И сладко отрыгивает. Оп-па. Пивко-то с пузырьками, зря отказался.
Вот так, брат Швец. Вот так. Дружба — дружбой, фарцовка, деньги, а табачок и уголовная ответственность сугубо индивидуально. Закон большой дороги — справа кирпич, а слева бублик.
— Козлы! Уроды! — кровь закипает. Бой неминуем.
Но вновь судьба сурова к Швец-Цареву младшему. Не дает героической сто десятой уравновесить позорную сто семнадцатую. Хоть и схватился Сима за стул, оружье партработника, но увечий и телесных повреждений, влекущих стойкую утрату трудоспособности, нанести не смог.
Но, впрочем, стоит ли удивляться, пьяной бабенке и той проехал мимо рога. А тут два длинноруких брата — ватерполиста. Пусть радуется, что самого не расписали суриком и охрой. Это потому, что голова на плечах у Юры и у Паши, а не капут с ушами, как у некоторых. Вот и не стали оставлять следов дружеской беседы на Симкиной будке.
А ведь могли.
— Ну, чё, в хайло или в сопатку? — младший глумливо прыгал перед носом Швец-Царева, покуда старший невозмутимо, как и положено людям его комплекции, помогал Симе рукой нашаривать собственный хребет.
— Да между ног ему. Кирзач надень батянин и влупи, — солидно советовал Юрок, легко справляясь с тощим футболистом. — Давай, а то он просит, вишь, трепыхается.
Могли браты полечить, но не стали. В конце концов просто хорошим пинком, ударом голой пятки по жилистому заду отправили в подъезд. На волю!
— Я удавлю вас, говнюки! — сердился Сима, ломился в запертую дверь, пинал и кулаком стучал по крепкому дереву. — Перестреляю, как собак!
Псих. Пупочку, невинную кнопку звонка, со стены содрал, об кафельный пол шваркнул, растер пластмассовую крошку каблуком и дунул вниз. Через ступеньку, плюясь и нехорошими словами устилая путь.
Плохо покрашенная дверца симкиной тачки хлопает, джин сизыми клубами выкатывается из выхлопной трубы, подпрыгивает колесо на низеньком бордюре, поехал.
Веревки мылить, обрезы заряжать картечью?
Нет, мысль об этом пронеслась и сгинула. Но, испарившись, оставила имя. Сыр, Олег Сыроватко, вот кто нужен Симе. Уж он-то таких Ивановых ставил, переставил и Малют видел, перевидел. Короче, знает, как дур безмозглых приводят в чувство.
А это сейчас главное. Все прочее потом. Не заржавеет.
И, окрыленный новой, неожиданно открывшейся перспективой, Сима едет по Васильева, сворачивает на Красную. Один телефон-автомат минует, второй, потом и сам желто-красный дом, красавец с аркой, где уже полчаса его зазноба лежит щекой на аппарате с трубкой и икает. Но Сима не тормозит. Он больше не намерен унижаться. Фиг вам, тем более что до высокого крыльца ресторана «Томь» осталось допилить каких-то двести метров вдоль тополей и майской праздничной реки. Одно удовольствие.
Именно в «Томи», в сумрачном кабаке при старой гостинице, Швец-Царева познакомил с Сыром Виталька Коряков. В ноябре, или в декабре. Этой зимой, когда конкретно, Сима уже не помнил, зато не забыл и рваную бороздку шрама под губой, и синюю корону — северного солнца детские лучики на костяной фаланге широкого пальца. У самой ложбинки между средним и указательным.
В багровых сполохах басовой струны светился зуб:
— Будут проблемы, не стесняйся, подходи.
— Зарезать Ивановых можешь?
Нет, чепуха. Об этом серьезные люди не толкуют, не калякают.
— Короче… понимаешь, баба… ну, елы-палы, так чтобы все наверняка… так аккуратно… без нюансов… не посоветуешь?
Человек с королевской лагерной меткой скажет волшебное слово, сыграет пальцами на невидимой клавиатуре, и кранты… Мазурка заколбасит, танго пойдет чесать. Малюту подкараулят завтра в роще у анатомички и объяснят, что ее собственный скелет не представляет интереса для науки. Такой же, как и все. Ребята с пустыми бельмами умеют объяснять доходчиво и ясно. Умеют это делать, даже не вынимая руки из карманов.
И поплывет она уточкой в мусарню, и унесет в клювике дурацкую бумажку. Растопчет на глазах у Симы, порвет на мелкие кусочки, проглотит буквочку за буквочкой эту одну большую орфографическую ошибку.
— А теперь иди сюда, моя красавица, я тебя простил.
Цареву даже показалось, что он слышит свой собственный победный смех и кашель.
Отлично!
Вот только Сыра не оказалось. Пахло, как обычно, густым, коричневым соусом, подливой. А Сыроватко отсутствовал. Только табличка "не обслуживается" на гладкой скатерти его неизменного столика. Не было графинчика с прозрачной жидкостью и черных глаз, в которых каждый вечер плавал, отражался ногами кверху вечно пьяный зал.
Сима прождал до пяти, легким болгарским вином ополаскивая носоглотку, дым «салема» вдыхая ртом и выдыхая носом. Не выдержал. Сгонял в «Солнечный». Там уже пары топтались в круге и звезды «Айгешата» согревали стекла фужеров и бокалов.
Вернулся в «Томь». Николай, Харитон, Ульяна, Яков плюс Дима Соколов с обычной просьбой "чирик одолжи".
«Южбасс»? Последняя надежда. Махнул туда. И в холле у дверей столкнулся с братом.
— Значит, не знаешь, как без шума ее заставить забрать телегу?
Сигарета в зубах Вадки привычно прыгала, словно он разом говорил по-русски и на всемирном языке немых.
— А ты что, знаешь?
В ответ колесико дыма вылетело изо рта, как гнусная улыбочка поизгалялась, покривлялась у Симки перед самым носом и, пух, на место возвратилась.
— Пять тысяч, — ласково сказал брательник. — Пять штучек, Митя.
Вера
Светили фонари — примета ночи. Желтели над головой, как лисам недоступные головки сыра. Змеились. В пору, когда не различишь, собак выгуливают или кошек, два человека шли по синему Советскому проспекту. Угрюмый юноша и длинноногая девица брели вдоль окон, арок и колонн парадной улицы. Неон метался, вспыхивал и гас в запаянных зеленых трубочках над входом в магазин «Звездочка». Асфальт блестел, как новая наждачка.
Ударники смотрели осуждающе с монументальных стендов наглядной агитации. Квадратные глазища не мигали. Не нравилась им пара нетрезвых молодых людей.
Опять? Да, снова. Только на этот раз Валера контролировала ситуацию. И траекторию движенья. Своего тела и тел иных. В особенности движущихся на битых «Жигулях», а может быть, и на своих двоих, чем черт не шутит в майский вторник. Весенним алкоголем слегка лишь возбужденная, лишь чуточку овеянная черемухой искусственных напитков, девушка смотрела по сторонам. Необходимой бдительности не теряла. Бросала взгляды быстрые направо и налево, природой разнообразных звуков интересовалась и с ловкостью обычной и неподражаемой держалась в зыбкой тени своего кавалера.
А он? Он был неадекватен. Ленчик Зухны и трезвый-то с эмоциями едва справлялся, а тут такое с песней по жизни и сегодня вы меня не пачкайте. Он как необычайно крупное ночное желтобрюхое метался, места себе не находил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57