Я оделся, накинул куртку и уже был в дверях, когда вспомнил о пустой бутылке в мусорном ведре. Вернувшись, я выловил ее из контейнера, засунул в бумажный пакет и опять положил в карман.
Я постарался убедить самого себя, что просто не хочу, чтобы она оставалась в моей квартире, но, возможно, не хотел, чтобы горничная нашла ее в свой обычный еженедельный визит. Возможно, ей это совершенно безразлично — она не так давно работала в отеле и скорее всего не знала, что я когда-то много пил, а затем бросил. Какое-то необъяснимое чувство заставило меня отнести эту бутылку за несколько кварталов от моего отеля. Там я швырнул ее в мусорный контейнер — почти тайком, как карманный вор, избавляющийся от выпотрошенного бумажника.
А затем отправился обратно. Мысли беспорядочно кружились в моей голове.
Джимми я сказал, что чувствую себя лучше, но скорее всего это было не совсем так. В самом деле, я чуть было не запил вновь; правда и то, что теперь реальная опасность этого исчезла. Кризис неожиданно миновал, оставив после себя странный осадок — смесь облегчения и разочарования.
Конечно, этими ощущениями чувства мои не исчерпывались.
* * *
Я сидел на лавочке в Центральном парке, неподалеку от Овечьего Луга, размышляя о Томе Гавличеке и пытаясь решить, нужно ли срочно звонить в местную водительскую ассоциацию. Я никак не мог сообразить, что это может мне дать. Если этот след и ведет куда-то, то скорее всего к украденному однажды автомобилю. Ну и что? Вряд ли Мотли стал специализироваться на автомобильных кражах.
Я погрузился в размышления, перестав замечать все вокруг, и когда я заметил парня с магнитолой, он был уже возле меня. Оба они — и парень, и магнитола — с ходу разбили все мои представления о нормальных размерах и того, и другого. Столь чудовищно огромной коробки мне прежде видеть не доводилось. Ярко сверкали хромированные панели, поблескивал черный пластик; казалось, что поднять такое сооружение ни одному человеку не под силу.
Парень этот на баскетбольной площадке, возможно, ничем не выделялся бы среди прочих — но не в другом месте; косая сажень и по вертикали, и по горизонтали, мускулистое тело, широкие плечи и крепкие бедра, рельефно выпиравшие из черных джинсов с оборванными штанинами. На ногах у него были баскетбольные кроссовки самого высшего класса с развязанными шнурками. С воротника легкой куртки свисал серый капюшон потника.
Лавочку на противоположной стороне асфальтовой дорожки занимала полная женщина средних лет с болезненно распухшими лодыжками; от всей ее позы веяло огромной усталостью. Она читала книжку в твердой обложке — бестселлер об инопланетянах, живущих среди нас. Она с испугом посмотрела на приближающегося с громыхающей коробкой верзилу.
Звуки тяжелого рока — мне кажется, подобная «музыка» называется именно так — бессмысленным грохотом заполняли округу. Мне это казалось омерзительным шумом, но, возможно, каждое поколение может сказать так об излюбленной музыке своих детей. И не без оснований. Музыка была настолько громкой, что никаких слов нельзя было разобрать, однако каждый звук был буквально пропитан яростным гневом.
Верзила уселся на край скамейки, где сидела женщина. Она бросила на него исполненный страдания взгляд, и ее круглое лицо болезненно исказилось. Она зашевелилась и переместила свое грузное тело на противоположный край. Парень, казалось, не обращал на нее никакого внимания. Его вообще не волновало ничего, кроме музыки, но как только женщина отодвинулась, он водрузил свой чудовищный приемник на освободившееся место, так что его огромные динамики обрушили всю свою мощь на меня. Его владелец протянул длинные ноги через всю дорожку, заложив одну на другую. Я обратил внимание на марку шикарных кроссовок — «Конверс Олл-Старз».
Я посмотрел на женщину. Она не выглядела счастливой, и можно было заметить, что она прикидывает в уме, как ей лучше поступить. Наконец она повернулась и что-то сказала юному оболтусу, но если он и услышал ее, то во всяком случае никак не отреагировал. Грохот стоял такой, что он вполне мог и не услышать.
У меня в душе стал расти гнев — такой же неистовый, как и в этой музыке. Гнев укрепил мое тело и разогрел кровь.
Я попытался приказать самому себе немедленно подняться и пересесть куда-нибудь подальше. В принципе существовал закон, запрещавший включать музыку слишком громко, но никто не уполномочивал меня заниматься правосудием. Да и оказывать помощь женщине не требовалось — она вполне могла встать и перейти на другое место, если музыка ее беспокоит.
Но ничего подобного я не сделал. Вместо этого я наклонился вперед.
— Эй, ты! — сказал я.
Ответа не последовало, но я был абсолютно уверен, что верзила меня услышал, только виду не подал.
Я встал и подошел к нему на несколько метров.
— Эй, ты! — громче сказал я. — ЭЙ!!!
Его голова слегка повернулась в мою сторону, и глаза поднялись на меня. Голова у него была огромной, с тонкими губами и вздернутым поросячьим носиком. Еще несколько лет, и вырастет настоящий мордоворот. Короткая стрижка только подчеркивала грубые линии лица. О его возрасте и весе я мог судить лишь приблизительно.
Жестом я указал в сторону громыхающей коробки.
— Можешь ты его выключить? — почти прокричал я.
Он одарил меня долгим взглядом; на его лице появилась презрительная ухмылка. Он произнес что-то, но по губам я читать не умел, а расслышать что-нибудь из-за рева музыки было просто невозможно. Затем он осторожно протянул руку и коснулся регулятора громкости, но еще больше увеличил ее — я и подумать не мог, что до этого магнитола работала не в полную силу.
Верзила улыбнулся еще шире. «Пшел прочь!», — прочитал я в его глазах.
Я ощутил, как вздулись мои бицепсы; внутренний голос настойчиво шептал мне не вмешиваться и поскорее смотаться, но я уже не хотел к нему прислушиваться. Какое-то мгновение я стоял на месте, пристально разглядывая парня, затем вздохнул и, театрально разведя руками, зашагал прочь. Мне казалось, что его смех преследует меня, хотя человек просто не в состоянии смеяться так громко, чтобы перекрыть подобную какофонию.
Я отошел метров на тридцать и только тогда обернулся, чтобы проверить, не смотрит ли он мне вслед. Нет, парень сидел в прежней позе, положив ногу за ногу и закинув голову назад.
«Не трогай его», — сказал я самому себе.
Но кровь во мне уже закипела. Я сошел с тропинки и, пригнувшись, двинулся к нему за стоящими в ряд скамейками. Земля была покрыта пожухлыми осенними листьями, но о чем мне совершенно не нужно было беспокоиться — так это об их шорохе. В таком чудовищном грохоте он не расслышал бы даже рев реактивного самолета.
Подкравшись к верзиле, я распрямился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Я постарался убедить самого себя, что просто не хочу, чтобы она оставалась в моей квартире, но, возможно, не хотел, чтобы горничная нашла ее в свой обычный еженедельный визит. Возможно, ей это совершенно безразлично — она не так давно работала в отеле и скорее всего не знала, что я когда-то много пил, а затем бросил. Какое-то необъяснимое чувство заставило меня отнести эту бутылку за несколько кварталов от моего отеля. Там я швырнул ее в мусорный контейнер — почти тайком, как карманный вор, избавляющийся от выпотрошенного бумажника.
А затем отправился обратно. Мысли беспорядочно кружились в моей голове.
Джимми я сказал, что чувствую себя лучше, но скорее всего это было не совсем так. В самом деле, я чуть было не запил вновь; правда и то, что теперь реальная опасность этого исчезла. Кризис неожиданно миновал, оставив после себя странный осадок — смесь облегчения и разочарования.
Конечно, этими ощущениями чувства мои не исчерпывались.
* * *
Я сидел на лавочке в Центральном парке, неподалеку от Овечьего Луга, размышляя о Томе Гавличеке и пытаясь решить, нужно ли срочно звонить в местную водительскую ассоциацию. Я никак не мог сообразить, что это может мне дать. Если этот след и ведет куда-то, то скорее всего к украденному однажды автомобилю. Ну и что? Вряд ли Мотли стал специализироваться на автомобильных кражах.
Я погрузился в размышления, перестав замечать все вокруг, и когда я заметил парня с магнитолой, он был уже возле меня. Оба они — и парень, и магнитола — с ходу разбили все мои представления о нормальных размерах и того, и другого. Столь чудовищно огромной коробки мне прежде видеть не доводилось. Ярко сверкали хромированные панели, поблескивал черный пластик; казалось, что поднять такое сооружение ни одному человеку не под силу.
Парень этот на баскетбольной площадке, возможно, ничем не выделялся бы среди прочих — но не в другом месте; косая сажень и по вертикали, и по горизонтали, мускулистое тело, широкие плечи и крепкие бедра, рельефно выпиравшие из черных джинсов с оборванными штанинами. На ногах у него были баскетбольные кроссовки самого высшего класса с развязанными шнурками. С воротника легкой куртки свисал серый капюшон потника.
Лавочку на противоположной стороне асфальтовой дорожки занимала полная женщина средних лет с болезненно распухшими лодыжками; от всей ее позы веяло огромной усталостью. Она читала книжку в твердой обложке — бестселлер об инопланетянах, живущих среди нас. Она с испугом посмотрела на приближающегося с громыхающей коробкой верзилу.
Звуки тяжелого рока — мне кажется, подобная «музыка» называется именно так — бессмысленным грохотом заполняли округу. Мне это казалось омерзительным шумом, но, возможно, каждое поколение может сказать так об излюбленной музыке своих детей. И не без оснований. Музыка была настолько громкой, что никаких слов нельзя было разобрать, однако каждый звук был буквально пропитан яростным гневом.
Верзила уселся на край скамейки, где сидела женщина. Она бросила на него исполненный страдания взгляд, и ее круглое лицо болезненно исказилось. Она зашевелилась и переместила свое грузное тело на противоположный край. Парень, казалось, не обращал на нее никакого внимания. Его вообще не волновало ничего, кроме музыки, но как только женщина отодвинулась, он водрузил свой чудовищный приемник на освободившееся место, так что его огромные динамики обрушили всю свою мощь на меня. Его владелец протянул длинные ноги через всю дорожку, заложив одну на другую. Я обратил внимание на марку шикарных кроссовок — «Конверс Олл-Старз».
Я посмотрел на женщину. Она не выглядела счастливой, и можно было заметить, что она прикидывает в уме, как ей лучше поступить. Наконец она повернулась и что-то сказала юному оболтусу, но если он и услышал ее, то во всяком случае никак не отреагировал. Грохот стоял такой, что он вполне мог и не услышать.
У меня в душе стал расти гнев — такой же неистовый, как и в этой музыке. Гнев укрепил мое тело и разогрел кровь.
Я попытался приказать самому себе немедленно подняться и пересесть куда-нибудь подальше. В принципе существовал закон, запрещавший включать музыку слишком громко, но никто не уполномочивал меня заниматься правосудием. Да и оказывать помощь женщине не требовалось — она вполне могла встать и перейти на другое место, если музыка ее беспокоит.
Но ничего подобного я не сделал. Вместо этого я наклонился вперед.
— Эй, ты! — сказал я.
Ответа не последовало, но я был абсолютно уверен, что верзила меня услышал, только виду не подал.
Я встал и подошел к нему на несколько метров.
— Эй, ты! — громче сказал я. — ЭЙ!!!
Его голова слегка повернулась в мою сторону, и глаза поднялись на меня. Голова у него была огромной, с тонкими губами и вздернутым поросячьим носиком. Еще несколько лет, и вырастет настоящий мордоворот. Короткая стрижка только подчеркивала грубые линии лица. О его возрасте и весе я мог судить лишь приблизительно.
Жестом я указал в сторону громыхающей коробки.
— Можешь ты его выключить? — почти прокричал я.
Он одарил меня долгим взглядом; на его лице появилась презрительная ухмылка. Он произнес что-то, но по губам я читать не умел, а расслышать что-нибудь из-за рева музыки было просто невозможно. Затем он осторожно протянул руку и коснулся регулятора громкости, но еще больше увеличил ее — я и подумать не мог, что до этого магнитола работала не в полную силу.
Верзила улыбнулся еще шире. «Пшел прочь!», — прочитал я в его глазах.
Я ощутил, как вздулись мои бицепсы; внутренний голос настойчиво шептал мне не вмешиваться и поскорее смотаться, но я уже не хотел к нему прислушиваться. Какое-то мгновение я стоял на месте, пристально разглядывая парня, затем вздохнул и, театрально разведя руками, зашагал прочь. Мне казалось, что его смех преследует меня, хотя человек просто не в состоянии смеяться так громко, чтобы перекрыть подобную какофонию.
Я отошел метров на тридцать и только тогда обернулся, чтобы проверить, не смотрит ли он мне вслед. Нет, парень сидел в прежней позе, положив ногу за ногу и закинув голову назад.
«Не трогай его», — сказал я самому себе.
Но кровь во мне уже закипела. Я сошел с тропинки и, пригнувшись, двинулся к нему за стоящими в ряд скамейками. Земля была покрыта пожухлыми осенними листьями, но о чем мне совершенно не нужно было беспокоиться — так это об их шорохе. В таком чудовищном грохоте он не расслышал бы даже рев реактивного самолета.
Подкравшись к верзиле, я распрямился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70