Как-то мне показалось, что я вижу маму... она стояла на кладбище... но нет, это была совсем другая женщина, одетая в ночь... она стояла одной ногой в наполовину вырытой могиле... в другой раз я видел двоих человек, я знал, что они были мертвы... потому что я их узнал... я их видел на съемках... в горящих декорациях.
Свист и скрежет тормозов.
Поезд остановился.
Я почувствовал запах родной земли.
Это был Вопль Висельника.
Любовь и смерть
Я вышел из поезда и пошел по перрону, но быстро понял, что мне не нужно идти ногами — надо лишь отпустить себя, и ветер сам понесет меня. Только этот ветер был не снаружи, а внутри, потому что то, из чего я сделан, — на самом деле не плоть... а материя, из которой сотканы человеческие кошмары. Люди верят в меня. И поэтому я настоящий. Тимми мне говорил об этом. «Ты будешь один такой», — сказал он. Что бы это ни значило. У него было две тысячи лет, чтобы понять, кто он есть, а я — всего-навсего глупый мальчишка, который скопировал его образ.
Ладно, как бы там ни было... я почувствовал, как растворился в ветре, почти растворился... но я все равно занимал столько же места в пространстве, потому что я был не совсем в этом пространстве... я был внутри и как будто снаружи. Вопль Висельника... Я поднялся высоко над землей. В лунном свете трава была черной, вся усыпанная каплями росы. Мне показалось, что я знаю это место. Вот церковь, где проповедовал Дамиан Питерc, пока не построил свою империю веры, которая на самом деле была безверием. А вот магазин мистера Флагстада, и его сломанный самолет, который, сколько я жил в этом городе, так никто и не собрался починить. (Да, раньше я жил, а теперь не живу.) Деревянные домики, старые, видавшие виды машины на подъездных дорожках. Покосившиеся заборы, трава, пробивающаяся через плитку мостовой. Да, я знал это место... и если бы я мог чувствовать боль, мне бы, наверное, было больно.
Дом на вершине холма: заброшен. Окна разбиты, внутри хозяйничает ветер. Мы покинули этот дом, даже не оглянувшись на него на прощание, мы никогда больше не вспоминали о нем, потому что в нем ничего не осталось... там даже нечего было украсть. Черт, он нисколько не изменился, кроме того, что пришел в полное запустение, потому что теперь в нем никто не жил.
А вот и холмик — на том самом месте, где мы похоронили моего брата-близнеца Эррола. Потому что из нас двоих в живых мог остаться только один.
— Вы вдвоем загнали бы меня в могилу, — как-то сказала мне мать, и больше мы не возвращались к этому разговору.
Я прислушался.
Крыса копошилась в матрасе старой кровати, в которой я спал когда-то. В стенах шуршали тараканы. Я их слышал. Я слышал мистера Флагстада — как он бормочет во сне. Слышал, как храпит миссис Флагстад. Кот, сидевший на мусорном баке, вылизывал себя, шершавый язык скользил по шерсти.
Вот тогда я и понял, что теперь могу слышать — в первый раз, по-настоящему. Смертные на самом деле глухие, потому что они не слышат все многообразие звуков. Тараканы, шелест простыней... Я слышал, как растет трава... глубокий вздох, как басовая нота дрожащей струны, гулкое эхо во влажном ветре... звук слишком глубокий, чтобы его могло уловить человеческое ухо... и я подумал: во что превращается музыка, если ты даже не можешь услышать настоящих басов? Шум, всего лишь никчемный шум. Музыка смертных — это только пылинка, стремящаяся не пропасть в этом безбрежном разливе диссонанса. Они не слышат музыку! — говорил я себе. Это было первым открытием... первым шагом к тому, чтобы понять, что именно во мне изменилось.
Когда я услышал музыку в первый раз.
Я понял столько всего... чего до сих пор не понимал. Например, песни Тимми. Там всегда были такие места, где казалось, что чего-то отчаянно не хватает... непонятный провал... пустота... то, что критики из «Rolling Stone» называли «непредсказуемым своеобразием построения». Но теперь я понял, что это были совсем не провалы беззвучия. Это были места, в которых звучало эхо вселенной... и если ты знаешь, как слушать, то ты услышишь... не просто, как растет трава или как дует ветер... ты услышишь и то, что вообще не производит звуков... грохот планет, плывущих в безвоздушном пространстве, взрывы галактик в миллионах световых лет отсюда... если бы ты могла это слышать, ты бы узнала, что у всего есть своя песня, и каждая песня несет в себе частичку жизни и смерти... вся наша чертова вселенная — она в этих песнях... Теперь я знаю, о чем на самом деле пел Тимми.
Если бы я мог дышать, у меня бы перехватило дыхание. Но теперь я не дышу.
А потом я услышал свое имя:
Эйнджел... Ты — ангел... в ветре, дующем откуда-то сверху... я узнал этот голос, зовущий меня из моего человеческого прошлого. Это была Бекки Слейд. Как-то она говорила мне... ты — ангел, Эйнджел... черная девочка... мы учились с ней в школе... тот же самый голос, может быть, только слегка охрипший, а может, и нет... голос, который принес ночной ветер откуда-то сверху, издалека... люди на таком расстоянии не слышат, но я услышал. Может быть, поезд остановился здесь неспроста. Может быть, это все для того, чтобы я начал свое новое существование с того же самого места, где началась моя человеческая жизнь. Или, может, я сперва должен вспомнить свою прежнюю жизнь, прежде чем можно будет начать новую. Или, может быть, это место все еще держит меня... как земля, которая облепляет тебя и давит, когда ты пытаешься выбраться из свежевырытой могилы.
А вот и сарай, куда мы забирались с Бекки и где сидели в тот раз, когда она захотела, чтобы я увидел ее без одежды. И чтобы я тоже разделся. Здесь я узнал то, что мальчики делают с девочками, кроме того, что со мной делала мама...
Ты — ангел!
Она тут, в нашем потайном месте... и я даже не знаю, что я чувствую по этому поводу. Это была наша тайна, о ней никто не должен был знать. Ветер завывал. Я пошел вверх по склону, хотя я больше летел, чем шел, потому что мое тело менялось... и я несся с порывами ветра... кем я стал? Летучей мышью, вороном? Не знаю... но ветер меня подхватил, и когда я раскинул руки — как будто расправил крылья, — я заметил, как мои перья блестят в лунном свете, и я падал в потоках ветра.
ангел
Да, я вернулся. Я был прекрасен. Я парил, расправив крылья. Я кричал и крутился вокруг луны.
ангел
Я слышал ее пронзительный голос. Ворон, летящий в ночи. Она говорила: Я ходила сюда с Эйнджелом, ну, с тем, кого звали Эйнджелом, но теперь он Тимми Валентайн. Честное слово. Ну, тот, который «Оскара» получил. Ты же видел по телику, как вручали «Оскара»? Но для меня он был не просто кинозвездой. Знаешь, для меня он всегда был особенным. Он был единственным мальчиком, который не называл меня черножопой в глаза. И мы с ним ходили сюда, в этот сарай, и он трогал меня, только ты не ревнуй, ничего такого у нас с ним не было, он вообще ничего об этом не знал, как маленький мальчик, который уже ходит в школу, но до сих пор спит в кровати с мамочкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Свист и скрежет тормозов.
Поезд остановился.
Я почувствовал запах родной земли.
Это был Вопль Висельника.
Любовь и смерть
Я вышел из поезда и пошел по перрону, но быстро понял, что мне не нужно идти ногами — надо лишь отпустить себя, и ветер сам понесет меня. Только этот ветер был не снаружи, а внутри, потому что то, из чего я сделан, — на самом деле не плоть... а материя, из которой сотканы человеческие кошмары. Люди верят в меня. И поэтому я настоящий. Тимми мне говорил об этом. «Ты будешь один такой», — сказал он. Что бы это ни значило. У него было две тысячи лет, чтобы понять, кто он есть, а я — всего-навсего глупый мальчишка, который скопировал его образ.
Ладно, как бы там ни было... я почувствовал, как растворился в ветре, почти растворился... но я все равно занимал столько же места в пространстве, потому что я был не совсем в этом пространстве... я был внутри и как будто снаружи. Вопль Висельника... Я поднялся высоко над землей. В лунном свете трава была черной, вся усыпанная каплями росы. Мне показалось, что я знаю это место. Вот церковь, где проповедовал Дамиан Питерc, пока не построил свою империю веры, которая на самом деле была безверием. А вот магазин мистера Флагстада, и его сломанный самолет, который, сколько я жил в этом городе, так никто и не собрался починить. (Да, раньше я жил, а теперь не живу.) Деревянные домики, старые, видавшие виды машины на подъездных дорожках. Покосившиеся заборы, трава, пробивающаяся через плитку мостовой. Да, я знал это место... и если бы я мог чувствовать боль, мне бы, наверное, было больно.
Дом на вершине холма: заброшен. Окна разбиты, внутри хозяйничает ветер. Мы покинули этот дом, даже не оглянувшись на него на прощание, мы никогда больше не вспоминали о нем, потому что в нем ничего не осталось... там даже нечего было украсть. Черт, он нисколько не изменился, кроме того, что пришел в полное запустение, потому что теперь в нем никто не жил.
А вот и холмик — на том самом месте, где мы похоронили моего брата-близнеца Эррола. Потому что из нас двоих в живых мог остаться только один.
— Вы вдвоем загнали бы меня в могилу, — как-то сказала мне мать, и больше мы не возвращались к этому разговору.
Я прислушался.
Крыса копошилась в матрасе старой кровати, в которой я спал когда-то. В стенах шуршали тараканы. Я их слышал. Я слышал мистера Флагстада — как он бормочет во сне. Слышал, как храпит миссис Флагстад. Кот, сидевший на мусорном баке, вылизывал себя, шершавый язык скользил по шерсти.
Вот тогда я и понял, что теперь могу слышать — в первый раз, по-настоящему. Смертные на самом деле глухие, потому что они не слышат все многообразие звуков. Тараканы, шелест простыней... Я слышал, как растет трава... глубокий вздох, как басовая нота дрожащей струны, гулкое эхо во влажном ветре... звук слишком глубокий, чтобы его могло уловить человеческое ухо... и я подумал: во что превращается музыка, если ты даже не можешь услышать настоящих басов? Шум, всего лишь никчемный шум. Музыка смертных — это только пылинка, стремящаяся не пропасть в этом безбрежном разливе диссонанса. Они не слышат музыку! — говорил я себе. Это было первым открытием... первым шагом к тому, чтобы понять, что именно во мне изменилось.
Когда я услышал музыку в первый раз.
Я понял столько всего... чего до сих пор не понимал. Например, песни Тимми. Там всегда были такие места, где казалось, что чего-то отчаянно не хватает... непонятный провал... пустота... то, что критики из «Rolling Stone» называли «непредсказуемым своеобразием построения». Но теперь я понял, что это были совсем не провалы беззвучия. Это были места, в которых звучало эхо вселенной... и если ты знаешь, как слушать, то ты услышишь... не просто, как растет трава или как дует ветер... ты услышишь и то, что вообще не производит звуков... грохот планет, плывущих в безвоздушном пространстве, взрывы галактик в миллионах световых лет отсюда... если бы ты могла это слышать, ты бы узнала, что у всего есть своя песня, и каждая песня несет в себе частичку жизни и смерти... вся наша чертова вселенная — она в этих песнях... Теперь я знаю, о чем на самом деле пел Тимми.
Если бы я мог дышать, у меня бы перехватило дыхание. Но теперь я не дышу.
А потом я услышал свое имя:
Эйнджел... Ты — ангел... в ветре, дующем откуда-то сверху... я узнал этот голос, зовущий меня из моего человеческого прошлого. Это была Бекки Слейд. Как-то она говорила мне... ты — ангел, Эйнджел... черная девочка... мы учились с ней в школе... тот же самый голос, может быть, только слегка охрипший, а может, и нет... голос, который принес ночной ветер откуда-то сверху, издалека... люди на таком расстоянии не слышат, но я услышал. Может быть, поезд остановился здесь неспроста. Может быть, это все для того, чтобы я начал свое новое существование с того же самого места, где началась моя человеческая жизнь. Или, может, я сперва должен вспомнить свою прежнюю жизнь, прежде чем можно будет начать новую. Или, может быть, это место все еще держит меня... как земля, которая облепляет тебя и давит, когда ты пытаешься выбраться из свежевырытой могилы.
А вот и сарай, куда мы забирались с Бекки и где сидели в тот раз, когда она захотела, чтобы я увидел ее без одежды. И чтобы я тоже разделся. Здесь я узнал то, что мальчики делают с девочками, кроме того, что со мной делала мама...
Ты — ангел!
Она тут, в нашем потайном месте... и я даже не знаю, что я чувствую по этому поводу. Это была наша тайна, о ней никто не должен был знать. Ветер завывал. Я пошел вверх по склону, хотя я больше летел, чем шел, потому что мое тело менялось... и я несся с порывами ветра... кем я стал? Летучей мышью, вороном? Не знаю... но ветер меня подхватил, и когда я раскинул руки — как будто расправил крылья, — я заметил, как мои перья блестят в лунном свете, и я падал в потоках ветра.
ангел
Да, я вернулся. Я был прекрасен. Я парил, расправив крылья. Я кричал и крутился вокруг луны.
ангел
Я слышал ее пронзительный голос. Ворон, летящий в ночи. Она говорила: Я ходила сюда с Эйнджелом, ну, с тем, кого звали Эйнджелом, но теперь он Тимми Валентайн. Честное слово. Ну, тот, который «Оскара» получил. Ты же видел по телику, как вручали «Оскара»? Но для меня он был не просто кинозвездой. Знаешь, для меня он всегда был особенным. Он был единственным мальчиком, который не называл меня черножопой в глаза. И мы с ним ходили сюда, в этот сарай, и он трогал меня, только ты не ревнуй, ничего такого у нас с ним не было, он вообще ничего об этом не знал, как маленький мальчик, который уже ходит в школу, но до сих пор спит в кровати с мамочкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103