- Перехожу к местным делам... В школе у нас крыша течет, как решето, об этом было постановление. Я спрашиваю - деньги собраны, тес для крыши куплен? Нет. А на гулянку у вас деньги есть. На попа у вас деньги нашлись. От трезвону на десять верст кругом скучно... Ради этих фактов, что ли, германьцы протягивают нам трудящуюся руку? Предлагаю вынести постановление: покуда не будет произведен сбор на ремонт школы, на оплату труда учительницы, также на тетради и карандаши, до покрытия общей суммы: четырех тысяч девятисот семи рублей семи копеек, - свадьбы не играть и трезвона не производить.
Речь председателя произвела впечатление, - главное, что стало стыдно. После него выступило несколько ораторов, и все они повторили его слова, добавив только, что раз уж свадьбы залажены, - канителиться нет расчета, и деньги надо собрать немедля, но не по общей разверстке, а пускай эти шестнадцать богатых дворов, где играют свадьбы, и заплатят. На том общее собрание и вынесло резолюцию.
Невесты подняли такой крик, узнав о резолюции, наговорили родителям таких слов, - отцы отмуслили денежки и внесли в сельсовет. Степан Петрович выдал расписки и сказал только: "Качайте".
Было уже под вечер, когда повели невест в церковь. Народ так и ахнул: чего только на них не было наверчено! Шубы с меховыми воротниками, фаты с серебряной, с золотой бахромой, ботинки на двухвершковых каблуках, невесты шли, как на цыпочках. А когда в притворе они разделись, - батюшки! что за наряды, что за невиданные платья! Разных цветов, в заду узкие, чуть не лопаются, внизу - букетом, шеи голые, а у Надьки Власовой и руки голые до подмышек.
"Глядите, глядите, да неужто это Ольга Голохвастова?", "На Стешку-то взгляните!", "Откуда это у них?", "Известно, - она с отцом пять раз в Новочеркасск на волах муку, сало возила... У новочеркасских барынек наменяно..."
Некоторые бывалые люди говорили так:
"Видал я губернаторские балы, - ну - куда!"
"Что балы... Трехсотлетие Романовых было в Новочеркасске, в соборе собрались барыни, - из карет вылезали, по сукну шли, но до этих далеко..."
Кузьма Кузьмич вышел без ризы, в одном стихаре и в засаленной камилавке, прикрывавшей лысину. (Прежний поп мало того что убежал из-под ареста, - успел ограбить ризницу.) Кузьма Кузьмич оглянул невест, красавицы, пышные, налитые! Женихи с испуганными лицами казались мельче их. Кузьма Кузьмич, удовлетворенно крякнув, потер зазябшие руки и начал обряд - быстро, весело, то бормоча скороговоркой, то гудя за дьякона, то подпевая, но все - честь честью, слово в слово, буква в букву, как положено.
Окончив венчание, он велел молодым поцеловаться и обратился к ним со словом:
- В прежние времена вам говорили притчи, - расскажу вам быль. Лет пятнадцать до революции имел я приход в одном глухом селе. Жил я тогда уже в большом смущении, дорогие мои граждане. Я человек русский, беспокойный, все не по мне, все не так, ото всего мне больно, до всего мне дело: ищу справедливости. И вот один случай окончил мои колебания. Пришел ко мне древний старик, слепой, с поводырем-мальчиком. Из-за онучи вытащил трешницу, тоже старую, помял ее, пощупал, положил передо мной и говорит: "Это тебе за сорокоуст по моей старухе, помяни ее за спокой ее души..." "Дедушка, говорю, ты трешницу возьми, твою старуху я и так помяну... А ты издалека пришел?" - "Издалека, десять ден шел". - "Сколько же тебе лет будет?" - "Сбился я, да, пожалуй, за сто". - "Дети есть?" - "Никого, все померли, старуха жива была, шестьдесят лет прожили, привыкли, жалела она меня, и я ее любил, и она померла..." - "Побираешься?" - "Побираюсь... Сделай милость - возьми трешницу, отслужи сорокоуст..." - "Да ладно, говорю, имя скажи". - "Чье?" - "Старухи твоей". Он на меня и уставился незрячими глазами: "Как звали-то ее? Позабыл, запамятовал... Молодая была, молодухой звали, потом хозяйкой звали, а уж потом - старухой да старухой..." - "Как же я без имени поминать ее буду?" Оперся он на дорожный посошок, долго стоял: "Да, говорит, забыл, от скудости это, трудно жили. Ладно, пойду, добьюсь, может, люди еще помнят..." Вернулся этот старик уже осенью, достал из-за онучи ту же трешницу: "Узнал, говорит, в деревне один человек вспомнил: Петровной ее звали".
Все шестнадцать невест стояли опустив глаза, поджав губы. Молодые мужья, напряженно-красные от тугих воротов рубашек, стояли обок с ними не шевелясь. И народ затих, слушая.
- Русский человек как бурьян глухой рос, имени своего не помнил. Господа господствовали, купцы денежки пригребали, наше сословие ладаном кадило, и вам бы, красавицам, в те проклятые времена не из жилочки в жилочку горячую кровь переливать, а увядать, как цветам в бурьяне, не расцветши. - Кузьма Кузьмин прервал речь, будто задумавшись, снял камилавку, поскреб лысину. Надежда Власова спросила негромко:
- Теперь можно идтить?
- Нет, подожди... Вот мне на склоне жизни и довелось увидать самое справедливость. Не такая она, как о ней писано у Некрасова. Читали, чай? Нет... и не такая, как мечталось мне, бывало, у речки, вечерком, на одинокой рыбалке, сидя у костерка да похлопывая на шее комаров. Справедливость - воинственная, грозная, непримиримая... Греха нечего таить, - не раз я пугался ее... Как начнут строчить из пулемета да вылетят всадники с клинками, - тут уж не до философии. (По толпе прошел сдержанный смех.) Справедливости не найдешь ни там, - он указал на купол, - ни вокруг себя. Справедливость - это ты сам, бесстрашный человек. Желай и дерзай... Что же вы смотрите на меня? Или я непонятно говорю? Пришел я сюда, чтобы научить вас пировать... Будете вы сегодня, - и он стал указывать рукой поименно, - Оля, Надя, Стеша, Катерина, - плясать так, чтобы половицы стонали, чтобы у Миколая, Федора, Ивана глаза бы горели, как у бешеных. Все... Проповедь кончена...
Кузьма Кузьмич повернулся к народу спиной и пошел в ризницу.
Комиссар полка, Иван Гора, вернулся из Царицына, где ему рассказали, что продотряды, приезжие из Петрограда и Москвы, не всегда справляются с задачей. Люди в них попадаются неопытные, озлобленные от голода и, видя, как в деревне едят гусей, теряют самообладание. Один такой отряд исчез без вести, другой был обнаружен на станции Воронеж в запечатанном товарном вагоне, там лежали трое питерских рабочих со вспоротыми животами, набитыми зерном, у одного прибита ко лбу записка: "Жри досыта".
Комиссар обещал царицынским товарищам помочь. По возвращении в полк он начал подбирать людей в отряды, предварительно ведя с ними беседы. В село Спасское назначил ехать Латугину, Байкову и Задуйвитру; вызвал их к себе в хату, - где раньше было голо и нетоплено, а теперь, когда вернулась из госпиталя Агриппина, пол был подметен, у порога лежала рогожа, на столе вышитое полотенце, и пахло уже не кислой махрой, а печеным хлебом, попросил товарищей хорошенько вытереть ноги.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111