Кипчаки хитры и выбирают время,
когда к нам приезжать.
- Слушай мои слова, джигит,- сказал Джелаль эд-Дин.- Ты говоришь, что у
тебя были отец, братья и сестры? Почему их больше нет?
- Белобородого отца схватили шахские палачи и на площади Гурганджа
медленно разрубили на куски, начиная от ступней ног. Братья бежали на
восток и на запад. Сестер схватили кипчакские всадники и увезли. Разве это
хорошо?
- Это тоже нехорошо,- сказал Джелаль эд-Дин.
- Где же мне теперь скитаться под солнцем? Что же мне остается делать?
Джелаль эд-Дин заговорил горячо:
- Если светлая сабля в твоих руках сверкает для защиты родного племени,
если кроме забав на караванных дорогах, ты хочешь совершить подвиг и стать
опорой нашего зеленого знамени, то приезжай ко мне в Гургандж, и я научу
тебя, как создать славное имя.
- Слушай, бек-джигит,- ответил туркмен, с яростью утирая рукавом губы.-
Когда я приеду в Гургандж, то по моим следам, как шакалы, побегут шпионы -
"джазу сы" шаха, но я им не сдамся и погибну в схватке. Нужно ли это?
- Этого не будет,- сказал Джелаль эд-Дин.- Когда ты подъедешь к Западным
воротам Гурганджа, ты увидишь сад с высокими тополями. Спроси у
привратников: "Это ли новый дворец и сад Тиллялы? Проведите меня к
хозяину!", и ты покажешь этот листок.
Джелаль эд-Дин достал из складок шафрановой чалмы листок бумаги, снял с
большого пальца золотой перстень. Горящей веткой он закоптил печатку
перстня и, помочив слюной уголок листка, приложил перстень. На бумаге
копотью отпечаталось красивой вязью написанное имя. Свернув листок в
трубочку, он сложил ее пополам, разгладил на колене и передал туркмену. Тот
приложил листок к губам и ко лбу и спрятал в медной коробочке для трута,
привешенной у пояса.
- Я верю твоему слову, бек-джигит, я приеду. Салям!- и туркмен исчез за
дверной занавеской.
Хозяин молча последовал за ним. Перед юртой, где на костре кипел большой
медный котел, на мокрой от тающего снега земле сидели пять истощенных рабов
в истерзанных лохмотьях. Руки у всех были закручены за спину, шеи затянуты
петлями, концы их привязаны к волосяному аркану. Рядом с рабами стоял рыжий
высокий конь с серебряным ошейником на изогнутой шее, с туго притянутым к
луке поводом. На луку был намотан конец аркана, державшего пленных. Туркмен
сел на коня.
- Вперед, скоты-иноверцы! Если не будете плестись, я вас изрублю и
оставлю падалью на дороге.
Пятеро рабов поднялись и заковыляли один за другим. Туркмен взмахнул
плетью, и вскоре все скрылись за холмом. Хозяин вернулся в юрту.
- Почтенный гость, около сотни джигитов показались вдали и направляются
сюда.
- Знаю, это джигиты хорезм-шаха ищут меня. А кто был человек, с которым я
сейчас говорил?
- Это,- и хозяин продолжал шепотом, точно боясь, что туркмен вернется,-
это барс Каракумов, гроза караванных путей, славный разбойник Кара-Кончар,
да рассудит то аллах!
Глава четвертая
ХАКИМ, ПРАВДИВО РЕШАЮЩИЙ
После остановки у кочевника Хаджи Рахим два дня шел узкой тропой через
пустыню, направляясь на север к оазису в низовьях Джейхуна, где находились
города и селенья многолюдного Хорезма. Медленно плелся осел, и равномерно
шагал за ним верблюд с больным купцом, все еще не приходившим в сознание.
Дервиш распевал арабские и персидские песни и всматривался вдаль, ожидая,
когда же, наконец появятся цветные купола мечетей Хорезма.
На третий день узкая тропа среди песчаных барханов обратилась в широкую
дорогу и поднялась на каменистую возвышенность. Оттуда открылась цветущая,
радостная равнина, покрытая садами, рощами и квадратами зеленеющих полей.
Всюду между деревьями виднелись домики с плоскими крышами, группы черных,
задымленных юрт и похожие на крепости с башенками по углам усадьбы богатых
кипчакских ханов. Кое-где, точно копья, торчали острые минареты, и возле
них переливались разноцветными изразцами купола мечетей. Как большие
зеркала, сверкали квадраты пашен, залитые водой. По ним ходили полуголые, в
отрепьях, люди с цепями на ногах.
Дервиш остановился на холме.
- Вот земля, созданная стать раем,- шептал он,- но она стала долиной
мучений и слез. Пятнадцать лет назад я бежал отсюда, задыхаясь от страха,
озираясь, как преступник. Кто сможет узнать теперь в обожженном солнцем
черном дервише того юношу, которого проклял сам верховный имам? Вперед,
Бекир, скоро мы будем ночевать у ворот столицы всех столиц, богатейшего из
всех городов мира - Гурганджа, где царствует хорезм-шах Мухаммед, самый
могучий, но и самый зловещий из мусульманских владык...
Дервиш снова зашагал. По дороге стали чаще встречаться двухколесные
повозки, запряженные крупными длиннорогими волами, пешие путники, нарядные
всадники на разукрашенных конях и почерневшие на солнце поселяне на тощих
ослах; отовсюду слышалось мычанье коров, блеянье овец, крики погонщиков.
В первом же селении дервиша окружили люди с длинными белыми палками.
- Ты что за человек? Если ты дервиш-бессребренник, то зачем тащишь за
собой верблюда? Пойдем к хакиму, он прочтет тебе твой смертный приговор.
Дервиша привели во двор, окруженный высокой глиняной стеной. На террасе,
устланной широким ковром, сидел, скрестив ноги, тощий прямой старик в
полосатом халате. Огромная белоснежная чалма, тщательно расчесанная седая
борода, строгий, пронизывающий взгляд и медлительность движений вызывали
трепет у всех, кто приближался к нему, и они падали ниц. Рядом, согнувшись,
сидел молодой писарь с тростниковым пером в руке, ожидая приказаний.
- Кто ты? - спросил хаким.
- Я грешный сын моей почтенной матери, по имени Хаджи Рахим аль Багдадй,
ученик святых багдадских шейхов. Я хожу по длинным дорогам и тщетно ищу
следов праведников, скрытых холодным мраком могилы.
Старик недоверчиво поднял бровь и уставился на дервиша.
- А кто этот больной на верблюде? Почему он без чалмы? Правоверный ли он
мусульманин, или иноверец? Мне говорят, что ты его изранил, ограбил и
распродал все его достояние? Верно ли это? Дервиш поднял руки к небу.
- Ты, всевидящее небо, одна моя защита! Дивлюсь я на сплетника, который
ничем, кроме лживых слухов, не дышит! Что ему до моих трудов и печалей!
Хаким многозначительно поднял кверху указательный палец и прошептал:
- Расскажи мне правдиво, что ты знаешь об этом больном?
Тогда дервиш рассказал о встрече с разграбленным караваном и о своих
стараниях спасти жизнь раненого.
Старик провел рукой по серебристой бороде и сказал:
- Может быть, этот раненый очень большой человек и рука его достает до
самого солнца? Я сам осмотрю больного.
Просунув босые ноги в туфли, он спустился с террасы и прошел к верблюду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
когда к нам приезжать.
- Слушай мои слова, джигит,- сказал Джелаль эд-Дин.- Ты говоришь, что у
тебя были отец, братья и сестры? Почему их больше нет?
- Белобородого отца схватили шахские палачи и на площади Гурганджа
медленно разрубили на куски, начиная от ступней ног. Братья бежали на
восток и на запад. Сестер схватили кипчакские всадники и увезли. Разве это
хорошо?
- Это тоже нехорошо,- сказал Джелаль эд-Дин.
- Где же мне теперь скитаться под солнцем? Что же мне остается делать?
Джелаль эд-Дин заговорил горячо:
- Если светлая сабля в твоих руках сверкает для защиты родного племени,
если кроме забав на караванных дорогах, ты хочешь совершить подвиг и стать
опорой нашего зеленого знамени, то приезжай ко мне в Гургандж, и я научу
тебя, как создать славное имя.
- Слушай, бек-джигит,- ответил туркмен, с яростью утирая рукавом губы.-
Когда я приеду в Гургандж, то по моим следам, как шакалы, побегут шпионы -
"джазу сы" шаха, но я им не сдамся и погибну в схватке. Нужно ли это?
- Этого не будет,- сказал Джелаль эд-Дин.- Когда ты подъедешь к Западным
воротам Гурганджа, ты увидишь сад с высокими тополями. Спроси у
привратников: "Это ли новый дворец и сад Тиллялы? Проведите меня к
хозяину!", и ты покажешь этот листок.
Джелаль эд-Дин достал из складок шафрановой чалмы листок бумаги, снял с
большого пальца золотой перстень. Горящей веткой он закоптил печатку
перстня и, помочив слюной уголок листка, приложил перстень. На бумаге
копотью отпечаталось красивой вязью написанное имя. Свернув листок в
трубочку, он сложил ее пополам, разгладил на колене и передал туркмену. Тот
приложил листок к губам и ко лбу и спрятал в медной коробочке для трута,
привешенной у пояса.
- Я верю твоему слову, бек-джигит, я приеду. Салям!- и туркмен исчез за
дверной занавеской.
Хозяин молча последовал за ним. Перед юртой, где на костре кипел большой
медный котел, на мокрой от тающего снега земле сидели пять истощенных рабов
в истерзанных лохмотьях. Руки у всех были закручены за спину, шеи затянуты
петлями, концы их привязаны к волосяному аркану. Рядом с рабами стоял рыжий
высокий конь с серебряным ошейником на изогнутой шее, с туго притянутым к
луке поводом. На луку был намотан конец аркана, державшего пленных. Туркмен
сел на коня.
- Вперед, скоты-иноверцы! Если не будете плестись, я вас изрублю и
оставлю падалью на дороге.
Пятеро рабов поднялись и заковыляли один за другим. Туркмен взмахнул
плетью, и вскоре все скрылись за холмом. Хозяин вернулся в юрту.
- Почтенный гость, около сотни джигитов показались вдали и направляются
сюда.
- Знаю, это джигиты хорезм-шаха ищут меня. А кто был человек, с которым я
сейчас говорил?
- Это,- и хозяин продолжал шепотом, точно боясь, что туркмен вернется,-
это барс Каракумов, гроза караванных путей, славный разбойник Кара-Кончар,
да рассудит то аллах!
Глава четвертая
ХАКИМ, ПРАВДИВО РЕШАЮЩИЙ
После остановки у кочевника Хаджи Рахим два дня шел узкой тропой через
пустыню, направляясь на север к оазису в низовьях Джейхуна, где находились
города и селенья многолюдного Хорезма. Медленно плелся осел, и равномерно
шагал за ним верблюд с больным купцом, все еще не приходившим в сознание.
Дервиш распевал арабские и персидские песни и всматривался вдаль, ожидая,
когда же, наконец появятся цветные купола мечетей Хорезма.
На третий день узкая тропа среди песчаных барханов обратилась в широкую
дорогу и поднялась на каменистую возвышенность. Оттуда открылась цветущая,
радостная равнина, покрытая садами, рощами и квадратами зеленеющих полей.
Всюду между деревьями виднелись домики с плоскими крышами, группы черных,
задымленных юрт и похожие на крепости с башенками по углам усадьбы богатых
кипчакских ханов. Кое-где, точно копья, торчали острые минареты, и возле
них переливались разноцветными изразцами купола мечетей. Как большие
зеркала, сверкали квадраты пашен, залитые водой. По ним ходили полуголые, в
отрепьях, люди с цепями на ногах.
Дервиш остановился на холме.
- Вот земля, созданная стать раем,- шептал он,- но она стала долиной
мучений и слез. Пятнадцать лет назад я бежал отсюда, задыхаясь от страха,
озираясь, как преступник. Кто сможет узнать теперь в обожженном солнцем
черном дервише того юношу, которого проклял сам верховный имам? Вперед,
Бекир, скоро мы будем ночевать у ворот столицы всех столиц, богатейшего из
всех городов мира - Гурганджа, где царствует хорезм-шах Мухаммед, самый
могучий, но и самый зловещий из мусульманских владык...
Дервиш снова зашагал. По дороге стали чаще встречаться двухколесные
повозки, запряженные крупными длиннорогими волами, пешие путники, нарядные
всадники на разукрашенных конях и почерневшие на солнце поселяне на тощих
ослах; отовсюду слышалось мычанье коров, блеянье овец, крики погонщиков.
В первом же селении дервиша окружили люди с длинными белыми палками.
- Ты что за человек? Если ты дервиш-бессребренник, то зачем тащишь за
собой верблюда? Пойдем к хакиму, он прочтет тебе твой смертный приговор.
Дервиша привели во двор, окруженный высокой глиняной стеной. На террасе,
устланной широким ковром, сидел, скрестив ноги, тощий прямой старик в
полосатом халате. Огромная белоснежная чалма, тщательно расчесанная седая
борода, строгий, пронизывающий взгляд и медлительность движений вызывали
трепет у всех, кто приближался к нему, и они падали ниц. Рядом, согнувшись,
сидел молодой писарь с тростниковым пером в руке, ожидая приказаний.
- Кто ты? - спросил хаким.
- Я грешный сын моей почтенной матери, по имени Хаджи Рахим аль Багдадй,
ученик святых багдадских шейхов. Я хожу по длинным дорогам и тщетно ищу
следов праведников, скрытых холодным мраком могилы.
Старик недоверчиво поднял бровь и уставился на дервиша.
- А кто этот больной на верблюде? Почему он без чалмы? Правоверный ли он
мусульманин, или иноверец? Мне говорят, что ты его изранил, ограбил и
распродал все его достояние? Верно ли это? Дервиш поднял руки к небу.
- Ты, всевидящее небо, одна моя защита! Дивлюсь я на сплетника, который
ничем, кроме лживых слухов, не дышит! Что ему до моих трудов и печалей!
Хаким многозначительно поднял кверху указательный палец и прошептал:
- Расскажи мне правдиво, что ты знаешь об этом больном?
Тогда дервиш рассказал о встрече с разграбленным караваном и о своих
стараниях спасти жизнь раненого.
Старик провел рукой по серебристой бороде и сказал:
- Может быть, этот раненый очень большой человек и рука его достает до
самого солнца? Я сам осмотрю больного.
Просунув босые ноги в туфли, он спустился с террасы и прошел к верблюду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46