Папочка внутри. Золото Франции, Англии и Федеративной Республики Германии. Жизнь и смерть. Ее всеобщий бумажный эквивалент.
— Уж вы, пожалуйста, Алексею Константиновичу лично, в руки…
— Валера, — Алеша встал, догнал, взял за руку. Ресницы вздрагивали.
— Что, будешь отбирать?
— Нет, нет, но ты… ты шутишь… ты сама отдашь…
— Конечно, завтра, послезавтра, обязательно.
"Преступница, преступница. Мать-тварь права. Валерка — ведьма. Бессовестное исчадье ада. Колдунья. Не должен ведь, не должен, нет… но ты идешь за ней, тащишься и даже счастлив, по-идиотски улыбаешься при этом, скалишься… безумие".
— Вот так бы сразу, — сказала Лерка. Одобрила решенье. С любовью и гордостью. Молодец. Порвал невидимые нити. Путы. Успел. Стоял, стоял перед открытой дверью сто первого. Отчаянно смотрел на Лерку. И все-таки запрыгнул. Сделал выбор. От желтых ступенек оттолкнулся и даже в клещи не попал. Двери сомкнулись. А глупости остались за спиной.
— На, — Лера, подушечками пальцев тронула ямочку. Чистое. Красивое. Лешкино лицо. Уголок губ и ухо полумесяцем соединила. Словно улыбочку нарисовала:
— Держи багаж, транзитный пассажир, конечная. Таскай уж сам свои сокровища.
И только ландыши. Ромашки, астры. Белое. Лешкин запах и цвет. Даже в вонючем и пыльном автобусе. В толпе дачников. Замещавших своими телами воздух и свет. Опасная порция у завода Электромотор. Смертельная — на остановке «Трансагентство». И у каждого ведро и тяпка. А запах лилий и акации не заглушить. Он здесь, он рядом.
Мой милый, мой смешной.
И даже на Кирова. Протискиваясь, прорываясь к выходу, ощущала. Дыханье. Его дыханье. Справа. Сзади. Рядом.
Лерку толкнули. Какой-то верзила зацепил. Ткнул черенком лопаты. Бабенка налегла. Спина закрыла белый свет. Но кто-то. Леха? Ну конечно, он. Плечом? Ногой? Двумя руками? Не важно. Уперся. Пересилил притяженье потных тел. Переборол. И вышли. Вывалились. Уф, слава Богу.
— Ну что, больше не сердишься? Не злишься? — Валерка обернулась. Но вместо синих и родных увидела черные. Уперлась взглядом в серый ком. Блин. Абсолютно незнакомая рожа.
Не может быть, не может быть.
Может. Желтые створки. Гармошка прихватила тетку в косынке. Вмяла. Утрамбовала людское месиво. Автобус отвалил. Поплыл. Медленно, медленно. И в сизых окнах отразилась улица.
— Следующий через двадцать минут, — сказал тощий мужик. Поставил вязанку тонких реек на асфальт. Глянул на Леру. И не стесняясь. Громко. Зло. Облегчил душу одним безличным предложением.
Любовь
Все было сладким. Даже коньячок.
Уже по стольнику вкатили. Выпили наркомовского «Юбилейного». Равными порциями. Дернули. За дружбу и за удачу. Колчак занюхал и ушел. Распорядиться насчет зеленки. Утреннего бассейна. И Толик убежал. Порядок. Надо. Тимоха знает. Посты проверить. Готовность. Чтобы путем. Всё от и до. Закусочка, напитки и, главное, музон. Шепнуть курчавенькому пару слов. Настроить. Подбодрить дискжокея.
— Три, четыре… три, четыре…
Cидит за пультом, разогревает микрофон, работает. Нормально. Будет звук.
— Ну, тезка, поздравляю. Хозяин зовет тебя после всего к себе. Там намечается междусобойчик. Только для своих. Ты понял? Закрытое мероприятие… комната номер пятьсот двенадцать… Да, да… О городском клубе, о новом аппарате… о чем хочешь сможешь потолковать… Хозяин сегодня в духе.
Конечно. Еще бы. Болтай. Проси, но, главное, подхватывай. Закидывай рюмахи. Пей, дупель. Пусть отмокают, увлажняются все твои губки. Входы и выходы. Десерт. Сметанка, сахарок. Под утро умолкнешь, утомишься, уронишь ручки, пустишь слюнку, тут и приступим. Штанишки на ковер, а водолазочку на шейку. Два пряничка кофейных разложим на подушечке и будем по небу летать. Сливки сбивать. Крем. Заварной и масляный.
Мммммммммм.
За окном стояли сосны. Светло-серые углы двух корпусов турбазы «Юность» светились. Качались облака. Вечерняя прозрачность и чистота. Нос Жабы чуял, но глаза не видели. За распахнутыми створками сгущался только шоколад. Зефир и пастила. Ничего больше. Моря и океаны. От подоконника до горизонта. Кружилась голова, и ноги подкашивались от мысли, какая вырастет. Нальется и созреет к вечеру мешалка. Пестик. Ложка. Уже звенит.
О-о-о-о-о-о.
Но вот знакомство с ней не состоится. Трудолюбивый кузнецовский сфинктер сохранит невинность. Целостность стенок и сосудов. Мышка найдет другую норку. С винтом.
Игорь Цуркан. Угрюмый страстотерпец оттянется до ужина. До московской особой и танцев под Би Джиз. Счастливец Жаба сольет воду. Откроет клапаны. Спустит пар. Заблеет, замычит. И заскрипят его большие коренные зубы, соприкоснувшись с малыми.
А танцы придется отменить. Похабные движения под чуждую музыку. Милиция явится. Займется активистами и рационализаторами. Буквально через час начнет сортировать. Прочесывать лесок, шарить в карманах и на этажах. И даже Жабу попросят дать показания. Вежливо. И товарищ Цуркан, виновник внезапной смены декораций, не откажется. Напишет. Проспал. Случается. На свежем воздухе, после недели без сна и отдыха. Увы. Озон. Сами собой закрываются глаза. И снится море. Яхта с парусами.
Но обойдется. Поверят. Забудут вообще о вожаке южносибирского комсомола. Уже на следующий день. Завтра. Ударит настоящий гром, и засверкают подлинные молнии. Совсем других людей притянут. Возьмут в оборот. Заставят говорить, писать и плакать. Малюта. Психопатка, истеричка. Подкараулит в полдень. Дождется Симу у подъезда. Возле дома. Встретит. Как будто голенького. Безлошадного. И плеснет. Умоет раз и навсегда любимого бесцветной жидкостью. Прозрачной, но едкой. Радикально. Опорожнит банку. И Симка закричит от боли. Но света больше не увидит.
И вслед за этим не увидят привычных портретов, кабинетов, лестниц многие люди нашего города. Зрячие. В расцвете сил, в самом соку. Поедет, полетит, начнется. Грядут оргвыводы. Большие перемены в списках стола заказов на улице Сибиряков-Гвардейцев. Тот же алфавит, но много-много новых букв. А старые даже не все появятся, всплывут в бумажках, слушали-постановили, мичуринских товариществ и партячеек по месту жительства. Всё смоет. Химия неразбавленных веществ. И симкин нос, и бабкин пост. И только Жаба устоит. Останется на месте земноводное. В реестрах, перечнях. Спокойно отсидит. Оттарабанит положенный отчетно-выборный цикл и свалит. Уйдет с почетом в областное управление торговли. Меткий стрелок.
Устроил фейерверк. Всего-то навсего. На свежем воздухе, после недели без сна и отдыха. Бывает. Споткнешься. Сделаешь неловкое движенье. А вспомнить приятно. И год, и два, и три, и десять лет спустя.
Сгорела тачка. «Жигуль» с откляченным багажником. Треснуло рыло. Нюхалка. Всегда готовая пахать газоны, землю есть и грызть асфальт. Спеклась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— Уж вы, пожалуйста, Алексею Константиновичу лично, в руки…
— Валера, — Алеша встал, догнал, взял за руку. Ресницы вздрагивали.
— Что, будешь отбирать?
— Нет, нет, но ты… ты шутишь… ты сама отдашь…
— Конечно, завтра, послезавтра, обязательно.
"Преступница, преступница. Мать-тварь права. Валерка — ведьма. Бессовестное исчадье ада. Колдунья. Не должен ведь, не должен, нет… но ты идешь за ней, тащишься и даже счастлив, по-идиотски улыбаешься при этом, скалишься… безумие".
— Вот так бы сразу, — сказала Лерка. Одобрила решенье. С любовью и гордостью. Молодец. Порвал невидимые нити. Путы. Успел. Стоял, стоял перед открытой дверью сто первого. Отчаянно смотрел на Лерку. И все-таки запрыгнул. Сделал выбор. От желтых ступенек оттолкнулся и даже в клещи не попал. Двери сомкнулись. А глупости остались за спиной.
— На, — Лера, подушечками пальцев тронула ямочку. Чистое. Красивое. Лешкино лицо. Уголок губ и ухо полумесяцем соединила. Словно улыбочку нарисовала:
— Держи багаж, транзитный пассажир, конечная. Таскай уж сам свои сокровища.
И только ландыши. Ромашки, астры. Белое. Лешкин запах и цвет. Даже в вонючем и пыльном автобусе. В толпе дачников. Замещавших своими телами воздух и свет. Опасная порция у завода Электромотор. Смертельная — на остановке «Трансагентство». И у каждого ведро и тяпка. А запах лилий и акации не заглушить. Он здесь, он рядом.
Мой милый, мой смешной.
И даже на Кирова. Протискиваясь, прорываясь к выходу, ощущала. Дыханье. Его дыханье. Справа. Сзади. Рядом.
Лерку толкнули. Какой-то верзила зацепил. Ткнул черенком лопаты. Бабенка налегла. Спина закрыла белый свет. Но кто-то. Леха? Ну конечно, он. Плечом? Ногой? Двумя руками? Не важно. Уперся. Пересилил притяженье потных тел. Переборол. И вышли. Вывалились. Уф, слава Богу.
— Ну что, больше не сердишься? Не злишься? — Валерка обернулась. Но вместо синих и родных увидела черные. Уперлась взглядом в серый ком. Блин. Абсолютно незнакомая рожа.
Не может быть, не может быть.
Может. Желтые створки. Гармошка прихватила тетку в косынке. Вмяла. Утрамбовала людское месиво. Автобус отвалил. Поплыл. Медленно, медленно. И в сизых окнах отразилась улица.
— Следующий через двадцать минут, — сказал тощий мужик. Поставил вязанку тонких реек на асфальт. Глянул на Леру. И не стесняясь. Громко. Зло. Облегчил душу одним безличным предложением.
Любовь
Все было сладким. Даже коньячок.
Уже по стольнику вкатили. Выпили наркомовского «Юбилейного». Равными порциями. Дернули. За дружбу и за удачу. Колчак занюхал и ушел. Распорядиться насчет зеленки. Утреннего бассейна. И Толик убежал. Порядок. Надо. Тимоха знает. Посты проверить. Готовность. Чтобы путем. Всё от и до. Закусочка, напитки и, главное, музон. Шепнуть курчавенькому пару слов. Настроить. Подбодрить дискжокея.
— Три, четыре… три, четыре…
Cидит за пультом, разогревает микрофон, работает. Нормально. Будет звук.
— Ну, тезка, поздравляю. Хозяин зовет тебя после всего к себе. Там намечается междусобойчик. Только для своих. Ты понял? Закрытое мероприятие… комната номер пятьсот двенадцать… Да, да… О городском клубе, о новом аппарате… о чем хочешь сможешь потолковать… Хозяин сегодня в духе.
Конечно. Еще бы. Болтай. Проси, но, главное, подхватывай. Закидывай рюмахи. Пей, дупель. Пусть отмокают, увлажняются все твои губки. Входы и выходы. Десерт. Сметанка, сахарок. Под утро умолкнешь, утомишься, уронишь ручки, пустишь слюнку, тут и приступим. Штанишки на ковер, а водолазочку на шейку. Два пряничка кофейных разложим на подушечке и будем по небу летать. Сливки сбивать. Крем. Заварной и масляный.
Мммммммммм.
За окном стояли сосны. Светло-серые углы двух корпусов турбазы «Юность» светились. Качались облака. Вечерняя прозрачность и чистота. Нос Жабы чуял, но глаза не видели. За распахнутыми створками сгущался только шоколад. Зефир и пастила. Ничего больше. Моря и океаны. От подоконника до горизонта. Кружилась голова, и ноги подкашивались от мысли, какая вырастет. Нальется и созреет к вечеру мешалка. Пестик. Ложка. Уже звенит.
О-о-о-о-о-о.
Но вот знакомство с ней не состоится. Трудолюбивый кузнецовский сфинктер сохранит невинность. Целостность стенок и сосудов. Мышка найдет другую норку. С винтом.
Игорь Цуркан. Угрюмый страстотерпец оттянется до ужина. До московской особой и танцев под Би Джиз. Счастливец Жаба сольет воду. Откроет клапаны. Спустит пар. Заблеет, замычит. И заскрипят его большие коренные зубы, соприкоснувшись с малыми.
А танцы придется отменить. Похабные движения под чуждую музыку. Милиция явится. Займется активистами и рационализаторами. Буквально через час начнет сортировать. Прочесывать лесок, шарить в карманах и на этажах. И даже Жабу попросят дать показания. Вежливо. И товарищ Цуркан, виновник внезапной смены декораций, не откажется. Напишет. Проспал. Случается. На свежем воздухе, после недели без сна и отдыха. Увы. Озон. Сами собой закрываются глаза. И снится море. Яхта с парусами.
Но обойдется. Поверят. Забудут вообще о вожаке южносибирского комсомола. Уже на следующий день. Завтра. Ударит настоящий гром, и засверкают подлинные молнии. Совсем других людей притянут. Возьмут в оборот. Заставят говорить, писать и плакать. Малюта. Психопатка, истеричка. Подкараулит в полдень. Дождется Симу у подъезда. Возле дома. Встретит. Как будто голенького. Безлошадного. И плеснет. Умоет раз и навсегда любимого бесцветной жидкостью. Прозрачной, но едкой. Радикально. Опорожнит банку. И Симка закричит от боли. Но света больше не увидит.
И вслед за этим не увидят привычных портретов, кабинетов, лестниц многие люди нашего города. Зрячие. В расцвете сил, в самом соку. Поедет, полетит, начнется. Грядут оргвыводы. Большие перемены в списках стола заказов на улице Сибиряков-Гвардейцев. Тот же алфавит, но много-много новых букв. А старые даже не все появятся, всплывут в бумажках, слушали-постановили, мичуринских товариществ и партячеек по месту жительства. Всё смоет. Химия неразбавленных веществ. И симкин нос, и бабкин пост. И только Жаба устоит. Останется на месте земноводное. В реестрах, перечнях. Спокойно отсидит. Оттарабанит положенный отчетно-выборный цикл и свалит. Уйдет с почетом в областное управление торговли. Меткий стрелок.
Устроил фейерверк. Всего-то навсего. На свежем воздухе, после недели без сна и отдыха. Бывает. Споткнешься. Сделаешь неловкое движенье. А вспомнить приятно. И год, и два, и три, и десять лет спустя.
Сгорела тачка. «Жигуль» с откляченным багажником. Треснуло рыло. Нюхалка. Всегда готовая пахать газоны, землю есть и грызть асфальт. Спеклась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57