Все они ждут, Пи-Джей. Чего они ждут? Что мы совершим наш последний акт магии, магии абсолютного завершения.
Знаю. Смотри. Вертолет улетает. Его силуэт пересекает луну.
Тебе не жарко? Ты можешь дышать?
Мне не нужно дышать. Сейчас я обратен самому себе. Что было живым, стало мертвым; что было первым — сейчас последнее.
Ты понимаешь, что это будет за магия?
Да. Вы с Эйнджелом должны уравновесить друг друга в этом мире. Здесь и сейчас — те же самые условия, в которых родилось твое бессмертие: извержение вулкана, души умерших... все линии жизни и смерти пересеклись в этом месте... их нити спутались, связались узлами, скрутились в клубок.
Все так же, как и тогда, у подножия Везувия.
Ты сможешь стереть себя из истории, если поймаешь нужный момент... а я смогу вернуть Хит... вывернув наизнанку свет и тьму. Мы должны повернуть колесо времени вспять. Вот почему духи сделали меня таким, какой я сейчас: обратным самому себе.
Это Эйнджел. Он называет меня по имени. Не Тимми Валентайном, не Конрадом Штольцем, не Себастьяном, не Уолли Альварезом, не Эрколем Се-рафино, не Жанно, не одним из тех миллионов имен, которыми я назывался на протяжении всего своего пути. Он называет меня по имени, которое я никогда не произносил вслух. Это мое настоящее имя. Откуда он его знает?
Потому что он — твоя тень.
Господи, я задыхаюсь, я задыхаюсь...
Держись. Я больше не смогу тебе помогать...
Этот туман убивает меня.
Я знаю.
А Хит?
Я знаю, я знаю, что и как должен сделать.
Эйнджел
Эйнджел стоял на маленьком островке посреди бурлящей лавы. Жар, исходящий от нее, нисколько его не беспокоил; он не задыхался в облаках удушливой серы. Косой луч лунного света освещал его холодную, бледную плоть. Его глаза были красными — из-за отблеска расплавленных камней, из-за нахлынувшей крови, из-за крыльев, сложенных у него за спиной. Он смотрел, как вертолет сел и затем улетел прочь, извергнув из своего чрева двух мужчин и женщину, покоившуюся в гробу.
Вулкан содрогнулся. Потоки лавы окружили его огненными ручьями. Облака серы выбивались из трещин. Он чувствовал, как пламя преобразуется, проходя по его венам, — вулкан содержал в себе мощь и силу, которыми он мог питаться.
Он окинул взглядом пылающее пространство. Вот он: его отражение, его второе "Я". И он пошел к нему. Босой, по поверхности моря огня; раскаленные камни у него под ногами превращались в сверкающий обсидиан. Свечение от лавы играло румянцем на его бледном лице. Он был прекрасен, как Иисус. Хотя солнце уже село, сейчас сам кратер вулкана был для них солнцем, рассветом смерти.
— Тимми, — произнес Эйнджел. Среди рева небес и земли его голос был тихим и нежным, как голос ребенка, как голос Бога. — Ты говорил, что, когда мы с тобой встретимся снова, ты увидишь единственную, великую истину, что открывается лишь умирающим.
— Привет, Эйнджел, — сказал Тимми. — Рад, что мы снова встретились, брат.
Тимми улыбнулся, и Эйнджел улыбнулся ему в ответ. Их улыбки были совершенно одинаковы, только у Эйнджела обнажились клыки, которых не было у Тимми.
— Привет, Эйнджел, — сказал Пи-Джей. Но это означало: прощай.
— Видишь, — продолжал Эйнджел, — как в этом месте пересекаются все линии жизни и смерти? Все наши пути сошлись в одной точке... и все эти люди, которых мы знали, они собрались в одном месте... словно реки, впадающие в одно море. Посмотри, как красиво. Как классно.
— Вот где настоящий Вампирский Узел, — сказал Тимми.
— Смотри, — сказал Эйнджел.
Он расправил крылья. Здания обрушивались под потоками лавы, поезда срывались с рушащихся мостов, Рим, Лондон, Теночтитлан, даже сама Атлантида погружались в огненно-красные волны, и мертвецы танцевали на поверхности бурлящей воды. Там была Памина, не ее кожа, а она сама... она смеялась, вальсировала со своей тетей Амелией между нагромождениями гробов, то тонувших, то вновь всплывавших на поверхности магмы. Там был Стивен Майлз, он дирижировал хором и оркестром, состоявшими из одних скелетов. И Карла Рубенс, во взвихренной мандале цвета рубина, и Джейсон Сирота, в медленном и прекрасном танце на сцене... темные фигуры истории, восседавшие на мерцающих тронах, их черные мантии колыхались на горячем ветру. Вот Жиль де Рэ, посаженный на кол, обращается в дым. Картины Караваджо... Кит Марло, умирающий во второй раз... гора трупов в печи Освенцима, где однажды пытались сжечь Тимми, приняв его за цыгана.
И умирающий Влад Цепеш завет Раду, не постаревшего, не изменившегося.
Пламя
Склон холма пылал. Тела молдаван медленно тлели. Шатры были объяты пламенем. Океан пылающих тел — вплоть до самого лагеря турецких войск...
— Раду.
— Да, Дракула.
— Ведь это ты, да? Они хотят сделать тебя князем. Но ты совершенно не постарел. Вот только глаза... Словно им тысячи лет.
— Так и есть, Дракула.
— Раду, Раду — ведь ты не мой брат, ты совсем не мой брат? Ты — дьявол, ты дважды то зло, которое творят язычники своей сатанинской алхимией. И теперь они сделают тебя князем, и Валлахией будут править демоны...
— Нет, Дракула, — сказал Раду, когда носильщики опустили его рядом с умирающим князем. Лицо ребенка, которого мальчик-вампир встретил когда-то в турецкой темнице, было совершенно неузнаваемо. Все в морщинах, рубцах и шрамах. Глубокие складки у губ создавали впечатление, будто Дракула вечно хмурился. Десятки ран на теле князя сочились кровью; над ним склонился лекарь, но ему уже ничто не могло помочь. Его голова сжата помятым шлемом, с губ срываются стоны, тело сотрясает дрожь. Раду знал, что в его предсмертном бреду были проблески истины.
— Я не иллюзия, сотворенная колдунами, — сказал он тому, кого когда-то назвал братом. — Я — совершенно иное. Люди видят во мне лишь то, что хотят увидеть, они никогда не видят моей истинной сущности. Разве что перед самой смертью.
Пламя
Эйнджел и Тимми разговаривали друг с другом.
Пи-Джей стоял совсем рядом, он не мог разобрать ни единого слова в реве вулкана. Пот ручьями стекал по лбу, заливая глаза. Но у него была одна задача. Дух, явившийся ему в образе летучей мыши, наделил его даром, и теперь он знал, что все в этом мире может стать собственной противоположностью. Приветствие — прощанием. День — ночью. Бегство с поля боя — кровавым побоищем. А смерть может стать жизнью, преобразованная силой любви.
Секс — великая магия, думал он. Миллиарды лет этот мир жил без секса, в нем было только подобие жизни — всякие там амебы, которые размножались делением, жили на и в других амебах и никогда не умирали. Секс стал той магией, которая породила тысячи разнообразных форм жизни. Двуногих и четвероногих. Летающих и плавающих, творений морей, воздуха и земли. Все они родились в результате плотской любви, любви, которая создала жизнь, а значит, и смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Знаю. Смотри. Вертолет улетает. Его силуэт пересекает луну.
Тебе не жарко? Ты можешь дышать?
Мне не нужно дышать. Сейчас я обратен самому себе. Что было живым, стало мертвым; что было первым — сейчас последнее.
Ты понимаешь, что это будет за магия?
Да. Вы с Эйнджелом должны уравновесить друг друга в этом мире. Здесь и сейчас — те же самые условия, в которых родилось твое бессмертие: извержение вулкана, души умерших... все линии жизни и смерти пересеклись в этом месте... их нити спутались, связались узлами, скрутились в клубок.
Все так же, как и тогда, у подножия Везувия.
Ты сможешь стереть себя из истории, если поймаешь нужный момент... а я смогу вернуть Хит... вывернув наизнанку свет и тьму. Мы должны повернуть колесо времени вспять. Вот почему духи сделали меня таким, какой я сейчас: обратным самому себе.
Это Эйнджел. Он называет меня по имени. Не Тимми Валентайном, не Конрадом Штольцем, не Себастьяном, не Уолли Альварезом, не Эрколем Се-рафино, не Жанно, не одним из тех миллионов имен, которыми я назывался на протяжении всего своего пути. Он называет меня по имени, которое я никогда не произносил вслух. Это мое настоящее имя. Откуда он его знает?
Потому что он — твоя тень.
Господи, я задыхаюсь, я задыхаюсь...
Держись. Я больше не смогу тебе помогать...
Этот туман убивает меня.
Я знаю.
А Хит?
Я знаю, я знаю, что и как должен сделать.
Эйнджел
Эйнджел стоял на маленьком островке посреди бурлящей лавы. Жар, исходящий от нее, нисколько его не беспокоил; он не задыхался в облаках удушливой серы. Косой луч лунного света освещал его холодную, бледную плоть. Его глаза были красными — из-за отблеска расплавленных камней, из-за нахлынувшей крови, из-за крыльев, сложенных у него за спиной. Он смотрел, как вертолет сел и затем улетел прочь, извергнув из своего чрева двух мужчин и женщину, покоившуюся в гробу.
Вулкан содрогнулся. Потоки лавы окружили его огненными ручьями. Облака серы выбивались из трещин. Он чувствовал, как пламя преобразуется, проходя по его венам, — вулкан содержал в себе мощь и силу, которыми он мог питаться.
Он окинул взглядом пылающее пространство. Вот он: его отражение, его второе "Я". И он пошел к нему. Босой, по поверхности моря огня; раскаленные камни у него под ногами превращались в сверкающий обсидиан. Свечение от лавы играло румянцем на его бледном лице. Он был прекрасен, как Иисус. Хотя солнце уже село, сейчас сам кратер вулкана был для них солнцем, рассветом смерти.
— Тимми, — произнес Эйнджел. Среди рева небес и земли его голос был тихим и нежным, как голос ребенка, как голос Бога. — Ты говорил, что, когда мы с тобой встретимся снова, ты увидишь единственную, великую истину, что открывается лишь умирающим.
— Привет, Эйнджел, — сказал Тимми. — Рад, что мы снова встретились, брат.
Тимми улыбнулся, и Эйнджел улыбнулся ему в ответ. Их улыбки были совершенно одинаковы, только у Эйнджела обнажились клыки, которых не было у Тимми.
— Привет, Эйнджел, — сказал Пи-Джей. Но это означало: прощай.
— Видишь, — продолжал Эйнджел, — как в этом месте пересекаются все линии жизни и смерти? Все наши пути сошлись в одной точке... и все эти люди, которых мы знали, они собрались в одном месте... словно реки, впадающие в одно море. Посмотри, как красиво. Как классно.
— Вот где настоящий Вампирский Узел, — сказал Тимми.
— Смотри, — сказал Эйнджел.
Он расправил крылья. Здания обрушивались под потоками лавы, поезда срывались с рушащихся мостов, Рим, Лондон, Теночтитлан, даже сама Атлантида погружались в огненно-красные волны, и мертвецы танцевали на поверхности бурлящей воды. Там была Памина, не ее кожа, а она сама... она смеялась, вальсировала со своей тетей Амелией между нагромождениями гробов, то тонувших, то вновь всплывавших на поверхности магмы. Там был Стивен Майлз, он дирижировал хором и оркестром, состоявшими из одних скелетов. И Карла Рубенс, во взвихренной мандале цвета рубина, и Джейсон Сирота, в медленном и прекрасном танце на сцене... темные фигуры истории, восседавшие на мерцающих тронах, их черные мантии колыхались на горячем ветру. Вот Жиль де Рэ, посаженный на кол, обращается в дым. Картины Караваджо... Кит Марло, умирающий во второй раз... гора трупов в печи Освенцима, где однажды пытались сжечь Тимми, приняв его за цыгана.
И умирающий Влад Цепеш завет Раду, не постаревшего, не изменившегося.
Пламя
Склон холма пылал. Тела молдаван медленно тлели. Шатры были объяты пламенем. Океан пылающих тел — вплоть до самого лагеря турецких войск...
— Раду.
— Да, Дракула.
— Ведь это ты, да? Они хотят сделать тебя князем. Но ты совершенно не постарел. Вот только глаза... Словно им тысячи лет.
— Так и есть, Дракула.
— Раду, Раду — ведь ты не мой брат, ты совсем не мой брат? Ты — дьявол, ты дважды то зло, которое творят язычники своей сатанинской алхимией. И теперь они сделают тебя князем, и Валлахией будут править демоны...
— Нет, Дракула, — сказал Раду, когда носильщики опустили его рядом с умирающим князем. Лицо ребенка, которого мальчик-вампир встретил когда-то в турецкой темнице, было совершенно неузнаваемо. Все в морщинах, рубцах и шрамах. Глубокие складки у губ создавали впечатление, будто Дракула вечно хмурился. Десятки ран на теле князя сочились кровью; над ним склонился лекарь, но ему уже ничто не могло помочь. Его голова сжата помятым шлемом, с губ срываются стоны, тело сотрясает дрожь. Раду знал, что в его предсмертном бреду были проблески истины.
— Я не иллюзия, сотворенная колдунами, — сказал он тому, кого когда-то назвал братом. — Я — совершенно иное. Люди видят во мне лишь то, что хотят увидеть, они никогда не видят моей истинной сущности. Разве что перед самой смертью.
Пламя
Эйнджел и Тимми разговаривали друг с другом.
Пи-Джей стоял совсем рядом, он не мог разобрать ни единого слова в реве вулкана. Пот ручьями стекал по лбу, заливая глаза. Но у него была одна задача. Дух, явившийся ему в образе летучей мыши, наделил его даром, и теперь он знал, что все в этом мире может стать собственной противоположностью. Приветствие — прощанием. День — ночью. Бегство с поля боя — кровавым побоищем. А смерть может стать жизнью, преобразованная силой любви.
Секс — великая магия, думал он. Миллиарды лет этот мир жил без секса, в нем было только подобие жизни — всякие там амебы, которые размножались делением, жили на и в других амебах и никогда не умирали. Секс стал той магией, которая породила тысячи разнообразных форм жизни. Двуногих и четвероногих. Летающих и плавающих, творений морей, воздуха и земли. Все они родились в результате плотской любви, любви, которая создала жизнь, а значит, и смерть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103