Одна зараза... Плюнь на свою, не уйдет она от него, - Алешка Красильников три воза ей добра награбил... Первый в роте мародер, - его счастье, что вовремя ушел...
Вадим Петрович, прячась до бровей в поднятый воротник, повторял про себя: "Можешь, можешь. Это начало, только начало твоих испытаний..."
Не сбавляя хода, пронеслись по булыжной мостовой Гуляй-Поля. Около штаба Великий Немой осадил взмокшую четверку. Рощина дожидались и сейчас же позвали к батьке. Махно заседал на большом военном совете в нетопленной классной комнате, где командиры неудобно разместились на маленьких партах, а Нестор Иванович, в черном френче, перетянутом желтыми ремнями, ходил, как ягуар, перед партами. Лицо у него, у трезвого, было еще более испитое, руки он держал за спиной, схватясь правой рукой за левую, висящую плетью. Он с минуту выдержал под немигающим взглядом Вадима Петровича.
- Поедешь в Екатеринослав, - сказал он въедающимся голосом, предъявишь в ревкоме мандат. От моего штаба будешь инспектировать план восстания. Ступай.
Рощин коротко козырнул, повернулся и вышел. В коридоре его ждал Левка Задов.
- Все в порядке. Мандат у меня. - Он обнял Вадима Петровича за плечи и, ведя по коридору, бедром подтолкнул его к одной из дверей. - Шинелишку придется сбросить. Я тебе подарю бекешу. - Не отпуская его плеча, он тремя ключами отмыкал дверь. - Лично мою, на роскошном меху. С Левой дружить надо. Лева такой: кому Лева друг - у того девятка на руках.
Заведя Рощина в комнату с тем же прокисшим запахом, как и в культпросвете, продолжая хвастаться собой и своими вещами, наваленными повсюду, он обрядил Вадима Петровича в бекешу, действительно хорошую, лишь несколько попорченную пулевыми дырками в груди и спине. Кряхтя от тучности, залез под койку; вытащив оттуда кучу шапок, выбрал одну смушковую с малиновым верхом - и через комнату бросил ее Рощину, уверенный, что тот ее подхватит на лету. И - уже роскошествуя - сорвал со стены кавказскую шашку в серебре: "Была не была - пользуйся, конвойская..." Он и сам стал снаряжаться, - на обе руки надел золотые часы-браслеты, - опоясался поверх поддевки ремнем с двумя маузерами, прицепил шашку в облупленных ножнах, предварительно приложив палец к лезвию: "Это моя - рабочая..." Вбил ноги в высокие резиновые калоши: "Ну, скажем, я не кавалерист, как говорят в Одессе-маме..." Поверх всего надел нагольный тулуп: "Едем, котик, я тебя сопровождаю..."
На вокзал их повез тот же Великий Немой. Про него Левка сказал - так, чтобы тому не было слышно:
- Редкой силы человек, уголовник. Батька с ним с царской каторги бежал. Ты с ним будь осторожен, - не любит, зверь, чтобы на него долго глядели... Его даже я боюсь...
Левка самодовольно развалился в тачанке, счастливый, румяный:
- Подвезло тебе, Рощин, нравишься ты мне почему-то... Люблю аристократов... Пришлось мне - вот недавно - пустить в расход трех братьев князей Голицинских... Ну, прелесть, как вели себя...
В купе вагона, куда Левка велел принести из станционного буфета спирту и закусок, продолжались те же разговоры. Левка снял кожух, распустил пояс.
- Непонятно, - говорил он, нарезая толстыми жербейками сало, непонятно, как ты раньше обо мне не слыхал. Одесса же меня на руках носила: деньги, женщины... Надо было иметь мою богатырскую силу. Эх, молодость! Во всех же газетах писали: Задов - поэт-юморист. Да ну, неужто не помнишь? Интересная у меня биография. С золотой медалью кончил реальное. А папашка - простой биндюжник с Пересыпи. И сразу я - на вершину славы. Понятно: красив как бог, - этого живота не было, - смел, нахален, роскошный голос - высокий баритон. Каскады остроумных куплетов. Так это же я ввел в моду коротенькую поддевочку и лакированные сапожки: русский витязь!.. Вся Одесса была обклеена афишами... Эх, разве Задову чего-нибудь жалко, - все променял шутя! Анархия - вот жизнь! Мчусь в кровавом вихре. Да-ты, котик, не молчи, поласковей с Левой, - или все еще сердишься? Ты меня полюби. Многие бледнеют, когда я говорю с ними... Но кому я друг, тот мне предан до смерти... Шибко любят меня, шибко...
У Вадима Петровича голова шла кругом. После утреннего потрясения ему было впору завыть, как псу на пустыре под мутной луной. Неожиданное поручение - короткий и неясный приказ - было новым испытанием сил. Он понимал, что за каждый неверный или подозрительный шаг он ответит жизнью, - для этого и приставлен к нему Левка. Что это за военревком, куда нужно явиться для инспектирования? Что это за план восстания? Кого, против кого? Левка, конечно, знал. Несколько раз Рощин пытался задавать ему наводящие вопросы, - у Левки только бровь лезла кверху, глаза стекленели, и, будто не расслышав, он продолжал бахвалиться; ел - чмокал, не вытирая губ, раскраснелся, расстегнул ворот вышитой рубашки.
Вадим Петрович тоже вытянул стакан спирту и без вкуса жевал сало. Всеми силами он подавлял в себе отвращение к этому страшному и смешному, поганому человеку... О таких он даже не читал ни в каких романах... Видишь ты, придумал про себя: "Мчусь в кровавом вихре..." Спирт разливался по крови, отпускались клещи, стиснувшие мозг, и на место почти уже автоматического, почти уже не действующего повеления: "Можешь, можешь", находило уверенное легкомыслие.
- Ты все-таки брось со мной дурака валять, - сказал он Левке, - батька дал мне определенную директиву, я человек военный, загадок не люблю. Рассказывай - в чем там дело?
У Левки опять остановилась улыбка. Пухлая, с крупными порами, рука его повисла с бутылкой над стаканом:
- Советую тебе - меньше спрашивай, меньше интересуйся. Все предусмотрено.
- Значит, мне не доверяют? Тогда - какого черта!..
- Я никому не доверяю... Я батьке не доверяю... Ну, давай выпьем...
Раскрыв рот так, что край стакана коснулся нижних зубов, Левка медленно влил спирт в глотку. От него пахло сладкой прелью, сырым мясом с сахаром... Помотав пышными, насыщенными электричеством волосами, он начал выламывать куриную ногу.
- Я бы на твоем месте не принял этого поручения. Мало что - батько приказал. Батько любит дурить. Засыплешься, котик...
Рощин шибко ладонями потер лицо, рассмеялся.
- Советуешь уклониться? Может быть, пойти в уборную, да и выскочить на ходу?.. Как друг, значит, советуешь?
- А что ж... Я сказал, ты делай вывод...
- Дешевка, дешевка... Ты как думаешь - я смерти боюсь?
- А чего мне думать, когда я тебя насквозь вижу, ползучего гада... Спрячь зубы, вырву... Ну, наливай стакан...
Рощин с трудом глубоко вздохнул:
- Ты меня знаешь?.. Нет, Задов, ты меня не знаешь... Вот тебя поставить к стенке - вот ты-то, сволочь, завизжишь, как свинья...
Левка, приноровившись укусить курячью ногу, закрыл рот так, что стукнули зубы, вспотевшее лицо его обвисло.
- Покуда замечалось обратное, - проговорил он брюзгливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111
Вадим Петрович, прячась до бровей в поднятый воротник, повторял про себя: "Можешь, можешь. Это начало, только начало твоих испытаний..."
Не сбавляя хода, пронеслись по булыжной мостовой Гуляй-Поля. Около штаба Великий Немой осадил взмокшую четверку. Рощина дожидались и сейчас же позвали к батьке. Махно заседал на большом военном совете в нетопленной классной комнате, где командиры неудобно разместились на маленьких партах, а Нестор Иванович, в черном френче, перетянутом желтыми ремнями, ходил, как ягуар, перед партами. Лицо у него, у трезвого, было еще более испитое, руки он держал за спиной, схватясь правой рукой за левую, висящую плетью. Он с минуту выдержал под немигающим взглядом Вадима Петровича.
- Поедешь в Екатеринослав, - сказал он въедающимся голосом, предъявишь в ревкоме мандат. От моего штаба будешь инспектировать план восстания. Ступай.
Рощин коротко козырнул, повернулся и вышел. В коридоре его ждал Левка Задов.
- Все в порядке. Мандат у меня. - Он обнял Вадима Петровича за плечи и, ведя по коридору, бедром подтолкнул его к одной из дверей. - Шинелишку придется сбросить. Я тебе подарю бекешу. - Не отпуская его плеча, он тремя ключами отмыкал дверь. - Лично мою, на роскошном меху. С Левой дружить надо. Лева такой: кому Лева друг - у того девятка на руках.
Заведя Рощина в комнату с тем же прокисшим запахом, как и в культпросвете, продолжая хвастаться собой и своими вещами, наваленными повсюду, он обрядил Вадима Петровича в бекешу, действительно хорошую, лишь несколько попорченную пулевыми дырками в груди и спине. Кряхтя от тучности, залез под койку; вытащив оттуда кучу шапок, выбрал одну смушковую с малиновым верхом - и через комнату бросил ее Рощину, уверенный, что тот ее подхватит на лету. И - уже роскошествуя - сорвал со стены кавказскую шашку в серебре: "Была не была - пользуйся, конвойская..." Он и сам стал снаряжаться, - на обе руки надел золотые часы-браслеты, - опоясался поверх поддевки ремнем с двумя маузерами, прицепил шашку в облупленных ножнах, предварительно приложив палец к лезвию: "Это моя - рабочая..." Вбил ноги в высокие резиновые калоши: "Ну, скажем, я не кавалерист, как говорят в Одессе-маме..." Поверх всего надел нагольный тулуп: "Едем, котик, я тебя сопровождаю..."
На вокзал их повез тот же Великий Немой. Про него Левка сказал - так, чтобы тому не было слышно:
- Редкой силы человек, уголовник. Батька с ним с царской каторги бежал. Ты с ним будь осторожен, - не любит, зверь, чтобы на него долго глядели... Его даже я боюсь...
Левка самодовольно развалился в тачанке, счастливый, румяный:
- Подвезло тебе, Рощин, нравишься ты мне почему-то... Люблю аристократов... Пришлось мне - вот недавно - пустить в расход трех братьев князей Голицинских... Ну, прелесть, как вели себя...
В купе вагона, куда Левка велел принести из станционного буфета спирту и закусок, продолжались те же разговоры. Левка снял кожух, распустил пояс.
- Непонятно, - говорил он, нарезая толстыми жербейками сало, непонятно, как ты раньше обо мне не слыхал. Одесса же меня на руках носила: деньги, женщины... Надо было иметь мою богатырскую силу. Эх, молодость! Во всех же газетах писали: Задов - поэт-юморист. Да ну, неужто не помнишь? Интересная у меня биография. С золотой медалью кончил реальное. А папашка - простой биндюжник с Пересыпи. И сразу я - на вершину славы. Понятно: красив как бог, - этого живота не было, - смел, нахален, роскошный голос - высокий баритон. Каскады остроумных куплетов. Так это же я ввел в моду коротенькую поддевочку и лакированные сапожки: русский витязь!.. Вся Одесса была обклеена афишами... Эх, разве Задову чего-нибудь жалко, - все променял шутя! Анархия - вот жизнь! Мчусь в кровавом вихре. Да-ты, котик, не молчи, поласковей с Левой, - или все еще сердишься? Ты меня полюби. Многие бледнеют, когда я говорю с ними... Но кому я друг, тот мне предан до смерти... Шибко любят меня, шибко...
У Вадима Петровича голова шла кругом. После утреннего потрясения ему было впору завыть, как псу на пустыре под мутной луной. Неожиданное поручение - короткий и неясный приказ - было новым испытанием сил. Он понимал, что за каждый неверный или подозрительный шаг он ответит жизнью, - для этого и приставлен к нему Левка. Что это за военревком, куда нужно явиться для инспектирования? Что это за план восстания? Кого, против кого? Левка, конечно, знал. Несколько раз Рощин пытался задавать ему наводящие вопросы, - у Левки только бровь лезла кверху, глаза стекленели, и, будто не расслышав, он продолжал бахвалиться; ел - чмокал, не вытирая губ, раскраснелся, расстегнул ворот вышитой рубашки.
Вадим Петрович тоже вытянул стакан спирту и без вкуса жевал сало. Всеми силами он подавлял в себе отвращение к этому страшному и смешному, поганому человеку... О таких он даже не читал ни в каких романах... Видишь ты, придумал про себя: "Мчусь в кровавом вихре..." Спирт разливался по крови, отпускались клещи, стиснувшие мозг, и на место почти уже автоматического, почти уже не действующего повеления: "Можешь, можешь", находило уверенное легкомыслие.
- Ты все-таки брось со мной дурака валять, - сказал он Левке, - батька дал мне определенную директиву, я человек военный, загадок не люблю. Рассказывай - в чем там дело?
У Левки опять остановилась улыбка. Пухлая, с крупными порами, рука его повисла с бутылкой над стаканом:
- Советую тебе - меньше спрашивай, меньше интересуйся. Все предусмотрено.
- Значит, мне не доверяют? Тогда - какого черта!..
- Я никому не доверяю... Я батьке не доверяю... Ну, давай выпьем...
Раскрыв рот так, что край стакана коснулся нижних зубов, Левка медленно влил спирт в глотку. От него пахло сладкой прелью, сырым мясом с сахаром... Помотав пышными, насыщенными электричеством волосами, он начал выламывать куриную ногу.
- Я бы на твоем месте не принял этого поручения. Мало что - батько приказал. Батько любит дурить. Засыплешься, котик...
Рощин шибко ладонями потер лицо, рассмеялся.
- Советуешь уклониться? Может быть, пойти в уборную, да и выскочить на ходу?.. Как друг, значит, советуешь?
- А что ж... Я сказал, ты делай вывод...
- Дешевка, дешевка... Ты как думаешь - я смерти боюсь?
- А чего мне думать, когда я тебя насквозь вижу, ползучего гада... Спрячь зубы, вырву... Ну, наливай стакан...
Рощин с трудом глубоко вздохнул:
- Ты меня знаешь?.. Нет, Задов, ты меня не знаешь... Вот тебя поставить к стенке - вот ты-то, сволочь, завизжишь, как свинья...
Левка, приноровившись укусить курячью ногу, закрыл рот так, что стукнули зубы, вспотевшее лицо его обвисло.
- Покуда замечалось обратное, - проговорил он брюзгливо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111