Именно от нее бежал восьмидесятилетний старец и заболел на станции в деревне Астапово, именно телеграмму о его смерти получила Софья Андреевна, а бесенята Ильф и Петров спародировали ее в известном "Графиня с изменившимся лицом бежит к пруду".
В юности Лев Толстой был гулякой. Тургенев вспоминает о периоде, когда Толстой останавливался у него на квартире, кажется в Москве, как Толстой приходил под утро, полупьяный и грохался спать и спал до полудня. Известно также, что как заправский феодальный сюзерен еще лет до сорока Толстой имел привычку портить девок в деревнях, соседних яснополянскому имению. Утверждают, что до сих пор окрестные колхозники гордятся происхождением от графа Льва Николаевича и некоторые могут похвалиться соответствующими чертами - нос картошкой- бульбой, характерный обезьяний лоб, крупные уши.
Может показаться, что я недолюбливаю Льва Николаевича. Дело тут не в этом. Просто, на мой взгляд, творчество Толстого - банально, он не создал ничего удивительного. Одно эссе К. Леонтьева "Европеец - как орудие всемирного разрушения" затмевает для меня все пухлые тома Толстого, полные воды. Что он сумел создать, и в этом он впереди своего времени - он создал свой "имидж". Профессионально, из чудачеств, из фотографий-открыток "Лев Толстой за плугом", "Лев Толстой за самоваром", из толстовства, из церковной анафемы: слепил так здорово, что любой современный пиаровец позавидует. Имидж работает до сих пор.
Толстой - писатель для хрестоматий, как Пушкин - поэт для календарей. Но он мало дает душе, от него не задыхаешься. Он не шампанский гений. А большинство собранных под этой обложкой священных монстров - шампанский гений. Толстой - плоский художник. Плоский и скучный, как русская равнина. Если бы не его персональные экстравагантности, вряд ли он был бы в этой обложке бок о бок со священными монстрами. Особенно спас его в моих глазах последний побег до Астапово. Возможно, его посетила "иллюминация", и он увидел пошлость, ровную пошлость своих книг? Мы этого не узнаем. Вообще умереть в бою, в пути, под забором почетно. Умереть в своей постели постыдно.
Так что ленивый мальчик прав. Читать хочется то, что интересно, что открыл, отщипнул - вкусно оказывается, ну и читаешь дальше. А картинки сражений посредством слов, так лучше посмотреть исторический телефильм, или панораму Бородинской битвы. Лучше какого-нибудь причмокивающего Эдварда Радзинского поглядеть. По таким ленивым мальчикам и нужно определять, живая или мертвая еще книга, талантливая или нет. Дайте мальчику и проверьте. (Мало вероятно, чтоб он отложил бы мой "Дневник неудачника".) Ориентироваться надо на мальчиков.
Лев Николаевич правильный писатель. Правильный для государства и Отечества. Написал на безопасную тему - о событиях далекого прошлого, как Михалков хитрый унаследованным умом предков, выживавших при любом режиме делает свои фильмы о бесспорном прошлом. По всей вероятности, Толстой в его время страдал уже "синдромом Солженицына" - ему хотелось своей "Войной и миром" навязать его видение истории. Как Солженицын, он изготовил тяжелое "Красное колесо" своего времени: "Войну и мир". Возможно в 19 веке это был крик моды. Сегодня это неповоротливое, тяжелое сооружение, даже в тюрьме жаль тратить на "это" время. Как мексиканский сериал.
Константин Леонтьев в свое время написал остроумную статью: "Два графа: Толстой и Вронский", в которой доказывал, что без большой литературы великая нация как-нибудь проживет, а вот без строителя, созидателя, служителя государства Вронского - нет, не проживет. Это правильно. Прожили бы мы и без Льва Толстого.
Однако к кому бы тогда ездили писатели? Было модным ездить к старцу в Ясную поляну. О приезжавших писали газеты. Благодаря объемным своим произведениям, Лев Николаевич стал литератором тяжелого веса, что-то вроде Царь-пушки и Царь-колокола. Вот ему и поклонялись. Ездили и генералы и сановники. Авось чего скажет. И он всем что-нибудь говорил.
Хэмингвэй: росла ли шерсть на груди?
Человек сделал себе огромную писательскую карьеру на том, что писал исключительно об эмигрантах. Самая худшая его книга - последняя "Старик и море". Вымученная, неинтересная, псевдоглубокомысленная. По ее поводу он получил Нобелевскую премию.
Самая лучшая, начатая в конце 50-х и так не законченная предпоследняя: "Переносной праздник" (в принятой в России транскрипции "Праздник, который всегда с тобой) - книга воспоминаний о Париже. Восхитительная, с многими вкусными деталями, как эмигрант, проживший в Париже без малого 14 лет, удостоверяю. Свидетельствую. Простая. Самые лучшие книги - простые.
Хэмингвэй приехал в Париж в 1921 году, родившийся в 1888, он таким образом имел на счету 22 года. До этого он успел попасть на 1-ю мировую войну в самый ее конец, в качестве санитара. Служил в Италии. Всего несколько месяцев. В 1918 был осыпан осколками. Раны были несерьезные, но тело оказалось все покрыто мелкими белыми шрамами. По видимому, это отпугивало девушек, так как Хэмингвэй впоследствии жаловался на эти некрасивые шрамы. Вместе с большим Хэмом приехала в Париж его первая жена. У пары родился сын по кличке "Бэмби". В Париже тогда обитала (как впрочем, а в 80-х годах, когда там жил я) многочисленная американская литературная колония. Большой сырой юноша, тогда он носил только усы, Хэмингвэй числился корреспондентом "Чикаго Трибюн", сам он был из Оак Парк - или Дубовая роща, неподалеку от Чикаго. Можно сказать, что такое назначение в Париж было настоящей синекурой, а если учесть атлантический океан, то это было покруче, чем получить назначение собкором "Комсомольской Правды". Хэмингвэй крутился среди англоязычной писательской колонии и чувствовал, по-видимому, себя как рыба в воде. Он сумел понравиться тетке Гертруде Стайн, и стал у нее частым гостем в ее квартире на 27, rue de Florus, там где эта улица выходит к бульвару Распай. За углом помещается лучшая в мире (якобы) школа по изучению французского "Альянс Франсэз", а в самой квартире Стайнихи недолгое время в 1980 году помещалось издательство "Рамзэй", там-то я, развалясь в кресле, выцыганил у моих издателей Повера и Рамзэя еще 9 тысяч франков и, бросив взгляд на книгу фотография Мэрэлин Монро "Джентльмены предпочитают блондинок", сам придумал новое название для своей книги "Русский поэт предпочитает..."
Хэмингвэй ходил к Стайн, чтобы знакомиться с влиятельными литераторами. Тетка Гертруда познакомила-таки его с Шервудом Андерсеном, с уже знаменитым тогда молодым Скоттом Фитцжеральдом и его женой Зелдой. Знакомствами Хэмингвэй оброс, однако, видимо, у него был не очень уживчивый характер. Менее чем через год Хэмингвэй выпустил небольшой памфлет "Весенние потоки", где иронически отозвался о большинстве своих парижских знакомых литераторов, в том числе и об Андерсене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62