— А теперь, Мария, выпьем за вас… — предложил Лукьянов.
— Ой, да ну, чего же за меня? — застеснялась Мария.
Лукьянов заметил, что морщины на ее лице разгладились, но зато от выпитой водки раскраснелся кончик вздернутого носа. «Поддает, наверное, от одиночества. Женщина в ее возрасте… Сколько ей может быть лет? Сорок пять? Очевидно. Живот. Зад. Большие груди…» Выпили и опять принялись за поросятину.
В одиннадцать часов, когда Мария, наклонившись над тахтой в ливинг-рум, постилала Лукьянову белье, он взял ее за талию и повернул к себе. Мягкие беспомощные губы женщины растерянно встретили его губы, потом оправились и, обнаружив свою волю, уже смело встретили губы Ипполита. Раздевая женщину несколько минут спустя у нее в спальне, купая руки в мягком тесте ее грудей, спуская их на мягкую булку живота, осторожно подталкивая ее, уже раздетую, похожую на надувную белую игрушку, к кровати, Ипполит чувствовал радостное здоровое удовольствие человека, поступающего согласно законам природы. Такого чувства здоровья и радости он не испытывал очень давно, если вообще испытывал. «Это и есть, наверное, то чувство, которое простые люди физического труда испытывают всякий раз, когда влезают на свою самку», — подумал Лукьянов, лаская и отодвигая пышную белую ляжку женщины.
— Ипполит, Ипполит…
Он открыл глаза. Белое существо, темнея впадинами глаз, нависло над ним, большие груди свисали коровьим выменем. — Стучат в окно…
Он не сразу понял, кто стучит, какое окно и чьи груди висят над ним. Ему было хорошо и жарко, другое тело мягко покрывало его ноги, и ему хотелось обратно в жару и в хорошо.
— Стучат, я боюсь. Пойди посмотри, кто это, а, Ипполит?
Он вспомнил, что он Ипполит и мужчина. Мужчина, у которого твердое тело, должен, прикрывая собой мягкое существо, встать и пойти грудью на предполагаемую опасность. Только убив мужчину, враги могут добраться до мягкого тела его самки. Ипполит встал, и его женщина повела его к окну. И спряталась, почему-то присела на корточки, как большая белая лягушка, у кресла. Ипполит отвернул занавеску и выглянул на улицу. Было темно. Энергичный стук повторился.
— Кто? Кто там? — спросил Лукьянов, вглядываясь в мрак.
— Подними раму, — сказала белая лягушка, с пола пересевшая в кресло. — На улице ничего не слышно.
Лукьянов поднял раму вверх и выбросил «кто там?» в темноту.
— Мне нужен Ипполит Лукьянов, — сказал юношеский высокий голос.
— Это я, — сознался Ипполит, тотчас же засомневавшись, нужно ли было сознаваться.
— Меня послал Виктор О'Руркэ, — сказал голос. — Ты готов?
— Почти. Выхожу, — заверил Лукьянов, полностью возвратившийся к действительности.
Он задвинул раму и пошел по квартире, нашаривая свои веши. Лягушка превратилась в заспанную Марию, накинувшую полиэстеровый халат.
— Что случилось?
— За мной заехали, мне нужно уходить.
— Так быстро? Сейчас четыре утра…
— Четыре утра? — Лукьянов был удивлен, что человек О'Руркэ опоздал. А может быть, он полчаса стучал в окно, и ни он, ни Мария не слышали?
— Давно стучали? — спросил он Марию.
— Нет, я сплю чутко. А почему так неожиданно, Ипполит?
— Прости, я забыл тебя предупредить. Водка. Крепкая «Казимировка».
— Все остальное тоже из-за водки? — спросила Мария грустно.
— Нет, — мягко возразил Лукьянов, уже одеваясь.
И правда, в постель к Марии он попал из симпатии к ней, и «Казимировка» была тут ни при чем.
— Я появлюсь, — сказал он и подумал, что это обычная ложь, которую говорят более подвижные мужчины менее подвижным женщинам.
— Приходи всегда, когда тебе будет нужно, — грустно сказала Мария.
— Спасибо, — поцеловал ее Лукьянов и вышел из квартиры.
— Долго, — неодобрительно сказал поджидавший его на улице юноша в мотоциклетном шлеме, забрало шлема было поднято вверх, и Лукьянов немедленно понял, что юноша был девушкой.
— Извиняюсь. Я уже думал, вы не появитесь. Виктор сказал в три тридцать.
— План изменен, — изрекла строгая девушка и сунула в руки Лукьянова шлем. — Надень.
Они спустились со ступеней высокого крыльца дома № 209.
— Садись в коляску.
Мотоцикл «Харлей-Дэвидсон», сверкая мощной системой хромированных мышц и сухожилий, ждал их внизу.
Лукьянов послушно забрался в коляску.
— Застегнись, — приказала строгая девушка, и Ипполит, послушно опрокинув себе на грудь кожаный полог, пристегнул его к корпусу коляски, натянув кожаные петли на торчащие из корпуса металлические пуговицы.
— Я думал, «Харлей» давно не существует, — осторожно отметил Лукьянов.
Девушка уселась в водительское седло и съехала на один бок, устраивая ступню на педали зажигания.
— Разумеется, не существует, — хмыкнула девушка. — Это подделка. — И завела мотор.
Темный и потому невыносимо мрачный город испугал еще теплого и полусонного Лукьянова. Он крепко схватился за поручень, возвышающийся на уровне его груди, как будто ему угрожала опасность выпасть из коляски, и испуганно глядел на пустынные пейзажи, по которым они проезжали. Страх его проистекал еще и оттого, что мотоциклетная коляска едва возвышалась над растрескавшимися неухоженными улицами — и было такое впечатление, что он, только что проснувшийся, едет по улицам ночного ада в надбитой с одной стороны яичной скорлупе. Седок — юная амазонка находилась в лучшем положении, поскольку она возносилась конной статуей над теми же улицами, и те же угрюмые ночные облики спящих порталов состарившихся зданий, ящики и мешки с мусором, выброшенная на улицы мебель казались ей куда более ничтожными, чем ее летящему на корточках в яйце пассажиру. Наконец, выбравшись из пыльных и скучных переулков, они пересекли Хаустон-стрит, застроенную новыми казармами и домами для рабочих, и еще через несколько поворотов выбрались на Первую авеню. На пересечении 6й улицы и Первой авеню на ее East стороне хрипели голоса и у самого тротуара шевелилась группа людей. Юная амазонка, обернувшись к Лукьянову, крикнула весело: «Убивают!» — и скособочила руль таким образом, чтобы проехать поближе к группе. Лукьянов смог разглядеть в лунном свете группу «youth workers», человек пять или шесть, бьющих мужчину и женщину. В момент, когда тандем амазонка — Лукьянов проехал мимо дерущихся, один из синеджинсовых обрушил железный прут на голову и плечи человека в яркой рубашке. Захрипев, человек рухнул на землю. «А-ааааа!» — заорал, в свою очередь, и «youth worker» с прутом, потому что женщина впилась зубами ему в руку. Увлекая Лукьянова в аптаун, мотоцикл оставил позади короткую ночную сцену, и сквозь ровное пофыркивание харлеевского мотора Лукьянов услышал, как девушка смеется.
На Первой авеню темноту украшали светофоры — признак цивилизации, и в районе 15й улицы Лукьянов заметил открытый бар, в котором горели свечи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65