– Ты все тот же невинный мальчик, блуждающий в мире, недоступном твоему пониманию. Тобою играют силы, выходящие далеко за пределы твоих ребяческих понятий о добре и зле, о плохом и хорошем. Разве буря не топит корабли? Однако тот же самый ветер может домчать множество других кораблей в безопасную и богатую гавань. Нельзя иметь одно без другого. Попутный ветер на одном краю океана может обернуться гибельным штормом на другом. Мир – единая огромная симфония, ристалище великих сил, о которых даже я имею лишь начальные познания… что же говорить о тебе! Если здесь причинено великое страдание, то лишь с целью избавить жизнь от всех ее животных ужасов, восстановить правление чистого разума, воздвигнуть прекрасный монумент, очищенный от грязи невежества и осененный мощью Великого Льда!
Керморван что-то прорычал и двинулся вперед, но Элоф удержал его.
– Много лет я слышал от тебя подобные речи. Красивые слова, но недостаточно красивые, чтобы оправдать алчность и жажду власти. Как я посмотрю, ради этого ты поступился даже собственной человечностью. Один раз ты поймал меня в ловушку, но второго раза не будет! Даже если бы все сказанное тобою было истиной, я все равно предпочел бы остаться со своими ребяческими предрассудками и с теми, кого я люблю. Я никогда не принесу их в жертву какому-то грядущему добру, благоприятным ветрам, дующим в другом месте. Когда надвигается буря, мы готовимся сразиться с нею!
Бледное лицо мастера-кузнеца страшно исказилось.
– Ты уже пожертвовал своими друзьями. Тому, кто осмеливается противостоять буре, придется столкнуться с ее гневом!
Отступив на шаг, он сунул руку под тяжелые складки мантии и взялся за рукоять меча. Так, по прошествии нескольких лет, самое беспощадное творение рук Элофа восстало против своего создателя.
Клинок льдисто сверкал. Его текучие, загадочные узоры были такими же яркими, как в тот день, когда Элоф закончил свою работу и радовался, не думая о том, что ожидает его впереди. Меч казался кузнецу живым существом, независимым от человека, потрясавшего им. Он видел в нем собственное лицо, искаженное в кривом зеркале – уродливую, безобразную часть себя. Лишь отвращение заставило его загородиться рукой в латной рукавице, но это случилось как раз вовремя. Элоф не испытал паники или ужаса, однако Керморван внезапно забился в судорогах, словно пораженный молнией. Серо-золотой клинок бесцельно дергался в стиснутой руке. Его ноги подкосились, спина выгнулась дугой. Воин закинул голову, и из его оскаленного рта вырвался жуткий вопль – рвущий душу крик животного ужаса и страдания. Он попятился, совершенно потеряв человеческий облик, врезался в стену и упал на Илс и Рока. Тем самым он, возможно, немного ослабил невидимый удар, хотя они тоже отшатнулись, как от жерла раскаленной топки. Однако они подхватили упавшего воина и поволокли его к лестнице. Вопль Керморвана сделал свое дело: из темноты донеслись крики, захлопали двери, по каменным ступеням загрохотали шаги.
Меч изменил направление, отклонившись от Элофа в сторону его друзей. Керморван с посеревшим лицом безуспешно пытался встать. Элоф стремглав бросился под удар, загораживая его, и крикнул через плечо:
– Тащите его вниз и сами спускайтесь! Вы еще успеете уйти!
– Поздно! – прокричала в ответ Илс. – Они поднимаются! Мы поможем тебе!
– Нет! Удерживайте лестницу, прорубите себе дорогу, если сможете. Это для меня одного!
Он увидел, как девушка кивнула и бросилась к лестнице. Керморван, спотыкаясь, последовал за ней. Снизу донесся лязг клинков и сердитый рев Рока.
Теперь меч указывал прямо на Элофа. Волны чистой силы захлестывали его, как будто он переходил вброд быструю реку, чье течение могло в любой момент сбить его с ног и унести прочь. Он сжал пальцы латной рукавицы в отчаянной попытке уловить эту силу, но напор был слишком могучим: мутная вода прорвалась между пальцами и выплеснулась пеной бесплотного ужаса. Волосы кузнеца встали дыбом, сердце молотом стучало в груди. Казалось, пол под его ногами раскололся и внизу разверзлась бездна. Элоф качался на ее краю, задыхаясь, захлебываясь, как тонущий пловец. Постепенно его зрение начало меркнуть. Жуткие образы закружились перед ним – сначала бесформенные, потом все более осязаемые и болезненные.
Он выставил против них собственный меч, и на мгновение клинок в его руке тоже превратился в нечто ужасное, истекающее болотной слизью, окутанное смрадом трупного разложения и гниющей плоти, сползавшей вниз по его руке. Но это продолжалось лишь мгновение. Вокруг черного клинка сгустился другой образ – рука, первой державшая его и собравшая богатую жатву в последнем славном бою. Эта рука была уже не темной и высохшей, но сильной, решительной и беспощадной. То была могучая десница, повергавшая врагов наземь, даже когда жизнь покидала тело и трясина неотвратимо засасывала его в свои объятия. Элоф назвал этот меч своим, вложил в него частицу себя и, сам не зная о том, принял великое наследие, заключенное в нем.
Кузнец продолжал бороться, устремляясь в самое сердце противостоявшего ему ужаса. Он смутно слышал звуки, доносившиеся с лестницы: хриплые выкрики, лязг оружия, стоны и кровавые хрипы отлетающей жизни. Все темные кошмары, которые он когда-либо видел, нахлынули на него – трупы в фургоне, тело Ингара, рассыпающееся от прикосновения его руки, глумливая ухмылка Кары – все смешалось в одну устрашающую фигуру смерти и разложения, бесконечной агонии.
Он чувствовал, что больше не может терпеть. Его сердце и воля превратились в сухожилия, растягиваемые и скручиваемые на пыточном станке, готовые лопнуть и превратиться в ничто. Но ни один из ужасов, терзавших его, не имел силы для последнего, смертельного толчка. В своих скитаниях он уже встречался с худшими их воплощениями, и хотя они по-прежнему глубоко ранили его, теперь он мог противостоять им. Охваченный горем и раскаянием, Элоф опирался на них, как на встречный ветер, и они разлетались вокруг, подобно сухим листьям, задерживаясь лишь на мгновение и уносясь прочь. Он признавал свою вину и готов был заплатить требуемую цену, принять нужное решение. Он, наконец, обрел уверенность в себе.
Что-то большее?
Элоф продвигался вперед, как усталый пловец против течения. Поток ужаса, захлестывавший его, внезапно дрогнул, темнота отхлынула. Его зрение внезапно прояснилось, и он обнаружил, что стоит почти лицом к лицу с мастером-кузнецом. Под зловещей маской проступила серая маска страха. Бледный человек попятился, беспорядочно отмахиваясь мечом. Затем, в пароксизме паники и отчаяния, он размахнулся и со всей силы вогнал узорчатый клинок в незащищенную грудь Элофа под краем подвздошной кости и проткнул его насквозь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113