И она зажигалась, эта чистая, поздняя звездочка. Рано или поздно начинала звучать музыка, одна только музыка, безумная музыка из сумасшедшего ниоткуда. И очень часто, неизменно, та самая песня. Словно медленная река, которая подмывает свои берега, для того лишь, чтоб на секунду, на миг, вспениться, закипеть и радугой вспыхнуть в грохоте камнепада. Неповторимая песня, как будто им, Леней, самим придуманная, сложенная и сыгранная.
Когда ты чужой,
Все вокруг чуждо,
И смотрят все косо,
Когда ты не свой.
И тут вдруг внезапное открытие. Оказывается, сокровенную гармонию взрыва здесь, в штрих-пунктирной, пионерской местности знает, по крайней мере, еще один человек.
А просто Толе Кузнецову очень нравился дворовый, с легким надрывом, звук общественного фортепиано "Красный октябрь". Его домашний благородный «Петрофф» так от души не смел и не умел. Поэтому, на репетицию школьного хора вместо урочной среды явившись в полоротый вторник, не удержался Толя. Стульчик придвинул и крышечку открыл.
Зухны же, пораженный, как был с ведром воды, так с ним на сцену актового зала и поднялся. Открыл не запертую Кузнецовым дверь и оказался за кулисами. Прямо за спиной большого картонного шахтера. Был пролетарий, а вышла гидра. Двухголовая. Но Толю смутил не ставший странным контур тени. Скрип половицы выдал гостя. Пианист обернулся и увидел глаза ровесника из девятого "В".
Они смотрели прямо, не мигая. Поверить не могли… Ну, надо же, тот самый паренек.
— А слова… — наконец спросил стоящий сидящего, — слова ты тоже знаешь?
— Нет, — ответил музыкант с приятной улыбкой, — а ты?
То есть заговора, интриг, гипноза не было. Просто у одного имелся старый приемник «Альпинист» с трещиной в корпусе, а у другого новенькая магнитофонная приставка "Маяк стерео". В тысяча девятьсот семьдесят шестом дополнительных рекомендаций судьба не требовала. Общая песня объединяла любые кровеносные системы.
Чудесная метаморфоза. А ведь еще недавно одна лишь безнадежность над горизонтом теплилась. Торчала, как гвоздь в зените. В шестьдесят шестом, когда на новогодней елке первый раз Толя и Леня пели дуэтом.
Так получилось. Папаши служили в одной газете. Южбасс — название как будто круглой печатью заверил орден Трудового Красного знамени. Черная шестеренка, пролетарское тавро. Ефим Кузнецов уже заведовал отделом партийной жизни и строительства, а художник Иван Зухны по ватерлинию грузился пока лишь только по выходным.
И вот на праздник в производственное помещение оба приводят сыновей. Весь в красном, как пожарник, Дед Мороз мальчишек парой ставит в хоровод, который оказался длинной очередью за шоколадом. Когда Толя и Леня добрались наконец до конкурсной раздачи, то неожиданно дружно и слаженно исполнили красивую военно-морскую песню. А капелла.
Если увижу, что друг влюблен,
А я на его пути,
Уйду с дороги — таков закон,
Третий должен уйти.
Урвали аплодисменты и пару щедрых пригоршней сладкого в цветной фольге. Добычу разделили по-братски, но по домам, однако, пошли порознь.
Действительно, что общего могло быть вне маскарада у кудрявого мушкетера в ладном костюмчике и неказистого петрушки в бумажном, наскоро сляпанном колпаке.
Ничего.
— Вот так, — дорогой комментировал каучуковый, румяный папа Ефим отсутствие ушей, усов и длинного хвоста у Лени. Красиво певшего товарища, — цени, милый мальчик, то, что мы с мамой для тебя делаем.
Угрюмый Иван Антонович Зухны с моралью не спешил. Смотрел, как друг за другом носятся зубастые снежинки на улице. Башками бьются в окно кафе. Молчал привычно, болтовню сына выслушивая.
— Ты знаешь, папа, этот мальчик, с которым мы сегодня приз выиграли, живет через дорогу. Во дворе "Универсама".
Потом стакан рубина не торопясь влил в глотку. Дождался момента, когда малец последний скользкий пельмень, как рыбку, гарпунком проткнет и в рот отправит. После чего кратко и веско подвел черту.
— Я тебе скажу одно, держись-ка ты от этих жидов подальше.
Не больше и не меньше. Конец и точка.
Строило, возводило старшее поколение заборчики, загончики, стаечки, клетушечки. Перекантоваться с Божьей помощью надеялось… и вдруг явился… С небес буквально, маньяк, шаман, алкаш, безумец круглолицый, испорченный мальчишка из зазеркалья другого полушария — и поманил в страну свободную, где нет ни грека, ни иудея. Где только блюзовый квадрат Грейхаунда ночного. Змея серебряная федеральной номер шесть. И сны прекрасные, как цветообращенье фотопленки Кодак.
Великий Мистер Моджо — встань с колен, косматый шарлатан командовал и верховодил. А его не видели. Не замечали. И не только слепой в силу призвания и ремесла казенный барабанщик, товарищ Кузнецов. Моргали глазками и люди, от которых сама жизнь требовала большей проницательности. Например, директор специальной школы номер три, Егор Георгиевич Старопанский, тоже не чувствовал момента. Лунатиков не отличал от хулиганов. И был уверен, что просто-напросто прилежный ученик, усидчивый и аккуратный Толя Кузнецов внезапно попал под дурное влияние. Связался неизвестно почему с дерзким и непочтительном зверьком Леней Зухны.
Ведь это надо! Испортить безобразной плюхой, сорвать, подумать только, своим же одноклассникам, выпускникам, последний в школьной жизни Новый год. ЧП неописуемое! "Те самые танцы".
Опять же елка профсоюзного призыва. Вата, фольга. Снежинки из ватмана и звезды из картона. В общем, фойе клуба Городской районной электростанции. Над школой для одаренных девочек и мальчиков шефствующей Южносибирской ГРЭС. На эстраде квартет. Два брата, Дима и Аркаша, из рода недобитых бухаринских вредителей, бас и ударные. Толя — вообще, сто лет библейской непокорности. Потомок кантониста, беглого солдата, врага отечества и трона — клавишные. Плюс Ленчик, всего лишь внук маленькой прачки, целый век безропотно стиравшей рубахи машинистам со станции Барабинск, — гитара. И надо же, чтобы именно ему, наследнику всех мыслимых христианских добродетелей, достались лавры злодея, возмутителя спокойствия, чудовища на двух ногах, вовлекшего трех хорошистов, невинных пареньков в безответственную и дикую по сути авантюру.
Но таково было сценическое решенье. Эффект синхронного воздействия на пару нервных окончаний. На зрительный и слуховой рецептор одновременно. Действительно, кто обратит внимание на пианиста, устроившегося в уголке у шкафа с клавишами, когда обезумевший гитарист рвет струны пластмассовым зубком. Стонать и плакать заставляет колонку с самопальной вязью буков — Маршалл. Невероятные слова отчаянно загружает в вибрирующий микрофон.
Люби меня раз,
Люби меня два,
Люби меня три.
Вот это номер! Молчал всегда. Ни звука не произносил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
Когда ты чужой,
Все вокруг чуждо,
И смотрят все косо,
Когда ты не свой.
И тут вдруг внезапное открытие. Оказывается, сокровенную гармонию взрыва здесь, в штрих-пунктирной, пионерской местности знает, по крайней мере, еще один человек.
А просто Толе Кузнецову очень нравился дворовый, с легким надрывом, звук общественного фортепиано "Красный октябрь". Его домашний благородный «Петрофф» так от души не смел и не умел. Поэтому, на репетицию школьного хора вместо урочной среды явившись в полоротый вторник, не удержался Толя. Стульчик придвинул и крышечку открыл.
Зухны же, пораженный, как был с ведром воды, так с ним на сцену актового зала и поднялся. Открыл не запертую Кузнецовым дверь и оказался за кулисами. Прямо за спиной большого картонного шахтера. Был пролетарий, а вышла гидра. Двухголовая. Но Толю смутил не ставший странным контур тени. Скрип половицы выдал гостя. Пианист обернулся и увидел глаза ровесника из девятого "В".
Они смотрели прямо, не мигая. Поверить не могли… Ну, надо же, тот самый паренек.
— А слова… — наконец спросил стоящий сидящего, — слова ты тоже знаешь?
— Нет, — ответил музыкант с приятной улыбкой, — а ты?
То есть заговора, интриг, гипноза не было. Просто у одного имелся старый приемник «Альпинист» с трещиной в корпусе, а у другого новенькая магнитофонная приставка "Маяк стерео". В тысяча девятьсот семьдесят шестом дополнительных рекомендаций судьба не требовала. Общая песня объединяла любые кровеносные системы.
Чудесная метаморфоза. А ведь еще недавно одна лишь безнадежность над горизонтом теплилась. Торчала, как гвоздь в зените. В шестьдесят шестом, когда на новогодней елке первый раз Толя и Леня пели дуэтом.
Так получилось. Папаши служили в одной газете. Южбасс — название как будто круглой печатью заверил орден Трудового Красного знамени. Черная шестеренка, пролетарское тавро. Ефим Кузнецов уже заведовал отделом партийной жизни и строительства, а художник Иван Зухны по ватерлинию грузился пока лишь только по выходным.
И вот на праздник в производственное помещение оба приводят сыновей. Весь в красном, как пожарник, Дед Мороз мальчишек парой ставит в хоровод, который оказался длинной очередью за шоколадом. Когда Толя и Леня добрались наконец до конкурсной раздачи, то неожиданно дружно и слаженно исполнили красивую военно-морскую песню. А капелла.
Если увижу, что друг влюблен,
А я на его пути,
Уйду с дороги — таков закон,
Третий должен уйти.
Урвали аплодисменты и пару щедрых пригоршней сладкого в цветной фольге. Добычу разделили по-братски, но по домам, однако, пошли порознь.
Действительно, что общего могло быть вне маскарада у кудрявого мушкетера в ладном костюмчике и неказистого петрушки в бумажном, наскоро сляпанном колпаке.
Ничего.
— Вот так, — дорогой комментировал каучуковый, румяный папа Ефим отсутствие ушей, усов и длинного хвоста у Лени. Красиво певшего товарища, — цени, милый мальчик, то, что мы с мамой для тебя делаем.
Угрюмый Иван Антонович Зухны с моралью не спешил. Смотрел, как друг за другом носятся зубастые снежинки на улице. Башками бьются в окно кафе. Молчал привычно, болтовню сына выслушивая.
— Ты знаешь, папа, этот мальчик, с которым мы сегодня приз выиграли, живет через дорогу. Во дворе "Универсама".
Потом стакан рубина не торопясь влил в глотку. Дождался момента, когда малец последний скользкий пельмень, как рыбку, гарпунком проткнет и в рот отправит. После чего кратко и веско подвел черту.
— Я тебе скажу одно, держись-ка ты от этих жидов подальше.
Не больше и не меньше. Конец и точка.
Строило, возводило старшее поколение заборчики, загончики, стаечки, клетушечки. Перекантоваться с Божьей помощью надеялось… и вдруг явился… С небес буквально, маньяк, шаман, алкаш, безумец круглолицый, испорченный мальчишка из зазеркалья другого полушария — и поманил в страну свободную, где нет ни грека, ни иудея. Где только блюзовый квадрат Грейхаунда ночного. Змея серебряная федеральной номер шесть. И сны прекрасные, как цветообращенье фотопленки Кодак.
Великий Мистер Моджо — встань с колен, косматый шарлатан командовал и верховодил. А его не видели. Не замечали. И не только слепой в силу призвания и ремесла казенный барабанщик, товарищ Кузнецов. Моргали глазками и люди, от которых сама жизнь требовала большей проницательности. Например, директор специальной школы номер три, Егор Георгиевич Старопанский, тоже не чувствовал момента. Лунатиков не отличал от хулиганов. И был уверен, что просто-напросто прилежный ученик, усидчивый и аккуратный Толя Кузнецов внезапно попал под дурное влияние. Связался неизвестно почему с дерзким и непочтительном зверьком Леней Зухны.
Ведь это надо! Испортить безобразной плюхой, сорвать, подумать только, своим же одноклассникам, выпускникам, последний в школьной жизни Новый год. ЧП неописуемое! "Те самые танцы".
Опять же елка профсоюзного призыва. Вата, фольга. Снежинки из ватмана и звезды из картона. В общем, фойе клуба Городской районной электростанции. Над школой для одаренных девочек и мальчиков шефствующей Южносибирской ГРЭС. На эстраде квартет. Два брата, Дима и Аркаша, из рода недобитых бухаринских вредителей, бас и ударные. Толя — вообще, сто лет библейской непокорности. Потомок кантониста, беглого солдата, врага отечества и трона — клавишные. Плюс Ленчик, всего лишь внук маленькой прачки, целый век безропотно стиравшей рубахи машинистам со станции Барабинск, — гитара. И надо же, чтобы именно ему, наследнику всех мыслимых христианских добродетелей, достались лавры злодея, возмутителя спокойствия, чудовища на двух ногах, вовлекшего трех хорошистов, невинных пареньков в безответственную и дикую по сути авантюру.
Но таково было сценическое решенье. Эффект синхронного воздействия на пару нервных окончаний. На зрительный и слуховой рецептор одновременно. Действительно, кто обратит внимание на пианиста, устроившегося в уголке у шкафа с клавишами, когда обезумевший гитарист рвет струны пластмассовым зубком. Стонать и плакать заставляет колонку с самопальной вязью буков — Маршалл. Невероятные слова отчаянно загружает в вибрирующий микрофон.
Люби меня раз,
Люби меня два,
Люби меня три.
Вот это номер! Молчал всегда. Ни звука не произносил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57