Размышляя, он обычно что-нибудь чинил или пришивал у рассветающего окошка. Жизнь - могучая сила. Даже во времена глубочайших исторических сдвигов и тяжелых испытаний люди вылезают из материнского чрева головой вперед и со злым криком требуют себе места в этом бытии, по вкусу или не по вкусу оно приходится их родителям; люди влюбляются друг в друга, не глядя на то, что внешних средств для этого у них несравненно меньше, чем, скажем, у тетерева, когда он, приплясывая на весенней проталине, распускает роскошный хвост. Люди ищут утешения и готовы половину каравая отрезать человеку, который прольет неожиданный покой в их душу, истерзанную сомнениями: "Куда же мы придем в конце-то концов, - траву будем есть, срам капустным листом прикрывать?" Другие благодарны понятливому слушателю, перед кем, не опасаясь Губчеки, можно вывернуть себя наизнанку со всей прикипевшей злобой.
Кузьма Кузьмич отправлялся по дворам. Вытирал в темных сенях ноги и заходил на кухню. Иная хозяйка крикнет ему со злобой:
- Опять, дармоед, приплелся! Нету ничего сегодня, нету, нету...
- О Марье Саввишне пришел справиться, - приветливо тряся красным лицом и морща губы, отвечал Кузьма Кузьмич. - Плоха она?
- Плоха.
- Анна Ивановна, не смерть страшна, - сознание бесплодно прожитой жизни томит нас тоской. Вот где нужно утешение человеку, - положив руку ему на холодеющий лоб, сказать: жизнь твоя была скудная, Марья Саввишна, и нечего жалеть о ней, но ты потрудилась, как самая малая мурашка, - безрадостно и хлопотливо тащила свою соломинку. А труды никогда не пропадают даром, все складывается, - дом человеческий растет и широк и высок, и где-то твоя соломинка чего-то подпирает. Детей, внуков ты выходила, вот и вечер твой настал: закрой глаза, усни тихо. Не жалей ни о чем: не ты в твоем убожестве виновата...
Кузьма Кузьмич журчал, сидя у двери на табурете, а хозяйка, коловшая лучину, вдруг бросала косарь, часто - несколько раз - вздыхала, и ползли у нее слезы по щекам...
- Живи, живи... Сдохнешь, никто спасибо не скажет...
- А потому, что жизнь у нас еще неправильная... Каждому человеку за его труды памятник надо бы ставить... Впереди так и будет, Анна Ивановна, впереди жизнь будет добрая...
- Это - на том свете, что ли?..
- Зачем, на этом...
- Ты один урод добрый нашелся...
- Это моя профессия, Анна Ивановна, а я не добрый... Я любопытный. Человека не жалеть нужно. Человек любит, когда о нем любопытствуют. Что же, можно пройти к Марье Саввишне?
- Пройди уж...
Из такого дома Кузьма Кузьмич уходил не с пустыми руками. Вечером, распилив и наколов унесенную с чьего-нибудь двора доску, затопив печку на женской половине, обдув пепел с кипящего самовара и поставив его на стол, Кузьма Кузьмич рассказывал Даше и Анисье о своих похождениях.
- Появился у меня конкурент, - говорил он, дуя на блюдечко. - Стал шляться по дворам старичок, в одной рубахе из мешка, босой, с нарочно всклокоченной бородой, с необыкновенно впечатляющим носом - во все лицо. Зовут - отец Ангел. Придумал этот мошенник простой анекдот, - вваливается в дом, садится на пол и начинает раскачиваться, всплеснет руками и раскачивается: "Вот тебе, Ангел, вот тебе и не верил, тьфу, тьфу, тьфу... Своими глазами видел, своими руками трогал, тьфу, тьфу, тьфу..." Слушатели рты разинут, он еще поломается и рассказывает: намедни, в ночь под пяток, у одной женщины, у которой муж в Красной Армии, родился дебелый мальчик с зубами. Помыли его, спеленали, дали матери на руку. Она грудь вынимает, дает ему, а он грудь не взял, да как взглянет на мать и сказал: "Мама, мама, я уже пришел!.." - Хлебнув с блюдечка, Кузьма Кузьмич засмеялся. Отобьет у меня Ангел клиентуру. Ревнивый! Сегодня встретились на одном дворе, он мне пальцами рога показывает: что, говорит, Кузька, за моими объедками пришел? А будешь ходить за мной по следам, спознаться тебе с моим жезлом...
- Бросайте вы все эти глупости, Кузьма Кузьмич, - сказала Даша строго. - Поступайте на советскую службу. Ничего, ничего, проживем и на одном пайке... А то про вас уже начали поговаривать нехорошее, - мне это очень неприятно...
Анисья, как всегда, - очнувшись, от налетающей мечты, сказала:
- Сегодня я с одним поговорила, такая сволочь. - И она показала в лицах и в разных голосах: - Я сижу, читаю, конечно. Подходит наш сотрудник, из отдела гражданского снабжения, гнилой такой, дряблый, косоротый.
"Очень бы хотел, говорит, с вашим дядей познакомиться". - "С каким таким дядей?" - "А с которым вы, говорит, живете... Нужно у него духовный совет получить..." - "Он, говорю, никаких советов не дает..." - "А я, говорит, слышал обратно, - многие к нему ходят и получают облегчение..." "Товарищ, говорю, мне некогда слушать ваши глупости, видите, я занята..."
А он мне - на ухо со слюнями:
"А вы про младенца говорящего не слыхали?.." - "Убирайтесь, - я ему говорю, - к черту..." - "Не далеко ходить, - он говорит, - мы все давно уж у черта... Ан младенец-то не антихрист ли?"
- Очень, очень неприятно, - сказала Даша.
- Да - глушь... - Кузьма Кузьмич задумчиво налил себе еще стаканчик кипятку. - Такая глушь - в ушах звенит. А все-таки русский человек пытлив - и пытлив и впечатлителен. Драгоценная у него голова. Ему бы - знание да путь верный из этой византийской вязи. Давно хочу, да вот все не решаюсь, дорогие мои, бесценные женщины, предложить вам перебраться в Москву.
- В Москву? - переспросила Анисья, расширяя синие глаза.
- К свету, к идеям, поближе к большим делам. Даю честное слово баловство свое брошу... Мне уж и самому давно стало тошно... А как увидал свой портрет, - отца Ангела, - расстроился, совсем расстроился...
- В Москву, в Москву! - сказала Даша. - У нас там есть даже где приткнуться: у Кати осталась квартира вместе со старушкой - Марьей Кондратьевной... Может быть, этого ничего уже и нет?.. Ах, Кузьма Кузьмич, миленький, давайте не будем откладывать... Ведь мы здесь за ваши пышечки, ватрушечки, самое дорогое свое продаем. И вы здесь другой стали, хуже стали... Слушайте, в Москве сейчас же Анисью определим в театральное училище...
Анисья на это ничего не сказала, только залилась краской, приспустила веки.
- Кузьма Кузьмич, завтра же сбегайте, узнайте - идут еще какие-нибудь пароходы до Ярославля?..
Даша ужасно взволновалась, замолкла и вздыхала. Кузьма Кузьмич, нахохлившись, прижав ладони к животу, раздумывал над тем, что в Москве, пожалуй, особого риска не будет в смысле питания женщин: на крайний случай оставались - тайно им припрятанные - Дашины драгоценные камушки... Да и с собой из Костромы можно взять ржаной муки пудика два... И как это у него сегодня вырвалось про Москву! Вырвалось - так вырвалось, - эка! Да и к лучшему, конечно... И он мысленно уже сочинял объяснительное письмо Ивану Ильичу, от которого недавно была коротенькая открытка, сообщавшая, что жив, здоров, любит и целует.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111