Труп он бросил, оставив на Эчверри одно белье и носки; обувь снял, чтобы стащить брюки, но затем, то ли она не пришлась убийце впору, то ли по какой-то иной причине, но он оставил туфли неподалеку. (Самое удивительное, что они все еще валялись неподалеку, когда прибыла полиция. Если бы здесь успел побывать какой-нибудь уличный бродяга, он наверняка забрал бы их себе). Изнасиловать по своему обыкновению мертвое тело Мотли, очевидно, не успел, но вскрытие показало, что он надругался над трупом, использовав полицейскую дубинку, которую затем унес с собой, — вместе с наручниками и ключами к ним, записной книжкой, радиостанцией, полицейской бляхой, а также форменным обмундированием — от брюк до фуражки. Скорее всего он не стал переодеваться сразу, а прихватил форму с собой, так что, вероятно, при нем была объемистая сумка. (Можно предположить, что Мотли заранее планировал нападение на Эчвэрри, специально выбрав сходного с собой по комплекции офицера).
Смерть Эчвэрри наступила где-то между 10.30 и 10.45, так что убийца покинул место преступления до одиннадцати часов. Прошел еще час, прежде чем полиция, получив анонимное сообщение по телефону, прибыла на место преступления. Один из прибывших на место офицеров случайно опознал убитого, с которым встречался у себя в участке всего пару часов назад, — если бы не это, идентификация трупа заняла бы намного больше времени.
В это время Джеймс Лео Мотли был уже далеко; вероятно, он сразу отправился на квартиру к Лепкурт и уже там переоделся в полицейскую униформу. Интересно, разглядывал ли он себя в зеркале? Слонялся ли взад-вперед перед ним? Крутил ли дубинкой, как это делает каждый полицейский-новичок с тех времен, когда Тэдди Рузвельт был еще простым комиссионером?
Об одном оставалось лишь гадать: во сколько он вышел из своей квартиры на Двадцать пятой улице и во сколько вернулся обратно. По всей видимости, он был внутри как раз тогда, когда я напряженно всматривался в его окна, стоя во дворике среди неумолчной возни крыс. Когда я внимательно осматривал дверь, пытаясь разглядеть хоть один выбивающийся из-под нее лучик, он мог находиться за ней. У меня, однако, были все основания сомневаться в этом — полагаю, он находился там ровно столько времени, сколько необходимо для того, чтобы переодеться в снятый с убитого полицейского форменный костюм. Теперь установить это было уже невозможно.
В 4.30, когда мы с Микки Баллу завтракали на рассвете в маленьком ресторанчике, Мотли вошел в холл дома номер 345 на Восточной Пятьдесят первой улице.
* * *
Возиться с замками ему не пришлось — он просто приказал Элейн открыть дверь, и она открыла.
С охранником внизу особых проблем тоже не возникло. Он продемонстрировал ему все свои полицейские регалии и заявил, что ему необходимо пройти, чтобы побеседовать с живущей здесь женщиной по имени — тут он пролистал свой блокнот из черной кожи — по имени Элейн Марделл. У того были четкие инструкции никого не пускать к Элейн без ее согласия, но синяя униформа заставила отбросить прочь все сомнения. Он мог бы даже не позвонить ей, если бы Мотли сам не попросил его об этом.
Конечно, форма офицера нью-йоркской полиции отличается от формы сотрудника вспомогательной службы — нужно только знать чем. Вместо щита на значке у Мотли красовалась семиконечная звезда, нарукавная нашивка была другой, а самое главное — на ремне не было кобуры. Но все остальное было в полном порядке, а в городе настолько много различных полицейских служб, что у охранника никаких подозрений не возникло.
Как бы то ни было, он попросил у охранника связаться с мисс Марделл по телефону. Тому пришлось звонить несколько раз, но в конце концов заспанная Элейн подошла к телефону, и охранник сказал ей, что с ней хочет говорить офицер полиции. После этого он передал трубку Мотли.
Возможно, он слегка изменил тембр голоса, но в принципе в этом не было никакой необходимости. Переговорное устройство очень сильно искажает голос, к тому же она не слышала его двенадцать лет за исключением пары звонков по телефону. Да и охранник сам сказал ей, что этот человек — полицейский, а телефонный звонок поднял Элейн с кровати, и она с трудом соображала.
Мотли сказал, что ему необходимо задать ей несколько вопросов по не терпящему отлагательств делу — совершено убийство, и она предположительно была знакома с жертвой. Элейн спросила, как звали убитого, и Мотли ответил: «Мэттью Скаддер».
Она сказала, что тот может подняться к ней. Охранник показал, как пройти к лифту.
Когда Элейн посмотрела в глазок, она увидела обыкновенного полицейского; форму головы Мотли скрывала фуражка, на глазах были большие солнцезащитные очки, из тех, что продаются во всех аптеках; перед собой он держал записную книжку и разглядеть форму губ и подбородка не было никакой возможности. А может, Элейн особенно и не рассматривала его, так как она и ожидала увидеть полицейского, с которым только что беседовала по переговорному устройству, да к тому же на нем была форма! В голове у нее крутилась одна мысль — человек, который защищал ее все это время, убит!..
Элейн отперла все замки и впустила Мотли в квартиру.
* * *
Мотли провел у нее около двух часов; при нем был автоматический стилет с пятидюймовым лезвием, которым он только что убил Энди Эчвэрри. С ним была дубинка убитого. А еще — исполненные необычайной силы пальцы.
Он испробовал все, что было под рукой, чтобы истязать Элейн.
Не хочу даже думать о том, как все это было на самом деле и в какой именно последовательности происходило. Наверное, она время от времени теряла сознание. Наверное, Мотли не упустил случая поговорить с ней, похваляясь своей наглостью, всесилием и безнаказанностью. Возможно, он цитировал ей Ницше или других корифеев, каких успел прочитать в тюремной библиотеке.
Когда он вышел из квартиры, Элейн оставалась лежать на полу в гостиной в луже крови, которая впитывалась белым ковриком. Мотли был абсолютно уверен, что она мертва. Однако жизнь еще теплилась в Элейн; но с каждой следующей каплей крови жизненные силы покидали ее, и она обязательно бы умерла — умерла, если бы не охранник.
Он был бразильцем — высоким и широкоплечим, с копной густых блестящих волос и брюшком, выпиравшим из тесного форменного мундира; звали его Эмилио Лопес. Смутное подозрение шевельнулось у него в душе еще тогда, когда он указал Мотли на лифт. В конце концов через некоторое время он взял трубку интеркома и позвонил наверх, чтобы проверить, все ли в порядке.
Лопес звонил несколько раз, но ответа не было. Возможно, настойчивые звонки нарушили планы Мотли и заставили его убраться раньше, чем он планировал. Около семи он выскользнул наружу, быстрым шагом прошел мимо охранника, и в этот момент Лопес снова почувствовал беспокойство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70