Сам себе скомандовал:
— На старт, внимание, марш, — однако с любительской ветчиной, уже стоявшей на цыпочках в его желудке, не расстался. Упустил случай поговорить начистоту. Глаза закрыл. Скользнул спиной по косяку и на половичок упал ничком.
Зря Кузнецов за тазиком носился в ванную. Лежащее двуногое не стало заполнять посудину. Даже смотреть не пожелало. Отъехало, не раздеваясь.
А утром не переодеваясь. Матрасик в углу пуст. Подушка смята. Простынка скомкана. И на всем пути следования из кухни, где, очевидно, несчастный сосал водичку прямо из носика эмалированного чайника, до кафельного вассера следы. Отстой вчерашнего послания. Желчь человеческая, слаборазведенная. Вместо товарищеского обмена мнениями — записка пальцем.
Прескверно. Еще одно свидетельство распада. Разрыва связей, размыванья почвы. Что-то неладное со школьной дружбой. Конечно, надо. Определенно, надо Толе с Леней откровенно поговорить. Снять напряжение. Преодолеть дурацкое непонимание.
Да. Обязательно. Но только не сегодня. Прямо сейчас Толик горит. Из наспех прибранного дома выскочил за пять минут до встречи, назначенной ему в зеленой чаще городского сада. Буквально на ходу с губ смахивая хлебные крошки и гнус яичного желтка. На ровном месте спотыкаясь и перепрыгивая через несуществующие препятствия. Но, слава Богу, уже показалось парадное излишество. Дорическая колоннада.
Вот Анатолий минует железные ворота. Изба конторы с петушком и объявлением "Прокат велосипедов" остается за спиной. С главной аллеи под сень листвы сворачивает. И тут же, из шелеста и шороха соткавшись, ему навстречу выступает мужчина. Высокий, крепкий, рыжий, с сапожной, недружелюбной щетиной над верхнею губой.
— Извините, немного задержался, — спешит повиниться Кузнецов.
Гвардейское рукопожатье офицера может превратить ладонь в лохмотья. Но Толя невероятным напряженьем мышц, включая слабенькие шейные, выдерживает испытание приветствием. Жидкая кашка из связок, костей и сухожилий не получилась.
— Что-то серьезное? — взгляд рыцаря без страха и упрека способен останавливать ток крови в жилах. Вызывать краснуху и остеохондроз.
— Да, нет… нет, так… дома мелкое недоразумение.
Ах, как не хочется юлить, кривить душой, уходить от прямого ответа. Давать повод к каким-то сомнениям, подозрениям. Отчего не получается всегда и неизменно идти по жизни с холодной головой и ровным ритмом сердца? И не краснеть постыдно, даже неметь, как это было при первой встрече.
Неделю назад. В центральном райвоенкомате. Немногословный штатский пригласил законопослушного Толяна пройти с ним на второй этаж. Завел в узкую сумрачную комнату. Указал на низкое кресло. И вдруг, словно возникла необходимость очочки водрузить гостю на нос, придвинул к самым глазам Кузнецова розовый разворот малиновой книжицы.
Оп-па.
То есть, еще минус два балла. Толя не сам пришел на выручку Отчизне. Его пришлось звать. Очень негромко, но отчетливо.
А ведь мог, даже должен был явиться без приглашения. Прибежать, постучаться. Речь-то шла не о каком-нибудь сомнительном анекдоте, распространявшемся в студенческой среде. И не о книге, подлежащей изъятию из фондов, да вдруг утерянной. Немыслимое кощунство. Чудовищное святотатство свершилось в стенах Южносибирского горного института. Столь злобное и наглое, что обещало перечеркнуть и обесценить все прошлые заслуги и достижения комсомольской организации ВУЗа. Пятно, упавшее на репутацию до недавнего времени боевого и передового отряда молодежи города, грозило испачкать и очернить буквально все так или иначе связанное со славным именем учебного заведения. Во всяком случае, Анатолий не мог и не должен был быть спокоен. Как президент, по крайней мере, учрежденного примерно год назад под эгидой комитета ВЛКСМ и ставшего за это время известным и популярным дискоклуба "33 и 1/3".
Вообще никто не мог быть равнодушен, хладнокровен и уж тем более уверен в неуязвимости после того, как в канун стодесятой годовщины своего рождения в Ленинской комнате Южносибирского горного внезапно от сна очнулся вождь мирового пролетариата.
У бюста, величием и размерами похожего на гидравлический пресс, неожиданно открылись голубые глазки. Выкатились моргала алкаша и маловера.
Событие! А никому и дела нет. Вся руководящая головка института расселась. Проректоры, секретари, деканы. Мужчины пятьдесят восьмого, шестидесятого и даже шестьдесят четвертого размера дружно взошли на сцену. Расположились за столом президиума. А за спиной у них братишка-снайпер с крейсера «Аврора» в масштабе вечности. Один к десяти.
Сидят. В зал строго и угрюмо смотрят. А там внизу, где проверенный, отборный контингент — отличники, именные стипендиаты, победители предметных олимпиад и лауреаты научных конференций, бесспорно зреет какое-то нарушение регламента. Ни один мускул не дрогнет. Ни одна бровь не шевельнется. И тем не менее, кажется, будто улыбка бродит по лицам. Порхает, флуктуирует, словно электричество в лабораторной банке.
Что за черт? Явных признаков нет, конкретных виновников тоже, а между тем, неуместная веселость нарастает. И вдруг… смешок. Этакое фырканье с закрытым ртом. Тут. Там. Здесь.
Скандал. Даже самый монументальный из всех присутствующих заволновался. Оратор. Ректор ЮГИ, Марлен Самсонович Сатаров. Такие горизонты открывал, такими перспективами увлекал, что лишь благоговение и восторг имели право быть в атмосфере. Ан нет. Стрелка барометра непристойно танцует возле отметки — безобразие. Рожки ему, что ли, кто-то там сзади пристраивает? Язык показывает свихнувшийся зам по АХО? Не может быть. Бред. Ерунда.
Конечно, в зале, по большому счету, скотина на скотине. Чего угодно можно ожидать. Но за трибуной стопроцентно надежный тыл. И тем не менее, именно там, за левым плечом творится что-то абсолютно безответственное.
Резко поворачивает голову четырежды почти членкор, председатель совета ректоров промышленного края, заведующий кафедрой, профессор, доктор. И в его открытый рот влетает птичка.
— Ну, что? — щурится самый человечный в мире гипс. Слепит флуоресцентною гуашью.
— Потеряли пролетарскую бдительность. Голой цифрой увлеклись, запустили живую воспитательную работу, — констатирует.
Допрыгались. Теперь всем встать.
Вот какое происшествие вызвало из небытия офицера в рабочей кепке восьмиклинке. Он вышел словно из стены. В плаще с кокеткой и с широким поясом. Взгляд немигающий, под носом колюще-режущий волосяной прибор. Виктор Михайлович Макунько. Оперуполномоченный. Кем, спросите вы? И вам ответит тишина. Страна не любит глупых вопросов.
Зато мгновенно стало известно, что же находится за дверью без таблички, но с пластилиновой пломбой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57