Вместе с
младшим сыном, Тули-ханом, каган поднялся на несколько ступенек мембера,
откуда имамы обычно читают проповеди. Старики в белых и зеленых чалмах
теснились перед ними и расширенными глазами всматривались в неподвижное
темное лицо с рыжей жесткой бородой, ожидая от страшного истребителя
народов или милости, или великого гнева.
Чингиз-хан поднял палец и направил его на чалму одного старика-имама.
- Почему он наворачивает на голову столько ткани?
Переводчик спросил старика и объяснил кагану:
- Этот имам говорит, что он ходил в Арабистан в Мекку помолиться богу и
поклониться гробу пророка Магомета. Поэтому он и носит такую большую чалму.
- Незачем для этого куда-то ходить,- сказал Чингизхан.- Молиться богу
можно везде.
Пораженные имамы, раскрыв рты, молчали. Чингиз-хан продолжал:
- У вашего шаха гора преступлений. И я пришел, как бич и казнь неба,
чтобы его покарать. Приказываем, чтобы отныне никто не давал шаху Мухаммеду
ни крова, ни горсти муки.
Чингиз-хан поднялся еще на две ступеньки и крикнул своим воинам,
теснившимся в дверях мечети:
- Слушайте, мои непобедимые воины! Хлеб с полей снят, и коням нашим
пастись негде. Но амбары здесь полны хлеба и открыты для вас. Набивайте
зерном животы ваших коней!
По всей площади пронеслись крики монголов:
- Амбары Бухары для нас открыты! Великий каган приказывает кормить хлебом
наших коней.
Сойдя с мембера, Чингиз-хан приказал:
- Пусть к каждому из этих стариков будет приставлен один багатур, и они,
ничего не скрывая, укажут все богатые дома, амбары с хлебом и лавки с
товарами. Писцы пусть от этих стариков узнают и запишут имена всех богатых
торговцев, и они вернут мне все богатства, отнятые у моих купцов, перебитых
в Отраре. Пусть богачи привезут сюда еду и питье, чтобы мои воины
насыщались, радовались, пели и плясали. Я буду сегодня праздновать захват
Бухары в этом доме мусульманского бога.
Старики с монгольскими воинами удалились и вскоре стали возвращаться с
верблюдами, нагруженными медными котлами, мешками риса, бараньими тушами и
кувшинами, полными меда, масла и старого вина.
Глава девятая
"ХОРОШО В СТЕПЯХ КЕРУЛЕНА!"
На площади перед главной мечетью задымили костры, В котлах зашипели
бараньи курдюки, рис и накрошенная баранина.
Чингиз-хан сидел на шелковых подушках на высокой площадке перед входом в
мечеть. Около него теснились военачальники и телохранители. В стороне
бухарские музыканты и хор разноплеменных девушек, приведенных бухарскими
стариками, играли на разных инструментах и выбивали дробь на бубнах и
барабанах.
Знатнейшие имамы и улемы сторожили монгольских коней, подбрасывая им
охапки сена. Переводчик Чингиз-хана Махмуд-Ялвач сидел неподалеку от
кагана, настороженно следя за всем; позади него три писца из бывших его
приказчиков, сидя на пятках, быстро писали на полосках цветной бумаги
распоряжения или пропуска через монгольские посты.
Монгол в длинной шубе до пят, обвешанный оружием, пробрался через ряды
сидевших и, наклонись к уху Махмуд-Ялвача, пробурчал ему:
- Мой разъезд задержал двух людей - одного вроде шамана, в высоком
колпаке, другого мальчика. Когда мы хотели их прикончить, старший сказал
по-нашему: "Не трогай нас! Махмуд-Ялвач наш приемный отец - аньда..." Так
как нам приказано шаманов и колдунов щадить, да еще он "аньда", я приказал
их пока ке трогать. Что прикажешь с ними делать?
- Приведи их сюда!..
Монгол привел Хаджи Рахиыа и мальчика Тугана. Махыуд-Ялвач жестом руки
приказал им сесть на ковре рядом с писцами.
Чингиз-хан никогда, даже на хмельном пиршестве, не терял ясности ума и
все подмечал. Он взглядом сделал знак Махмуд-Ялвачу, и тот подошел.
- Что за люди?
- Когда, по твоему повелению, я проезжал через пустыню и меня ранили
разбойники, этот человек вернул мне жизнь. Разве я не должен позаботиться о
нем?
- Разрешаю тебе за это его возвеличить. Объясни мне, почему у него такой
высокий колпак?
- Это мусульманский искатель знаний и певец. Он умеет вертеться волчком и
говорить правду. Таких людей простой народ почитает и дает им подарки.
- Пускай он повертится передо мной волчком. Посмотрю, как пляшут
мусульмане.
Махмуд-Ялвач вернулся на свое место и сказал дервишу:
- Наш повелитель приказал, чтобы ты ему показал, как пляшут вертящиеся
дервиши. Ты знаешь, что, не исполнив воли Чингиз-хана, ты потеряешь голову.
Постарайся, а я буду играть тебе.
Хаджи Рахим положил на ковер сумку, миску, кяшкуль и посох. Он покорно
вышел на середину круга между пылающими кострами. Он встал так, как это
делают дервиши в Багдаде,- раздвинул руки, правая ладонь пальцами вниз, а
левая рука ладонью кверху. Дервиш несколько мгновений ждал. Махмуд-Ялвач
заиграл на свирели жалобную песенку, переливавшуюся то как всхлипывание
ребенка, то как тревожный крик иволги. Музыканты тихо ударили в бубны.
Дервиш бесшумно двинулся по кругу, скользя по старым каменным плитам, и
одновременно стал вертеться, сперва медленно, потом все ускоряя темп; его
длинная одежда раздувалась пузырем. Все жалобнее и тревожнее пела свирель,
то замолкая, когда гудели одни бубны, то снова начиная всхлипывать.
Наконец дервиш быстро завертелся на одном месте, как волчок, и упал
ничком на ладони.
Нукеры подняли его и положили около писцов. Чингизхан сказал:
- Жалую бухарскому плясуну чашу вина, чтобы разум вернулся в его
закрутившуюся голову. А все же наши монгольские плясуны прыгают выше и
песни поют и громче и веселее. Теперь мы желаем послушать монгольских
песенников.
На середину площадки перед каганом вышли два монгола, один старый, другой
молодой. Скрестив ноги, они сели друг против друга. Молодой запел:
Табуны родные вспоминая,
Землю бьют со ржаньем кобылицы,
Матерей родимых вспоминая,
Слезы льют со стоном молодицы.
Все монголы, тесной стеной сидевшие кругом, хором подхватили припев:
Ох, мои богатства и слава!
Старый монгол в свою очередь запел:
Быстроту коней степных узнаешь,
Коль проскачешь вихрем по курганам,
Храбрость воинов степных узнаешь,
Коль пройдешь полмира за каганом.
Снова все монголы подхватили припев:
Ох, мои богатства и слава!
Молодой певец продолжал:
Если сядешь на коня лихого,
Станут близки дальние просторы,
Если поразить врага лихого,
Прекратятся войны и раздоры.
Монголы опять повторили припев, и старый монгол запел:
Знает всяк, кто видел Чингиз-хана,
В мире нет богатыря чудесней,
Воздадим же славу Чингиз-хану
И дарами нашими и песней!
- Воздадим же славу Чингиз-хану! - воскликнули монголы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
младшим сыном, Тули-ханом, каган поднялся на несколько ступенек мембера,
откуда имамы обычно читают проповеди. Старики в белых и зеленых чалмах
теснились перед ними и расширенными глазами всматривались в неподвижное
темное лицо с рыжей жесткой бородой, ожидая от страшного истребителя
народов или милости, или великого гнева.
Чингиз-хан поднял палец и направил его на чалму одного старика-имама.
- Почему он наворачивает на голову столько ткани?
Переводчик спросил старика и объяснил кагану:
- Этот имам говорит, что он ходил в Арабистан в Мекку помолиться богу и
поклониться гробу пророка Магомета. Поэтому он и носит такую большую чалму.
- Незачем для этого куда-то ходить,- сказал Чингизхан.- Молиться богу
можно везде.
Пораженные имамы, раскрыв рты, молчали. Чингиз-хан продолжал:
- У вашего шаха гора преступлений. И я пришел, как бич и казнь неба,
чтобы его покарать. Приказываем, чтобы отныне никто не давал шаху Мухаммеду
ни крова, ни горсти муки.
Чингиз-хан поднялся еще на две ступеньки и крикнул своим воинам,
теснившимся в дверях мечети:
- Слушайте, мои непобедимые воины! Хлеб с полей снят, и коням нашим
пастись негде. Но амбары здесь полны хлеба и открыты для вас. Набивайте
зерном животы ваших коней!
По всей площади пронеслись крики монголов:
- Амбары Бухары для нас открыты! Великий каган приказывает кормить хлебом
наших коней.
Сойдя с мембера, Чингиз-хан приказал:
- Пусть к каждому из этих стариков будет приставлен один багатур, и они,
ничего не скрывая, укажут все богатые дома, амбары с хлебом и лавки с
товарами. Писцы пусть от этих стариков узнают и запишут имена всех богатых
торговцев, и они вернут мне все богатства, отнятые у моих купцов, перебитых
в Отраре. Пусть богачи привезут сюда еду и питье, чтобы мои воины
насыщались, радовались, пели и плясали. Я буду сегодня праздновать захват
Бухары в этом доме мусульманского бога.
Старики с монгольскими воинами удалились и вскоре стали возвращаться с
верблюдами, нагруженными медными котлами, мешками риса, бараньими тушами и
кувшинами, полными меда, масла и старого вина.
Глава девятая
"ХОРОШО В СТЕПЯХ КЕРУЛЕНА!"
На площади перед главной мечетью задымили костры, В котлах зашипели
бараньи курдюки, рис и накрошенная баранина.
Чингиз-хан сидел на шелковых подушках на высокой площадке перед входом в
мечеть. Около него теснились военачальники и телохранители. В стороне
бухарские музыканты и хор разноплеменных девушек, приведенных бухарскими
стариками, играли на разных инструментах и выбивали дробь на бубнах и
барабанах.
Знатнейшие имамы и улемы сторожили монгольских коней, подбрасывая им
охапки сена. Переводчик Чингиз-хана Махмуд-Ялвач сидел неподалеку от
кагана, настороженно следя за всем; позади него три писца из бывших его
приказчиков, сидя на пятках, быстро писали на полосках цветной бумаги
распоряжения или пропуска через монгольские посты.
Монгол в длинной шубе до пят, обвешанный оружием, пробрался через ряды
сидевших и, наклонись к уху Махмуд-Ялвача, пробурчал ему:
- Мой разъезд задержал двух людей - одного вроде шамана, в высоком
колпаке, другого мальчика. Когда мы хотели их прикончить, старший сказал
по-нашему: "Не трогай нас! Махмуд-Ялвач наш приемный отец - аньда..." Так
как нам приказано шаманов и колдунов щадить, да еще он "аньда", я приказал
их пока ке трогать. Что прикажешь с ними делать?
- Приведи их сюда!..
Монгол привел Хаджи Рахиыа и мальчика Тугана. Махыуд-Ялвач жестом руки
приказал им сесть на ковре рядом с писцами.
Чингиз-хан никогда, даже на хмельном пиршестве, не терял ясности ума и
все подмечал. Он взглядом сделал знак Махмуд-Ялвачу, и тот подошел.
- Что за люди?
- Когда, по твоему повелению, я проезжал через пустыню и меня ранили
разбойники, этот человек вернул мне жизнь. Разве я не должен позаботиться о
нем?
- Разрешаю тебе за это его возвеличить. Объясни мне, почему у него такой
высокий колпак?
- Это мусульманский искатель знаний и певец. Он умеет вертеться волчком и
говорить правду. Таких людей простой народ почитает и дает им подарки.
- Пускай он повертится передо мной волчком. Посмотрю, как пляшут
мусульмане.
Махмуд-Ялвач вернулся на свое место и сказал дервишу:
- Наш повелитель приказал, чтобы ты ему показал, как пляшут вертящиеся
дервиши. Ты знаешь, что, не исполнив воли Чингиз-хана, ты потеряешь голову.
Постарайся, а я буду играть тебе.
Хаджи Рахим положил на ковер сумку, миску, кяшкуль и посох. Он покорно
вышел на середину круга между пылающими кострами. Он встал так, как это
делают дервиши в Багдаде,- раздвинул руки, правая ладонь пальцами вниз, а
левая рука ладонью кверху. Дервиш несколько мгновений ждал. Махмуд-Ялвач
заиграл на свирели жалобную песенку, переливавшуюся то как всхлипывание
ребенка, то как тревожный крик иволги. Музыканты тихо ударили в бубны.
Дервиш бесшумно двинулся по кругу, скользя по старым каменным плитам, и
одновременно стал вертеться, сперва медленно, потом все ускоряя темп; его
длинная одежда раздувалась пузырем. Все жалобнее и тревожнее пела свирель,
то замолкая, когда гудели одни бубны, то снова начиная всхлипывать.
Наконец дервиш быстро завертелся на одном месте, как волчок, и упал
ничком на ладони.
Нукеры подняли его и положили около писцов. Чингизхан сказал:
- Жалую бухарскому плясуну чашу вина, чтобы разум вернулся в его
закрутившуюся голову. А все же наши монгольские плясуны прыгают выше и
песни поют и громче и веселее. Теперь мы желаем послушать монгольских
песенников.
На середину площадки перед каганом вышли два монгола, один старый, другой
молодой. Скрестив ноги, они сели друг против друга. Молодой запел:
Табуны родные вспоминая,
Землю бьют со ржаньем кобылицы,
Матерей родимых вспоминая,
Слезы льют со стоном молодицы.
Все монголы, тесной стеной сидевшие кругом, хором подхватили припев:
Ох, мои богатства и слава!
Старый монгол в свою очередь запел:
Быстроту коней степных узнаешь,
Коль проскачешь вихрем по курганам,
Храбрость воинов степных узнаешь,
Коль пройдешь полмира за каганом.
Снова все монголы подхватили припев:
Ох, мои богатства и слава!
Молодой певец продолжал:
Если сядешь на коня лихого,
Станут близки дальние просторы,
Если поразить врага лихого,
Прекратятся войны и раздоры.
Монголы опять повторили припев, и старый монгол запел:
Знает всяк, кто видел Чингиз-хана,
В мире нет богатыря чудесней,
Воздадим же славу Чингиз-хану
И дарами нашими и песней!
- Воздадим же славу Чингиз-хану! - воскликнули монголы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46