Командарм пошел в салон-вагон и там попросил воды. Он выпил несколько кружек и попросил папиросу. Закурил, - сухие глаза его затуманились, он положил папиросу на край стола, придвинул к себе листки сводок и наклонился над ними. Да... Потери тяжелы, чрезмерно тяжелы, и огнеприпасов на завтра оставалось мало, отчаянно мало. Он развернул карту, и все трое нагнулись над ней. Командарм медленно повел огрызком карандаша линию, она лишь кое-где изломилась за этот день, но незначительно, а под Сарептой далеко даже загнулась к белым; но на том участке, где вчера произошла неприятность с крестьянскими полками, линия фронта круто поворачивала к Царицыну. Все медленнее двигался карандаш командарма. "А ну-ка, - сказал он, - проверим еще..." Сводки были точны. Карандаш остановился в семи верстах от Царицына, как раз по руслу оврага, и так же круто повернул обратно, к западу. Получался клин. Командарм бросил карандаш на карту и тылом ладони ударил по этому клину:
- Это все решает.
Начальник артиллерии, насупясь в бороду и отведя глаза, сказал упрямо:
- Берусь сгрызть этот клин, подкинь за ночь снарядов.
Начальник бронепоездов сказал:
- Настроение в частях боевое: поедят, поспят часок-другой, - выдержим.
- Выдержать мало, - ответил командарм, - надо разбить, а линия фронта для этого неблагоприятна. Скажи, паровоз прицеплен? Ладно, я еду... - Он сидел еще с минуту, скованный усталостью, поднялся и обнял за плечи товарищей:
- Ну, счастливо...
Начальник артиллерии и начальник бронепоездов вернулись на наблюдательный пункт, на одиноко торчащую железнодорожную водокачку, которую весь день усиленно обстреливали с земли и воздуха. Поднявшись наверх, где помещались телефоны, они нашли принесенный им ужин: два ломтя черствого хлеба и на двоих половину недозрелого арбуза. Начальник артиллерии был человек полнокровный и жизнерадостный, и такой скудный рацион его огорчил.
- Дрянь арбуз, - говорил он, стоя у отверстия, проломанного в кирпичной стене, - если арбуз режут ножиком, это уже не арбуз, - арбуз нужно колоть кулаком. - Выплевывая косточки, прищуриваясь, он поглядывал на равнину, видную, как на ладони, под закатным солнцем. - Горячих галушек миску, вот это было бы сытно. А как ты думаешь, Василий, ведь похоже на то, что в ночь будет приказ - отступить...
- То есть как отступить? Отдать окружную дорогу? Да ты в уме?
- А ты был в уме, когда допустил прорыв, - чего дремали твои бронелетучки?
Начальник артиллерии, разговаривая, нет-нет да и подносил к глазу два раздвинутых пальца или вынимал из кармана спичечную коробку и, держа ее в вытянутой руке, определял углы и дистанции с точностью до полусотни шагов.
- Да у них же саперы специально шли за цепями и успели подорвать путь в десяти местах.
- И все-таки клина нельзя было допустить, - упрямо повторил начальник артиллерии. - Слушай, взгляни-ка, ты ничего не замечаешь?
Только острый, наметанный глаз мог бы заметить, что на бурой равнине, уходящей на запад, не было безлюдно и спокойно, но происходило какое-то осторожное движение. Все неровности земли, все бугорки, похожие на тысячи муравьиных куч, отбрасывали длинные тени, и некоторые из этих теней медленно перемещались.
- Сменяются цепи, - сказал начальник артиллерии. - Ползут, красавцы... Возьми-ка бинокль... Замечаешь, как будто поблескивают полосочки?..
- Вижу ясно... Офицерские погоны...
- Это понятно, что офицерские погоны поблескивают... Ух, как поползли, мать честная, гляди, как пауки!.. Что-то много офицерских погонов... Других и не видно...
- Да, странно...
- Третьего дня Сталин предупреждал, чтоб мы этого ждали... Вот, пожалуй, они самые и есть...
Алябьев взглянул на него. Снял картуз, провел ногтями по черепу, взъерошив слипшиеся от пота волосы, серые глаза его погасли, он опустил голову.
- Да, - сказал, - понятно, почему они так рано сегодня успокоились... Этого надо было ждать... Это будет трудно...
Он быстро сел к телефону и начал названивать. Затем надвинул картуз и скатился по винтовой лестнице.
Начальник артиллерии наблюдал за равниной, покуда не село солнце. Тогда он позвонил в военсовет и сказал тихо и внятно в трубку:
- На фронте офицерская бригада сменяет пластунов, товарищ Сталин.
На это ему ответили:
- Знаю. Скоро ждите пакет.
Действительно, скоро послышался треск мотоцикла. По скрипучей лестнице затопали шаги, в люк едва пролез мужчина, весь в черной коже. Начальник артиллерии был не мал ростом, а этот мотоциклист - навис над ним:
- Где здесь начальник артиллерии армии?
И, услышав: "Это я", - мотоциклист потребовал еще и удостоверение, чиркнул спичку и читал, покуда она не догорела до ногтей. Тогда только он с величайшей подозрительностью вручил пакет и затопал вниз.
В пакете лежала половинка четвертушки желтой буграстой бумаги, на ней рукой предвоенсовета было написано:
"Приказываю вам в ночь до рассвета сосредоточить все ("все" было подчеркнуто) наличие артиллерии и боеприпасов на пятиверстном участке в районе Воропоново - Садовая. Передвижение произвести по возможности незаметно для врага".
Начальник артиллерии читал и перечитывал неожиданный и страшный приказ. Он был более чем рискован, выполнение его - неимоверно трудно, он означал: сосредоточить на крошечном участке (в районе прорыва) все двадцать семь батарей - двести орудий... А если противник не пожелает полезть именно на это место, а ударит правее, или левее, или, что еще опаснее, - по флангам, на Сарепту и Гумрак? Тогда - окружение, разгром!..
В глубоком душевном расстройстве начальник артиллерии сел к телефонам и начал вызывать командиров дивизионов, давая им указания - по каким дорогам идти и в какие места передвигать все огромное и громоздкое хозяйство: тысячи людей, коней, двуколок, телег, палаток - все это надо было нагрузить, отправить, передвинуть, разгрузить, поставить на место, окопать орудия, протянуть проволоку, и все это - за несколько часов до рассвета.
Не отрываясь от телефона, он крикнул вниз, чтобы принесли фонарь да сказали бы всем вестовым - держать коней наготове. Расстегнув ворот суконной рубахи, поглаживая начисто обритую голову, он диктовал короткие приказы. Вестовые, получая их, скатывались с водокачки, кидались на коней и мчались в ночь. Начальник артиллерии был хитер, - он велел, чтобы на местах расположения батарей - после того как они снимутся - разожгли бы костры, не слишком большие, а такие, чтоб огонь горел натурально, - нехай враг думает, что красные в студеную ночь греют у огня свои босые ноги.
Еще раз перечтя приказ, он размыслил, что не годится совсем обнажать фланги, и решил все же оставить под Сарептой и Гумраком тридцать орудий. Когда командиры дивизионов ответили ему, что упряжки на местах, снаряды и санитарное хозяйство погружены и костры, как приказано, запалили кое-где, - начальник артиллерии сел в старенький автомобиль, ходивший на смеси спирта и керосина и гремевший кузовом, как цыганская телега, и поехал в Царицын, в штаб.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111