Не хочешь — отличишься. Наловишь, если не зернистой, то паюсной.
Но сто рублей мелочью не вдохновляли лейтенанта Макунько. Он знал и верил. Настоящий, полновесный, неразменный кус рано или поздно придет в его сети. Забьет хвостом, крылами-жабрами задышит. Не зря же изогнулся луком, изломанной дугой лег длинный, бесконечный дом с нечищеным, щербатым паркетом в темных коридорах. Соединила тетива сквер у Весенней, площадь Первопроходца Волкова и улицу Демьяна Бедного. С такой стрела сорвется и в самое сердце Родины помчится. Понесется с великой вестью в клюве. Вес взят. Враг выявлен и уничтожен.
Безусловно. Большое, серьезное дело должно было созреть в храме науки. Упасть в широкие ладони хорошего человека. Многообещающего уполномоченного. Маслицем смазанная с двух сторон штука. Когда же выяснилось, что гуашью, флуоресцентной краской, не удивился. Принял, как должное. Апрельский цвет. Голубенький.
Были такие, кто легкомысленно решил, будто прищурился бюстяра, косит, ехидно перекатывает лупалы. Сейчас пошлет почтенное собрание, с высокой колокольни плюнет. Рыгнет. Песню затянет. А Виктору Михайлович простым и строгим показался взгляд. Уверенным. Голос негромким, но очень внятным. Как у родного дяди. Не отличишь.
— Задача архиважная, товарищ лейтенант.
— Решим, — ответил и честь отдал. — Не подведу, Олег Андреич.
Кепку поправил. Рабоче-крестьянский чепчик выровнял на рыжем бобрике, и строевым. Парадным шагом ушел на передовую. Кокетка серого плаща, как полковое знамя, надувалась, а полы трепетали точно вымпелы. Держитесь, гады. Возмездие неотвратимо.
Не сразу на верную, единственную дорогу вышел. Вначале моток не навивался нитка к нитке. Не выходила роба с номерком. Но очень скоро ложные пунктиры стерлись, обрывки разноцветных линий соединились в четкий контур, и стал кроиться материал, как по лекалу. Стежок к стежку ложился. Раскручивалась связка Ким-Закс. Папка пухла. Строчилось дело. Два ордера на обыск и арест летели, словно бабочки на свет.
Жалко, политикой не пахло. Рукой Моссада. Долларами ЦРУ. Чудовищное, апрельское происшествие рисовалось всего лишь циничной выходкой, пьяным дебошем. Простое следствие личных обид и неумеренных амбиций. Но, впрочем, это на поверхности. Пока, как говорится, не копнешь. Пока Иоган Закс, припертый к стенке неоспоримыми уликами, не начнет выкладывать пароли, явки, имена.
Сам неспособен. Такой план мести замыслить и исполнить в одиночку. Исключено. Слабохарактерный, безвольный, недалекий Ганс. Все в один голос подтверждали. Устрялов, Васильев, Кузнецов, товарищи и педагоги. Значит, кто-то толкнул. Использовал. Науськал. С какою целью, для чего? Кто стоит за спиной обиженного человека, манипулирует запутавшимся в жизни двоечником? Кто подставляет бывшего второго секретаря и президента дискоклуба?
Не Ким ли? Игорь Эдуардович? Командир студенческой дружины, организатор спортивного клуба "Черный пояс". Юноша из кости степных животных, похожий на кота. И вымогательство, и спекуляция, и вовлеченье в проституцию. Многое за ним числилось. Букет. Везде, казалось Виктору Михайловичу, он находил след коготка, хвоста и носа. А удивлялся только одному. Все больше и больше. Как это до сих пор никто не обратил внимание на субчика? Не взял за шкирку? Невидимого и вездесущего. Не загнал в угол? К стенке не прижал?
Самое неприятное, что и у самого старлея не вышло. Не получилось. В тот самый день, когда он чиркнул галочку в своем блокноте. Постановил — сегодня. Потомок улетучился. Исчез. Сорок восемь часов тому назад из общежития вышел. Отправился на консультацию по математике и не вернулся. Хотя обязан был за круглых двадцать лет Сереги Лоскутова выпить. Своего зама по борьбе поздравить. Ткнуть в грудь шершавым кулаком. И хлопнуть по спине ладонью.
Напрасно Виктор Михайлович изучал живородящих и яйцекладущих в сквере у экономического факультета. Добрую половину утра отдал одушевленным, но неподсудным. Народ входил и выходил. Юная поросль тянулась к знаниям. Пичуги пели. Кошки крались. А Игорь Эдуардович Ким отсутствовал. Из пункта А в пункты Б не подгребал. Но ничего. Список подруг имелся полный. Вычислим, куда кривая завела. Мудреней корни извлекали. Кубические и квадратные.
Так думал товарищ Макунько. Не пугался ни иксов, ни игреков. Отличник боевой и политической подготовки. Упругим шагом мерил тротуар. Неумолимо приближался к главному корпусу ЮГИ. Многоугольный дом сиял, словно линкор. Медные окна плавились на солнце. Колонны фасада смотрелись орудьями главного калибра. Исторический миг приближался. Залп вот-вот грянет. А свежеиспеченный капитан отдаст честь. Служу Советскому Союзу!
Осечки не будет. Сбой исключен. Расчет и интуиция на этот раз не подвели уполномоченного. Едва лишь он зашел. Расположился за длинным приставным столом, перпендикулярным ректорскому. Взгляд бросил на часы — 15.10. Пылинку снял с плеча. В огромный кабинет впорхнула секретарша. Вошла в маленький зал славы с моделью шагающего экскаватора и чернильным прибором — точной латунной копией копра и промдвора шахты имени Кирова. От ощущения причастности к большому, государственному делу зрачки девицы свободно перекатывались из правой глазницы в левую. А губы, наоборот, не двигались. Белели, словно натянутые ниточкой с узелком на затылке. Две стрелки на брюках.
— Он тут, — телепатировала красавица носом.
— Давайте, — кивнул лейтенант. Сидевший здесь же ректор, хозяин кабинета, при этом не издал ни звука. На своем обычном месте, за широким столом, он был так же неподвижен, как калмык в пальто. Вождь мирового пролетариата в квадратной раме у профессора над головой. Марлен Самсонович не искал предлог, вовсе не собирался шумно и демонстративно удалиться. Наоборот. Доктор технических наук, заведующий кафедрой боялся, что его не возьму играть в Зарницу. Не дадут нарукавную повязку и деревянный шмайссер. Попросят выйти. Выгонят. И не увидит он финала поединка добра со злом. Но офицер нуждался в понятом и потому позволил кандидату в члены-корреспонденты академии наук сидеть и не дышать.
Что оказалось правильным решением. Поскольку Закс стал запираться. Не сознавался, не кололся Ваня.
Да, был обижен. Не отрицал. Пил хлебное вино и ягодно-плодовое. Даже, быть может, злоупотреблял. И строил планы мщения. Конечно. Жаждал восстановления справедливости. Готов был положить живот за правое дело. И гипс. На твердое, но хрупкое в борьбе облокотиться.
— Не так ли, Иван Робертович?
А вот и нет. Подведенный к черте. Прямо поставленный перед необходимостью немедленного чистосердечного признания. У края. Иван замирал. И малодушно шел на попятную. Да, письма писал. И разговоры вел сомнительного свойства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Но сто рублей мелочью не вдохновляли лейтенанта Макунько. Он знал и верил. Настоящий, полновесный, неразменный кус рано или поздно придет в его сети. Забьет хвостом, крылами-жабрами задышит. Не зря же изогнулся луком, изломанной дугой лег длинный, бесконечный дом с нечищеным, щербатым паркетом в темных коридорах. Соединила тетива сквер у Весенней, площадь Первопроходца Волкова и улицу Демьяна Бедного. С такой стрела сорвется и в самое сердце Родины помчится. Понесется с великой вестью в клюве. Вес взят. Враг выявлен и уничтожен.
Безусловно. Большое, серьезное дело должно было созреть в храме науки. Упасть в широкие ладони хорошего человека. Многообещающего уполномоченного. Маслицем смазанная с двух сторон штука. Когда же выяснилось, что гуашью, флуоресцентной краской, не удивился. Принял, как должное. Апрельский цвет. Голубенький.
Были такие, кто легкомысленно решил, будто прищурился бюстяра, косит, ехидно перекатывает лупалы. Сейчас пошлет почтенное собрание, с высокой колокольни плюнет. Рыгнет. Песню затянет. А Виктору Михайлович простым и строгим показался взгляд. Уверенным. Голос негромким, но очень внятным. Как у родного дяди. Не отличишь.
— Задача архиважная, товарищ лейтенант.
— Решим, — ответил и честь отдал. — Не подведу, Олег Андреич.
Кепку поправил. Рабоче-крестьянский чепчик выровнял на рыжем бобрике, и строевым. Парадным шагом ушел на передовую. Кокетка серого плаща, как полковое знамя, надувалась, а полы трепетали точно вымпелы. Держитесь, гады. Возмездие неотвратимо.
Не сразу на верную, единственную дорогу вышел. Вначале моток не навивался нитка к нитке. Не выходила роба с номерком. Но очень скоро ложные пунктиры стерлись, обрывки разноцветных линий соединились в четкий контур, и стал кроиться материал, как по лекалу. Стежок к стежку ложился. Раскручивалась связка Ким-Закс. Папка пухла. Строчилось дело. Два ордера на обыск и арест летели, словно бабочки на свет.
Жалко, политикой не пахло. Рукой Моссада. Долларами ЦРУ. Чудовищное, апрельское происшествие рисовалось всего лишь циничной выходкой, пьяным дебошем. Простое следствие личных обид и неумеренных амбиций. Но, впрочем, это на поверхности. Пока, как говорится, не копнешь. Пока Иоган Закс, припертый к стенке неоспоримыми уликами, не начнет выкладывать пароли, явки, имена.
Сам неспособен. Такой план мести замыслить и исполнить в одиночку. Исключено. Слабохарактерный, безвольный, недалекий Ганс. Все в один голос подтверждали. Устрялов, Васильев, Кузнецов, товарищи и педагоги. Значит, кто-то толкнул. Использовал. Науськал. С какою целью, для чего? Кто стоит за спиной обиженного человека, манипулирует запутавшимся в жизни двоечником? Кто подставляет бывшего второго секретаря и президента дискоклуба?
Не Ким ли? Игорь Эдуардович? Командир студенческой дружины, организатор спортивного клуба "Черный пояс". Юноша из кости степных животных, похожий на кота. И вымогательство, и спекуляция, и вовлеченье в проституцию. Многое за ним числилось. Букет. Везде, казалось Виктору Михайловичу, он находил след коготка, хвоста и носа. А удивлялся только одному. Все больше и больше. Как это до сих пор никто не обратил внимание на субчика? Не взял за шкирку? Невидимого и вездесущего. Не загнал в угол? К стенке не прижал?
Самое неприятное, что и у самого старлея не вышло. Не получилось. В тот самый день, когда он чиркнул галочку в своем блокноте. Постановил — сегодня. Потомок улетучился. Исчез. Сорок восемь часов тому назад из общежития вышел. Отправился на консультацию по математике и не вернулся. Хотя обязан был за круглых двадцать лет Сереги Лоскутова выпить. Своего зама по борьбе поздравить. Ткнуть в грудь шершавым кулаком. И хлопнуть по спине ладонью.
Напрасно Виктор Михайлович изучал живородящих и яйцекладущих в сквере у экономического факультета. Добрую половину утра отдал одушевленным, но неподсудным. Народ входил и выходил. Юная поросль тянулась к знаниям. Пичуги пели. Кошки крались. А Игорь Эдуардович Ким отсутствовал. Из пункта А в пункты Б не подгребал. Но ничего. Список подруг имелся полный. Вычислим, куда кривая завела. Мудреней корни извлекали. Кубические и квадратные.
Так думал товарищ Макунько. Не пугался ни иксов, ни игреков. Отличник боевой и политической подготовки. Упругим шагом мерил тротуар. Неумолимо приближался к главному корпусу ЮГИ. Многоугольный дом сиял, словно линкор. Медные окна плавились на солнце. Колонны фасада смотрелись орудьями главного калибра. Исторический миг приближался. Залп вот-вот грянет. А свежеиспеченный капитан отдаст честь. Служу Советскому Союзу!
Осечки не будет. Сбой исключен. Расчет и интуиция на этот раз не подвели уполномоченного. Едва лишь он зашел. Расположился за длинным приставным столом, перпендикулярным ректорскому. Взгляд бросил на часы — 15.10. Пылинку снял с плеча. В огромный кабинет впорхнула секретарша. Вошла в маленький зал славы с моделью шагающего экскаватора и чернильным прибором — точной латунной копией копра и промдвора шахты имени Кирова. От ощущения причастности к большому, государственному делу зрачки девицы свободно перекатывались из правой глазницы в левую. А губы, наоборот, не двигались. Белели, словно натянутые ниточкой с узелком на затылке. Две стрелки на брюках.
— Он тут, — телепатировала красавица носом.
— Давайте, — кивнул лейтенант. Сидевший здесь же ректор, хозяин кабинета, при этом не издал ни звука. На своем обычном месте, за широким столом, он был так же неподвижен, как калмык в пальто. Вождь мирового пролетариата в квадратной раме у профессора над головой. Марлен Самсонович не искал предлог, вовсе не собирался шумно и демонстративно удалиться. Наоборот. Доктор технических наук, заведующий кафедрой боялся, что его не возьму играть в Зарницу. Не дадут нарукавную повязку и деревянный шмайссер. Попросят выйти. Выгонят. И не увидит он финала поединка добра со злом. Но офицер нуждался в понятом и потому позволил кандидату в члены-корреспонденты академии наук сидеть и не дышать.
Что оказалось правильным решением. Поскольку Закс стал запираться. Не сознавался, не кололся Ваня.
Да, был обижен. Не отрицал. Пил хлебное вино и ягодно-плодовое. Даже, быть может, злоупотреблял. И строил планы мщения. Конечно. Жаждал восстановления справедливости. Готов был положить живот за правое дело. И гипс. На твердое, но хрупкое в борьбе облокотиться.
— Не так ли, Иван Робертович?
А вот и нет. Подведенный к черте. Прямо поставленный перед необходимостью немедленного чистосердечного признания. У края. Иван замирал. И малодушно шел на попятную. Да, письма писал. И разговоры вел сомнительного свойства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57