженер Настасьюшку и удивился ее красе. С тех пор только у него на уме, как бы повстречать красавицу.
А Настасьюшка себя строго соблюдала, не в пример многим прочим девкам слободским. Сколько ни улещивал ее молодой инженер, какие посулы ни делал, какие подарки ни подносил, не склонялась Настасьюшка на его уговоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85