Шнырек, собиравший ракушки в прибрежной воде, пулей выскочил на
берег и начал высыпать содержимое своих карманов.
- Одной пуговицы хватит, дорогой племянник!
- Пожалуйста! - обрадовался Шнырек. - Какую лучше, с двумя или
с четырьмя дырочками? Костяную, плюшевую, деревянную, стеклянную,
металлическую или перламутровую? Однотонную, пеструю, в крапинку,
полосатую или клетчатую? Круглую, овальную, вогнутую, выпуклую,
восьмиугольную или...
- Можно обыкновенную брючную, - остановил его Юксаре. - Ну, я
бросаю. - И он закричал: - Орел! Уплываем в море! Что случилось?
- Дырочка сверху, - объяснил Шнырек и прижался носом к
пуговице, чтобы получше разглядеть ее в сумерках.
- Ну! - сказал я. - Как она лежит?
В этот миг Шнырек взмахнул усами, и пуговица скользнула в горную
расселину.
- Ай! Извините! - воскликнул Шнырек. - Хотите другую?
- Нет, - сказал Юксаре. - В "орел или решку" можно играть один
раз. А теперь будь что будет, но я хочу спать.
Мы провели довольно мучительную ночь на борту парохода. Одеяло
было неприятно клейким, словно измазанное патокой, дверные ручки -
липкими; зубными щетками, домашними туфлями и вахтенным журналом
Фредриксона пользоваться было нельзя!
- Племянник! - с упреком сказал он. - Это называется ты
сегодня убирался?
- Извините! - воскликнул Шнырек. - Я вовсе не убирался!
- И в табаке полно мусора, - проворчал Юксаре, любивший курить
в постели.
В общем, все было очень неприятно. Однако малопомалу мы
успокоились и свернулись клубочками на менее клейких местах. Но всю
ночь нам мешали странные звуки, которые, казалось, доносились из
навигационной каюты.
Меня разбудил какой-то необычный и зловещий звон пароходного
колокола.
- Вставайте! Вставайте и посмотрите! - кричал за дверью Шнырек.
- Кругом вода! Как величественно и пустынно! А я забыл на берегу
самую лучшую свою тряпочку, которой вытирают перья!
Мы выскочили на палубу. "Морской оркестр" как ни в чем не бывало
плыл по морю, лопастные колеса вертелись спокойно и уверенно, и было в
этом какое-то таинственное очарование.
Даже сегодня я не могу понять, как это Фредриксону с помощью двух
шестеренок удалось придать пароходу такой плавный и быстрый ход.
Однако любые предположения здесь все равно бесплодны. Если хатифнатт
может передвигаться с помощью собственной наэлектризованности (которую
некоторые называли тоской или беспокойством), то никого не должно
удивлять, что кораблю достаточно двух шестеренок. Ну ладно, я оставляю
эту тему и перехожу к Фредриксону, который, нахмурив лоб, разглядывал
обрывок якорного каната.
- Как я зол, - бубнил он себе под нос. - Просто страшно зол.
Никогда так не злился. Его изгрызли!
Мы переглянулись.
- Ты ведь знаешь, какие у меня мелкие зубы, - сказал я.
- А я слишком ленив, чтобы перегрызть такой толстый канат, -
заметил Юксаре.
- Я тоже не виноват! - завопил Шнырек, хотя оправдываться ему
было совсем не за чем.. Никто никогда не слышал, чтобы он говорил
неправду, даже если речь шла о его пуговичной коллекции (что достойно
удивления, ведь он был настоящим коллекционером). Видно, у этого
зверька было слишком мало фантазии.
И тут мы услышали легкое покашливание, а повернувшись, увидели
очень маленького клипдасса. Он сидел под тентом и щурился.
- Вот как, - сказал Фредриксон. - Вот как?! - с ударением
повторил он.
- У меня режутся зубки, - смущенно объяснил маленький Клипдасс.
- Мне просто необходимо что-нибудь грызть.
- Но почему именно якорный канат? - удивился Фредриксон.
- Я подумал, что он очень старый и не страшно, если я его
перегрызу, - оправдывался Клипдасс.
- А что ты делаешь на борту? - спросил я.
- Не знаю, - откровенно признался Клипдасс. - Иногда меня
осеняют разные идеи.
- А где же ты спрятался? - удивился Юксаре.
И тогда Клипдасс не по годам умно ответил:
- В вашей чудесной навигационной каюте! (Точно, навигационная
каюта оказалась тоже клейкой.)
- Послушай-ка, Клипдасс, что, по-твоему, скажет твоя мама, когда
узнает, что ты сбежал? - спросил я.
- Наверно, будет плакать, - ответил Клипдасс, заканчивая эту
удивительную беседу.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой мое морское путешествие достигает своей
кульминации и заканчивается полной неожиданностью

"Морской оркестр" одиноко плыл по морю. Солнечные
голубовато-прозрачные дни однообразно следовали один за другим.
Скопища морских призраков беспорядочно мелькали перед штевнем нашего
судна, а мы сыпали овсянку прямо на хвосты плывущих в кильватере
русалок. Порой, когда ночь опускалась над морем, мне нравилось сменять
Фредриксона у руля. Озаренная лунным светом палуба, которая то тихо
вздымалась, то опускалась, тишина и бегущие волны, тучи и мерцающая
линия горизонта - все вместе вызывало в моей душе приятное и
волнующее чувство. Я казался себе очень значительным, хоть и очень
маленьким (но главным образом, конечно же, значительным).
Иногда я видел, как мерцает в темноте трубка, и на корму,
крадучись и шлепая лапами, перебирался и садился рядом со мной Юксаре.
- Правда, чудесно ничего не делать, - сказал он однажды ночью,
выбивая трубку о поручни парохода.
- Но мы же делаем! - удивился я. - Я веду пароход, а ты куришь.
- Куда же ты нас приведешь? - съехидничал Юксаре.
- Это - дело другое, - заметил я, потому что уже тогда был
склонен к логическому мышлению. - Но ведь мы говорили о том, чтобы
делать какие-то вещи, а не о том, что делают вообще. У тебя что -
снова Предчувствия?
- Нет, - зевнул Юксаре. - Хупп-хэфф! Мне совершенно все равно,
куда мы приплывем. Все края одинаково хороши. Пока, спокойной ночи!
- Привет, привет! - сказал я.
Когда на рассвете Фредриксон сменил меня у руля, я мельком
упомянул об удивительном и полном безразличии Юксаре к окружающему.
- Гм! - хмыкнул себе под нос Фредриксон. - А может, наоборот,
его интересует все на свете? Спокойно и в меру? Нас всех интересует
только одно. Ты хочешь кем-то стать. Я хочу что-то создавать. Мой
племянник хочет что-то иметь. Но только Юксаре, пожалуй, живет
по-настоящему.
- Подумаешь, жить! Это всякий может, - обиделся я. Фредриксон
опять хмыкнул и, как обычно, тут же исчез со своей записной книжкой, в
которой чертил конструкции удивительных, похожих на паутину и летучих
мышей машин.
А я думал: "На свете есть столько интересного, аж шерсть встает
дыбом, когда думаешь об этом..."
Одним словом, в полдень Шнырек предложил послать телеграмму маме
маленького Клипдасса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29