огонь лихорадки выжег из него другой, более глубокий недуг. Он по-прежнему испытывал ледяной озноб ужаса и сожаления, вспоминая о случившемся, но теперь это стало не более чем воспоминанием. Он излечился не только от своей болезни.
Солнце поднялось в сияющей славе, возродившись из зимнего мрака. «И я тоже родился заново, – подумал он. – Разве я по-прежнему тот мальчик, которого звали Альвом? Конечно, нет. Это имя никогда не принадлежало мне по праву. Лучше оставаться безымянным кузнецом с Соленых Болот – одиноким, но нашедшим в одиночестве свое единство».
А затем он вспомнил строки из древней книги, слова позабытого языка, обнаруженные при изготовлении шлема, и среди них одно слово, имевшее два значения. Элоф – «кузнец». Элоф – «единый».
Вот мое имя! – подумал он так, словно знал это с самого начала.
Элоф, который был Альвом, весь день сидел на солнце, почти не двигаясь, ибо он и впрямь был подобен новорожденному младенцу. Вся его великая сила ушла и не торопилась возвращаться. Но он был терпелив и перестал экономить свои продукты, зная, что скоро можно будет выходить на охоту и торговые караваны потянутся по дороге мимо его кузницы.
Первый караван появился две недели спустя. Элоф приветствовал гостей с радостью: то был Катэл, перезимовавший на севере. Увидев его, торговец обрадовался ничуть не меньше:
– Только посмотрите на это! Тридцать повозок из сорока пяти разваливаются на ходу. Колеса, ступицы, оси – иногда только грязь держит их вместе. Вот что делают ваши проклятые северные дороги с имуществом честных людей! Ну, Альв, как поживаешь? Ты похудел, но нашел свое счастье, вижу по глазам…
– Я долго болел, но теперь выздоравливаю. И кстати, меня зовут Элоф.
– Ага! – торжествующе воскликнул Катэл, ухмыляясь и постукивая кончиком пальца по крючковатому носу с красными прожилками вен. – Стало быть, в прошлый раз ты не назвал мне свое настоящее имя! Разве я еще тогда не догадался – а, мастер Урхенс? – Он энергично пихнул под ребра лысого коротышку. – Разве я не говорил? Я сказал: «Альв – это не имя для нормального человека». Ну да ладно, стоит ли винить парнишку за осторожность в разговоре с незнакомыми людьми? Давайте лучше выпьем за новое знакомство!
Элоф оставил все как есть. Переубедить Катэла в чем-либо было нелегким делом, а у него и так хватало работы со сломанными повозками. На починку ушло почти четыре дня; в благодарность Катэл оставил ему так много продуктов, что они почти заполнили тесное пространство кузницы. Когда караван двинулся на юг под многоголосый хор обещаний вернуться следующей весной, Элоф внезапно почувствовал, что будет рад этому, даже если придется пережить здесь еще одну зиму. Несмотря на всю свою чуждость, на утренние морозы и шторма, приходившие с моря, болота стали для него домом, надежным укрытием от горьких забот внешнего мира. Здесь ему приходилось заботиться только о себе, а его потребности были невелики. С наступлением весны на землю снизошел мир, и даже отзвуки древней битвы, казалось, совсем пропали в беззаботном щебете птиц.
Но в тот вечер, когда Элоф отправился исследовать границы Поля Битвы, чтобы пополнить свой изрядно уменьшившийся запас подков и ободов для тележных колес, он наткнулся на целую кучу трупов, вынесенных из трясины в половодье. Большинство из них было изуродовано до неузнаваемости, но одно огромное тело лежало лицом вниз немного в стороне от остальных, наполовину высовываясь из ила, словно человек даже теперь пытался спастись. На нем была черная кольчуга, из тех, какие Элоф обычно не брал для перековки из-за сильной подверженности ржавчине. Эта выглядела лучше остальных, но когда Элоф осторожно приблизился, чтобы рассмотреть ее, он увидел что-то блестящее, зажатое в кольчужной рукавице и влажно поблескивавшее в грязи. Он наклонился, разжал мертвые пальцы и в то же мгновение увидел, как раскрошилась рукоять, которую они стискивали. Что-то темное скользнуло вниз. Элоф сунул руку в ил, успел схватить темный предмет… вскрикнул от боли и изумления, однако не ослабил хватки. С огромным трудом высвободив руку из трясины, он вытер предмет о прошлогоднюю траву. То был клинок – черный, подобно кольчуге, и глубоко порезавший его ладонь. Забыв о боли, Элоф восхищенно присвистнул. Он поднял клинок на свет и увидел, как капли его крови сбегают вниз по острому лезвию.
– Какой древний кузнец отковал тебя, красавец, раз у тебя по-прежнему такой крутой нрав? Хотелось бы мне встретиться с ним и сказать, что ты все такой же острый и прочный, как в тот день, когда вышел из кузницы. И выяснить, как он это сделал! – добавил Элоф с глубоким вздохом.
Он взял клинок за поручье, взвесил его, сделал несколько пробных взмахов и наконец описал мечом широкую дугу, срезав верхушки болотной травы. Это навело его на мысль. Он посмотрел на кучу мертвых тел и задумчиво кивнул. Трудно было сосчитать их, но здесь лежало около тридцати, если не больше. Он снова присвистнул, взглянул на темный клинок и повернулся, чтобы посмотреть на лицо того, кто владел этим странным мечом и столь доблестно сражался им. Но само движение и прикосновение руки кузнеца нарушило хрупкое равновесие. С тихим шелестящим звуком облаченная в кольчугу фигура провалилась в ил и скрылась из виду. Лишь рука еще мгновение оставалась воздетой к небесам, а затем исчезла в водовороте пузырьков. Некоторое время Элоф стоял как изваяние, потрясенный увиденным, а потом вскинул клинок в молчаливом салюте.
Он взял меч с собой и допоздна работал в кузнице, мастеря лучшую рукоять, какую только мог сделать. Ему хотелось создать вещь, достойную подобного оружия, пусть даже грубую и неприхотливую. Но как он мог на это надеяться – увечный духом, растерявший былое мастерство? Ему не хватало не только хороших материалов, но и силы сделать из них что-либо стоящее. Элоф плавил и перековывал крохи лучшей стали, какую мог найти, и часто вздыхал, не только от усталости, но и от сознания собственного бессилия. Но, наблюдая за языками пламени, пляшущими в очаге, и слушая заунывную песню ветра, он нашел ритм и гармонию. Постепенно они превратились в мелодию, которую он мог напевать, в музыкальную тему, такую же обширную и сумрачную, как болота, давшие ей начало – благородную, но с темными, печальными обертонами. Казалось, она отражала происхождение меча, и, в конце концов, готовая рукоять пришлась ему по нраву. Четкая форма прекрасно дополняла прямой взмах клинка, доводя его до совершенства, а для захвата он нашел моток посеребренной проволоки, которую можно было сплести в несложный узор. Но самое главное, он точно рассчитал вес рукояти соответственно весу клинка; новый меч был великолепно уравновешен в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Солнце поднялось в сияющей славе, возродившись из зимнего мрака. «И я тоже родился заново, – подумал он. – Разве я по-прежнему тот мальчик, которого звали Альвом? Конечно, нет. Это имя никогда не принадлежало мне по праву. Лучше оставаться безымянным кузнецом с Соленых Болот – одиноким, но нашедшим в одиночестве свое единство».
А затем он вспомнил строки из древней книги, слова позабытого языка, обнаруженные при изготовлении шлема, и среди них одно слово, имевшее два значения. Элоф – «кузнец». Элоф – «единый».
Вот мое имя! – подумал он так, словно знал это с самого начала.
Элоф, который был Альвом, весь день сидел на солнце, почти не двигаясь, ибо он и впрямь был подобен новорожденному младенцу. Вся его великая сила ушла и не торопилась возвращаться. Но он был терпелив и перестал экономить свои продукты, зная, что скоро можно будет выходить на охоту и торговые караваны потянутся по дороге мимо его кузницы.
Первый караван появился две недели спустя. Элоф приветствовал гостей с радостью: то был Катэл, перезимовавший на севере. Увидев его, торговец обрадовался ничуть не меньше:
– Только посмотрите на это! Тридцать повозок из сорока пяти разваливаются на ходу. Колеса, ступицы, оси – иногда только грязь держит их вместе. Вот что делают ваши проклятые северные дороги с имуществом честных людей! Ну, Альв, как поживаешь? Ты похудел, но нашел свое счастье, вижу по глазам…
– Я долго болел, но теперь выздоравливаю. И кстати, меня зовут Элоф.
– Ага! – торжествующе воскликнул Катэл, ухмыляясь и постукивая кончиком пальца по крючковатому носу с красными прожилками вен. – Стало быть, в прошлый раз ты не назвал мне свое настоящее имя! Разве я еще тогда не догадался – а, мастер Урхенс? – Он энергично пихнул под ребра лысого коротышку. – Разве я не говорил? Я сказал: «Альв – это не имя для нормального человека». Ну да ладно, стоит ли винить парнишку за осторожность в разговоре с незнакомыми людьми? Давайте лучше выпьем за новое знакомство!
Элоф оставил все как есть. Переубедить Катэла в чем-либо было нелегким делом, а у него и так хватало работы со сломанными повозками. На починку ушло почти четыре дня; в благодарность Катэл оставил ему так много продуктов, что они почти заполнили тесное пространство кузницы. Когда караван двинулся на юг под многоголосый хор обещаний вернуться следующей весной, Элоф внезапно почувствовал, что будет рад этому, даже если придется пережить здесь еще одну зиму. Несмотря на всю свою чуждость, на утренние морозы и шторма, приходившие с моря, болота стали для него домом, надежным укрытием от горьких забот внешнего мира. Здесь ему приходилось заботиться только о себе, а его потребности были невелики. С наступлением весны на землю снизошел мир, и даже отзвуки древней битвы, казалось, совсем пропали в беззаботном щебете птиц.
Но в тот вечер, когда Элоф отправился исследовать границы Поля Битвы, чтобы пополнить свой изрядно уменьшившийся запас подков и ободов для тележных колес, он наткнулся на целую кучу трупов, вынесенных из трясины в половодье. Большинство из них было изуродовано до неузнаваемости, но одно огромное тело лежало лицом вниз немного в стороне от остальных, наполовину высовываясь из ила, словно человек даже теперь пытался спастись. На нем была черная кольчуга, из тех, какие Элоф обычно не брал для перековки из-за сильной подверженности ржавчине. Эта выглядела лучше остальных, но когда Элоф осторожно приблизился, чтобы рассмотреть ее, он увидел что-то блестящее, зажатое в кольчужной рукавице и влажно поблескивавшее в грязи. Он наклонился, разжал мертвые пальцы и в то же мгновение увидел, как раскрошилась рукоять, которую они стискивали. Что-то темное скользнуло вниз. Элоф сунул руку в ил, успел схватить темный предмет… вскрикнул от боли и изумления, однако не ослабил хватки. С огромным трудом высвободив руку из трясины, он вытер предмет о прошлогоднюю траву. То был клинок – черный, подобно кольчуге, и глубоко порезавший его ладонь. Забыв о боли, Элоф восхищенно присвистнул. Он поднял клинок на свет и увидел, как капли его крови сбегают вниз по острому лезвию.
– Какой древний кузнец отковал тебя, красавец, раз у тебя по-прежнему такой крутой нрав? Хотелось бы мне встретиться с ним и сказать, что ты все такой же острый и прочный, как в тот день, когда вышел из кузницы. И выяснить, как он это сделал! – добавил Элоф с глубоким вздохом.
Он взял клинок за поручье, взвесил его, сделал несколько пробных взмахов и наконец описал мечом широкую дугу, срезав верхушки болотной травы. Это навело его на мысль. Он посмотрел на кучу мертвых тел и задумчиво кивнул. Трудно было сосчитать их, но здесь лежало около тридцати, если не больше. Он снова присвистнул, взглянул на темный клинок и повернулся, чтобы посмотреть на лицо того, кто владел этим странным мечом и столь доблестно сражался им. Но само движение и прикосновение руки кузнеца нарушило хрупкое равновесие. С тихим шелестящим звуком облаченная в кольчугу фигура провалилась в ил и скрылась из виду. Лишь рука еще мгновение оставалась воздетой к небесам, а затем исчезла в водовороте пузырьков. Некоторое время Элоф стоял как изваяние, потрясенный увиденным, а потом вскинул клинок в молчаливом салюте.
Он взял меч с собой и допоздна работал в кузнице, мастеря лучшую рукоять, какую только мог сделать. Ему хотелось создать вещь, достойную подобного оружия, пусть даже грубую и неприхотливую. Но как он мог на это надеяться – увечный духом, растерявший былое мастерство? Ему не хватало не только хороших материалов, но и силы сделать из них что-либо стоящее. Элоф плавил и перековывал крохи лучшей стали, какую мог найти, и часто вздыхал, не только от усталости, но и от сознания собственного бессилия. Но, наблюдая за языками пламени, пляшущими в очаге, и слушая заунывную песню ветра, он нашел ритм и гармонию. Постепенно они превратились в мелодию, которую он мог напевать, в музыкальную тему, такую же обширную и сумрачную, как болота, давшие ей начало – благородную, но с темными, печальными обертонами. Казалось, она отражала происхождение меча, и, в конце концов, готовая рукоять пришлась ему по нраву. Четкая форма прекрасно дополняла прямой взмах клинка, доводя его до совершенства, а для захвата он нашел моток посеребренной проволоки, которую можно было сплести в несложный узор. Но самое главное, он точно рассчитал вес рукояти соответственно весу клинка; новый меч был великолепно уравновешен в руке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113