Если оно не состоится? Если так, тогда в мир входит ужас. - Сапожков вплотную подвинулся и заговорил шепотом: - Ужас пришел, никто по-настоящему еще не верит этому. Ужас только примеряется к силе сопротивления. Четыре года истребления человечества - пустяки в сравнении с тем, что готовится. Истребление революции у нас и во всем мире - вот основное... И тогда - всеобщая, поголовная мобилизация личностей, обритые лбы и жестянки на руке... И над серым пепелищем мира - раздутый, торжествующий ужас... Так лучше уж я сразу погибну от горячего удара казацкой шашки...
- Да, Сергей Сергеевич, тебе надо отдохнуть, полечиться, - сказал Телегин.
- Другого ответа от тебя и не ждал!..
В котлован спустился Гагин вместе с каким-то высоким сутуловатым военным. Телегин несказанно обрадовался - кончить невыносимо тяжелый разговор. Подошедший человек, весь облепленный грязью, с оторванной полой шинели и почему-то в казацком картузе, сказал так густо, точно он неделю просидел по шею в болоте:
- Здорово, товарищ командир, ну, как у вас дела, снаряды имеются?
- Здорово, - ответил Телегин, - а вы кто такие?
- Качалинского полка - рота, приказано перед вами занять позицию. Я командир.
- Очень приятно. А я тревожился, - окопчики-то вырыты, а охраны-то у нас нет...
- Вот мы их и заняли. Мы тут раненых привезли, грузим в эшелон. У коменданта хлеба хотел попросить, говорит - весь, утром будет... Легко сказать - утром, - рота третий день не ела... У вас-то нет? Хоть по кусочку, запах-то его услыхать... Завтра бы отдали... А то можем коровенку вам подарить.
- Иван Ильич... - Телегин обернулся, Анисья, как тень, подошла и слушала. - Хлебушка я на три дня запасла, - можно им дать... Завтра опять достану...
Телегин усмехнулся:
- Хорошо, выдайте товарищу ротному четыре каравая...
Ротный не ждал, что так легко дадут ему хлеб.
"Ну? - спросил. - Вот спасибо". И, взяв принесенные Анисьей хлебы плотно под обе руки, засовестился сразу уйти с ними. Подошли моряки, поеживаясь со сна и разглядывая такого запачканного и ободранного человека. Он стал им говорить про подвиги полка, десять дней выходившего из окружения, не потерявшего ни одного орудия, ни одной телеги с ранеными, но рассказывал до того отрывочно и неясно, что кое-кто из моряков, махнув рукой, отошел.
Латугин сказал, холодно глядя на него:
- Ты выспись, тогда расскажешь... А вот не знаешь ли, почему там яркое освещение? - И он протянул ладонь в сторону Сарепты.
- Знаю, - ответил Иван Гора, - на вокзале встретил одного человека оттуда... Генерал Денисов штурмует Сарепту. Говорит - в германскую войну такого огня не было, артиллерия начисто метет. Казачьи лавы напускают из оврагов, ну, - ужас, - аж бороды у них в пене... Ну, такое крошево, живых не берут... От морозовской дивизии половина осталась. А он - видишь ты - к Волге жмет, чтоб ему промеж Сарептой и Чапурниками к Волге выскочить, - тогда аминь!
Он кивнул морякам и полез из котлована, Телегин спросил его:
- Кто у вас командует полком?
Иван Гора ответил уже из темноты:
- Мельшин Петр Николаевич...
6
Под натиском пятой колонны всю ночь и следующий день морозовская дивизия медленно отступала к Сарепте и к приозерному селу Чапурники. Сотни трупов лежали на равнине. Генерал Денисов не давал красным перевести дыхания. За каждой отбитой атакой немедленно начиналась новая. Над окопами лопалась и визжала шрапнель; землю сотрясали взрывы, бойцов заваливало вихрями земли. Смолкали казачьи пушки, бойцы высовывали из окопа лица, искаженные злобой, болью, вымазанные кровью...
Из-за холмов, из оврагов появились густые кучи всадников, на скаку раскидывались лавой, - пыль у них курилась под копытами... Крутя клинками, визжали они, по древнему татарскому обычаю. Дрогни тут, побеги хоть один боец в ужасе перед налетающей лавой рыжих грудастых коней и черных всадников, вытянувшихся над гривами в стремительном движении - поскорее напоить горячей кровью клинок, - цепь бойцов сбита, зарублена, затоптана...
Фланги морозовцев, прижатые к садам Сарепты и к гумнам села Чапурники, держались стойко, но центр прогибался к Волге, - так же неумолимо, как разгибаются мускулы руки, когда навалившаяся тяжесть свыше силы. Начдив, вместе с комиссаром, адъютантом и вестовыми, сидевшими на корточках у поваленных верховых лошадей, находился здесь же, в центре, на передовых линиях. Убитых и раненых он замещал все более жидкими пополнениями, снимаемыми с флангов. Но резервов он не требовал у командарма: в Царицыне взять больше было нечего.
Там сегодня утром на главной линии обороны случилось несчастье: два полка, Первый и Второй крестьянские, мобилизованные по хуторам и ближним селам, неожиданно вылезли из окопов и, подняв над головами винтовки, пошли сдаваться в плен белым. В штабе Первого полка несколько-командиров, собравшись у походной кухни, окружили полкового комиссара и коммунистов и в упор расстреляли их. В тот же час и во Втором полку были застрелены командир, комиссар и несколько коммунистов. Только две роты не поддались провокации и открыли огонь по изменникам, бегущим в плен с белыми флагами. Цепи мамонтовцев, издали увидев эти толпы, приняли их за атакующих и открыли отчаянную стрельбу по ним. Остатки двух крестьянских полков, заметавшись, бросая оружие, повернули назад. Их окружили и увели. Фронт почти на пять верст оказался открытым.
В Царицыне тревожно заревели гудки на оружейном, механическом и всех лесопильных заводах. Коммунисты, посланные военсоветом, обходя цеха, говорили:
- Товарищи, бросайте работу, берите оружие, спасай фронт.
Рабочие - а на заводах оставались пожилые, калеченые да подростки бросали работу, прятали инструменты, останавливали станки, гасили горны и бежали в пакгаузы, где хранилось их именное оружие. За воротами строились и шли на вокзал.
Из окраинных домишек выбегали жены и матери, совали им в руки узелки с едой, и много женщин шло за нестройно шагающими отрядами до вокзала, и многие провожали дальше, до самых позиций. И там матери и жены долго еще стояли на буграх, покуда не подъехал командарм, и, прикладывая руку к душе, жалостно просил идти домой, потому что здесь они не нужны и даже мешают, - изображая собой на буграх отлично различимую цель для наводчиков мамонтовской артиллерии.
Еще до конца дня три тысячи царицынских рабочих заслонили прорыв на фронте, куда уже начали вливаться белые, и с тяжелыми для себя потерями отбросили их.
Это было в часы, когда морозовская дивизия выдерживала небывалый по отчаянности натиск кавалерии и пехоты. Центр дивизии был оттеснен почти к самой Волге. Снаряды уже рвались на улицах Сарепты. Село Чапурники занялось, и пламя гуляло по соломенным крышам, горели камыши по берегам плоского степного озера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111