Да и было ли кому их говорить, а ломать дешевый спектакль не хотелось.
Затем я внезапно вспомнил слова, которые услышал совсем недавно из уст медсестры реанимационного отделения. Она утверждала, что некоторые пациенты даже в состоянии глубокой комы могут слышать все, что им говорится. И я обратился к Мотли.
— Возможно, мне пришла в голову не лучшая идея, — сказал я. — Но вдруг тебе удастся еще раз выбраться на свободу? Может, адвокат сможет убедить всех, что ты просто сумасшедший? Или тебе удастся бежать из тюрьмы? Как могу я это допустить?
Я ненадолго замолчал, затем решительно тряхнул головой.
— Не уверен даже, можно ли будет считать это казнью, но одно знаю точно: я хочу, чтобы тебя больше не было на этом свете. Именно я посеял семена этого кошмара двенадцать лет назад; тогда я решил исполнить роль Бога и пришить тебе попытку убийства. Что бы изменилось, если бы я тогда позволил событиям развиваться своим чередом?
Я сделал паузу, как бы предоставляя ему слово, затем продолжил:
— Сегодня я вновь играю роль Бога. И доведу ее до финала во что бы то ни стало.
Больше говорить я не стал. Я встал на колено сбоку, придерживая револьвер, и нажал пальцем на палец Мотли, лежавший на спусковом крючке. Долго ли я так простоял и чего именно ждал — не знаю.
Вдруг его дыхание изменилось, и он начал шевелиться. Я надавил на палец Мотли, и он спустил курок.
Правосудие свершилось.
Глава 23
Прежде чем покинуть квартиру, я уничтожил все следы своего пребывания в ней: снял с ног Мотли наручники Эчвэрри и прицепил их к его ремню; поставил на место перевернувшийся при моем падении стол, удалил все другие следы борьбы, а затем еще раз прошелся по всей квартире с носовым платком в руке, стирая все следы пальцев, которые я оставил или только мог оставить.
После этого я взял с туалетного столика патрончик губной помады и оставил на стене в гостиной прощальное письмо Мотли.
* * *
Это конец. Бог наказал и упокоил мою душу. Сожалею о каждом, убитом мной...
гласила неровная надпись, сделанная трехдюймовыми печатными буквами. Конечно, вряд ли кто-то смог бы доказать, что ее оставил именно Мотли, но не менее трудно было бы доказать и обратное. Для вящей убедительности я несколько раз приложил патрончик с помадой к подушечкам его пальцев, а затем бросил ему в карман.
Потом я закрыл дверь квартиры на цепочку и покинул ее тем же способом, что и вошел, — через окно, плотно прикрыв его за собой, и спустился по пожарной лестнице во дворик. Кто-то уже успел переставить мусорный бак на место, так что мне пришлось прыгнуть с пары метров, но, слава Богу, все обошлось.
Пальто мое тоже исчезло; сначала я подумал было, что оно приглянулось какому-нибудь бродяге, но затем обнаружил его в одном из баков под слоем яичной скорлупы и апельсиновых корок — кто-то решил, что мусору место в баке, а не на нем. Пальто было очень хорошим, респектабельным, я любил его, но теперь явно пришло время купить новое.
К счастью, неведомый любитель порядка зубочистку из замка не вытащил, так что я смог выбраться из дворика без особых затруднений, но затем удалил стопор и закрыл дверь за собой на замок. Выйдя из дома, я пешком добрался до Первой авеню, поймал такси и отправился в госпиталь, в реанимацию.
Дежурная медсестра сообщила мне, что в состоянии Элейн нет никаких изменений, но увидеть ее не разрешила. Я покорно уселся в комнате ожидания, взял в руки журнал и попытался заставить себя читать его.
Мне хотелось помолиться, но как это сделать, я не знал. Собрания общества «Анонимных алкоголиков» обычно заканчивались общей молитвой Господу или так называемой «светлой» молитвой, но сейчас они вроде бы были не совсем кстати, а возносить хвалу Всевышнему казалось мне в такой момент просто кощунственным и не совсем пристойным. Я, правда, все-таки проговорил про себя несколько, в том числе и эти, но не думаю, что кто-то услышал их.
Раз за разом я подходил к дежурной и слышал в ответ, что никаких изменений в состоянии Элейн не произошло и вход к ней по-прежнему запрещен. После этого я возвращался в комнату ожидания, какое-то время сидел там и пару раз даже умудрился задремать в кресле, но от малейшего шороха тут же просыпался.
Около пяти я внезапно почувствовал, что сильно проголодался, что совершенно объяснимо — ведь после завтрака с Микки Баллу у меня маковой росинки во рту не было. Пошарив по карманам, я наскреб немного мелочи и купил в автомате кофе и бутерброды; правда, съесть я смог лишь половину бутерброда, но зато кофе показался мне отличным — вряд ли он на самом деле был таким, но зато мне от него сразу полегчало.
Через пару часов ко мне подошла медсестра с бледным серьезным лицом.
— Наверное, вам нужно увидеть ее прямо сейчас, — сказала она.
По дороге к палате я поинтересовался, что она имела в виду; медсестра ответила, что, судя по всему, дело идет к худшему.
Я вошел в палату и подошел к койке; внешне в ее состоянии никаких изменений не произошло. Я наклонился к ней и взял в руки ее ладошку.
— Его уже не стало, — прошептал я ей; вокруг нас постоянно крутились медсестры, но они занимались своими делами и к моим словам не прислушивались. — Я убил его. Больше он тебя не побеспокоит, дорогая моя.
Надеюсь, читатель поверит мне, что люди в состоянии комы могут слышать обращенную к ним речь. И уж во всяком случае, он согласится с тем, что Господь слышит обращенные к нему молитвы. В общем, пусть читатель думает, что хочет.
— Не уходи, пожалуйста, — шептал я ей. — Не умирай, милая моя! Пожалуйста, не умирай!
* * *
Я провел рядом с ней полчаса, не меньше, прежде чем медсестра попросила меня вернуться в комнату ожидания; еще через несколько часов ко мне подошла другая медсестра и рассказала об изменениях в состоянии Элейн. Что она говорила мне, я не помню, большая часть ее слов вообще была непонятна для меня, дошло лишь одно — кризис миновал, хотя впереди их может быть еще бесконечно много: она может заболеть пневмонией, могут начаться процессы отторжения пересаженных тканей, возможны нарушения в работе внутренних органов — смерть будет подстерегать ее буквально на каждом шагу, так что теоретически шансы на выздоровление близки к нулю.
— Вам следует пойти домой, — сказала она в заключение. — Здесь вы все равно уже ничем ей не поможете, а у нас есть ваш номер телефона, так что мы сразу же вызовем вас, если что-то случится.
Я отправился домой и сразу же провалился в глубокий сон. Наутро выяснилось, что состояние Элейн по-прежнему остается очень тяжелым. Постояв под душем и побрившись, я вышел на улицу и отправился в госпиталь, поближе к Элейн; там я провел почти весь день, а к вечеру отправился на автобусе через весь город, мимо Парка, на панихиду по Тони на Рузвельт-драйв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70
Затем я внезапно вспомнил слова, которые услышал совсем недавно из уст медсестры реанимационного отделения. Она утверждала, что некоторые пациенты даже в состоянии глубокой комы могут слышать все, что им говорится. И я обратился к Мотли.
— Возможно, мне пришла в голову не лучшая идея, — сказал я. — Но вдруг тебе удастся еще раз выбраться на свободу? Может, адвокат сможет убедить всех, что ты просто сумасшедший? Или тебе удастся бежать из тюрьмы? Как могу я это допустить?
Я ненадолго замолчал, затем решительно тряхнул головой.
— Не уверен даже, можно ли будет считать это казнью, но одно знаю точно: я хочу, чтобы тебя больше не было на этом свете. Именно я посеял семена этого кошмара двенадцать лет назад; тогда я решил исполнить роль Бога и пришить тебе попытку убийства. Что бы изменилось, если бы я тогда позволил событиям развиваться своим чередом?
Я сделал паузу, как бы предоставляя ему слово, затем продолжил:
— Сегодня я вновь играю роль Бога. И доведу ее до финала во что бы то ни стало.
Больше говорить я не стал. Я встал на колено сбоку, придерживая револьвер, и нажал пальцем на палец Мотли, лежавший на спусковом крючке. Долго ли я так простоял и чего именно ждал — не знаю.
Вдруг его дыхание изменилось, и он начал шевелиться. Я надавил на палец Мотли, и он спустил курок.
Правосудие свершилось.
Глава 23
Прежде чем покинуть квартиру, я уничтожил все следы своего пребывания в ней: снял с ног Мотли наручники Эчвэрри и прицепил их к его ремню; поставил на место перевернувшийся при моем падении стол, удалил все другие следы борьбы, а затем еще раз прошелся по всей квартире с носовым платком в руке, стирая все следы пальцев, которые я оставил или только мог оставить.
После этого я взял с туалетного столика патрончик губной помады и оставил на стене в гостиной прощальное письмо Мотли.
* * *
Это конец. Бог наказал и упокоил мою душу. Сожалею о каждом, убитом мной...
гласила неровная надпись, сделанная трехдюймовыми печатными буквами. Конечно, вряд ли кто-то смог бы доказать, что ее оставил именно Мотли, но не менее трудно было бы доказать и обратное. Для вящей убедительности я несколько раз приложил патрончик с помадой к подушечкам его пальцев, а затем бросил ему в карман.
Потом я закрыл дверь квартиры на цепочку и покинул ее тем же способом, что и вошел, — через окно, плотно прикрыв его за собой, и спустился по пожарной лестнице во дворик. Кто-то уже успел переставить мусорный бак на место, так что мне пришлось прыгнуть с пары метров, но, слава Богу, все обошлось.
Пальто мое тоже исчезло; сначала я подумал было, что оно приглянулось какому-нибудь бродяге, но затем обнаружил его в одном из баков под слоем яичной скорлупы и апельсиновых корок — кто-то решил, что мусору место в баке, а не на нем. Пальто было очень хорошим, респектабельным, я любил его, но теперь явно пришло время купить новое.
К счастью, неведомый любитель порядка зубочистку из замка не вытащил, так что я смог выбраться из дворика без особых затруднений, но затем удалил стопор и закрыл дверь за собой на замок. Выйдя из дома, я пешком добрался до Первой авеню, поймал такси и отправился в госпиталь, в реанимацию.
Дежурная медсестра сообщила мне, что в состоянии Элейн нет никаких изменений, но увидеть ее не разрешила. Я покорно уселся в комнате ожидания, взял в руки журнал и попытался заставить себя читать его.
Мне хотелось помолиться, но как это сделать, я не знал. Собрания общества «Анонимных алкоголиков» обычно заканчивались общей молитвой Господу или так называемой «светлой» молитвой, но сейчас они вроде бы были не совсем кстати, а возносить хвалу Всевышнему казалось мне в такой момент просто кощунственным и не совсем пристойным. Я, правда, все-таки проговорил про себя несколько, в том числе и эти, но не думаю, что кто-то услышал их.
Раз за разом я подходил к дежурной и слышал в ответ, что никаких изменений в состоянии Элейн не произошло и вход к ней по-прежнему запрещен. После этого я возвращался в комнату ожидания, какое-то время сидел там и пару раз даже умудрился задремать в кресле, но от малейшего шороха тут же просыпался.
Около пяти я внезапно почувствовал, что сильно проголодался, что совершенно объяснимо — ведь после завтрака с Микки Баллу у меня маковой росинки во рту не было. Пошарив по карманам, я наскреб немного мелочи и купил в автомате кофе и бутерброды; правда, съесть я смог лишь половину бутерброда, но зато кофе показался мне отличным — вряд ли он на самом деле был таким, но зато мне от него сразу полегчало.
Через пару часов ко мне подошла медсестра с бледным серьезным лицом.
— Наверное, вам нужно увидеть ее прямо сейчас, — сказала она.
По дороге к палате я поинтересовался, что она имела в виду; медсестра ответила, что, судя по всему, дело идет к худшему.
Я вошел в палату и подошел к койке; внешне в ее состоянии никаких изменений не произошло. Я наклонился к ней и взял в руки ее ладошку.
— Его уже не стало, — прошептал я ей; вокруг нас постоянно крутились медсестры, но они занимались своими делами и к моим словам не прислушивались. — Я убил его. Больше он тебя не побеспокоит, дорогая моя.
Надеюсь, читатель поверит мне, что люди в состоянии комы могут слышать обращенную к ним речь. И уж во всяком случае, он согласится с тем, что Господь слышит обращенные к нему молитвы. В общем, пусть читатель думает, что хочет.
— Не уходи, пожалуйста, — шептал я ей. — Не умирай, милая моя! Пожалуйста, не умирай!
* * *
Я провел рядом с ней полчаса, не меньше, прежде чем медсестра попросила меня вернуться в комнату ожидания; еще через несколько часов ко мне подошла другая медсестра и рассказала об изменениях в состоянии Элейн. Что она говорила мне, я не помню, большая часть ее слов вообще была непонятна для меня, дошло лишь одно — кризис миновал, хотя впереди их может быть еще бесконечно много: она может заболеть пневмонией, могут начаться процессы отторжения пересаженных тканей, возможны нарушения в работе внутренних органов — смерть будет подстерегать ее буквально на каждом шагу, так что теоретически шансы на выздоровление близки к нулю.
— Вам следует пойти домой, — сказала она в заключение. — Здесь вы все равно уже ничем ей не поможете, а у нас есть ваш номер телефона, так что мы сразу же вызовем вас, если что-то случится.
Я отправился домой и сразу же провалился в глубокий сон. Наутро выяснилось, что состояние Элейн по-прежнему остается очень тяжелым. Постояв под душем и побрившись, я вышел на улицу и отправился в госпиталь, поближе к Элейн; там я провел почти весь день, а к вечеру отправился на автобусе через весь город, мимо Парка, на панихиду по Тони на Рузвельт-драйв.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70