— Да, но... знаешь... сейчас уже вечер... это маленький городок в Германии... здесь не ходят по магазинам с наступлением темноты... мы можем заняться этим прямо на мостовой, и никто даже и не заметит... ну, разве что...
— Или прямо под этой кошмарной статуей во дворе у отеля? Которая похожа на Гитлера в лохмотьях?
— Вообще-то это святая Катерина, которую здесь очень чтят.
Они встали из-за стола. Пи-Джей бросил на стол несколько банкнот, явно больше, чем нужно — старая дама, сидевшая за соседним столиком, неодобрительно цокнула языком, увидев такую варварскую щедрость, — и, чтобы окончательно поставить точку, поцеловал Хит нагло и страстно, прямо на глазах оторопевшей старушки.
— Подожди. — Хит отстранилась и схватилась за грудь. — Амулет... такое ощущение... даже не знаю. — Она казалась растерянной. — Кажется, Эйнджел ревнует.
Опера
«Замок герцога Синяя Борода» — не очень длинная опера, но она опустошает... выпивает тебя до дна... Как вампир, с грустью думал Тимми.
Сам процесс опустошения начался задолго до начала представления, когда несколько импресарио и невыносимо старых оперных примадонн пустились в занудные воспоминания о прошлом. Если бы они знали Амелию такой, какой знал ее он... необузданной, дикой женщиной, которая прижимала его к своему лону, источавшему менструальную кровь, и заставляла его, как котенка, лизать эту сгущенную кровь... Тимми улыбнулся едва заметной улыбкой. Шелковое белье под его нежными лапками. Из мальчика он превращался в зверя, сгущаясь тенью в подобие плоти, мурлыкал над ее горячей кожей, совал пушистую голову прямо в эту расселину из жаркой и скользкой материи, что сжималась вокруг него, словно пытаясь его протолкнуть к самой матке... больше я так не смогу никогда, думал он. Один образ сменял другой... ключи, отпирающие двери... обнаженные ступни, бегущие по деревянному полу... нос, упирающийся в землю, исполненную таких резких запахов... вот он падает, обнаженный, с небес на землю, птицей смерти, летучей мышью в смертельном выпаде... И все это — я, думал он. То есть был я. Но теперь, когда я поменял эктоплазменное бытие на протоплазменное... ему вдруг захотелось превратиться в какого-нибудь маленького зверька... в мышь, например... чтобы умчаться отсюда... прочь... сквозь лес человеческих ног, сквозь запах пота и грибка... может быть, если я смогу сосредоточиться, то есть по-настоящему сосредоточиться, у меня все получится... но нет. Он выдает желаемое за действительное.
Они сидели в ложе, отведенной для родственников Амелии. Раньше это была королевская ложа, но теперь, после всех новомодных перестроек, она превратилась в унылую бетонную нишу с установленным в ней кофейным автоматом. Родственников было не так чтобы очень много, и все они демонстративно не замечали Памину, паршивую овцу добропорядочного семейства, и ее приятеля — рок-звезду, идола молодого поколения, — пусть даже Памина пришла в очень пристойном виде. На ней было черное строгое платье из гардероба Хит.
Вступительные слова, которые невнятно пробормотал старик в костюме арлекина, сидевший со скрещенными на груди руками, прямо перед занавесом цвета полуночного неба, были на зловещем, раскатистом венгерском:
Hqj rego rejtem
Hova, hova rejstem
Hoi volt, hoi пет: kint-e vagy bent?
— Что он там говорит? — прошептала Памина.
— Это очень древняя история, — перевел Тимми, — и кто знает, о чем она: о том ли мире, что нас окружает, или о том, что таится у нас внутри? Вот послушай... De пет abba halunk bele... «В нас самих мы никогда не умрем».
— Только не говори мне, что венгерскому тебя учил сам граф Дракула, — пошутила Памина.
— Дракула был румыном, — ответил Тимми. И тут же вспомнил...
Вымощенная дорога, крысы в сточных канавах, отрезанные головы, насаженные на колья, — до самой вершины холма, где стоит пиршественный стол...
Было ли это на самом деле? — подумал Тимми. Или это всего лишь фантазия, выхваченная из хаоса моих отрывочных воспоминаний? Знал ли я Влада Цепеша, настоящего Дракулу... или это просто картинка, всплывшая из когда-то прочитанной книги?
— Он сидел в турецкой тюрьме.
Тимми не знал, что это: его собственное воспоминание или отголосок чьей-то чужой истории.
— Как в том фильме с Брэдом Дэвисом? Дай вспомнить... «Полуночный экспресс»?
— Нет. Это было еще в средневековье. И все было гораздо хуже.
— Ты знал его!
— Не могу вспомнить. — Тимми был в замешательстве. В памяти всплывали крысы, какие-то ржавые железяки, сочащиеся влагой дыры в каменном потолке... вот сейчас... это действительно воспоминания... скрип ржавчины у него под руками... или это были лапы? Шепот. Шепот. — Хотя ладно. Какая разница? Он даже не был вампиром. Просто один из тех, кого я встретил в той турецкой тюрьме... пятьсот лет назад... Ты не волнуйся за Дракулу. Лучше слушай оперу.
Зазвучали первые ноты, виолончели и контрабасы взвыли в унисон, как несмазанные петли замковых ворот... пронзительные кларнеты возвестили приезд герцога Синяя Борода и его четвертой жены Юдит — женщины, чье стремление узнать в конце концов приведет ее к смерти.
Герцог был просто дурак. Нельзя никому уступать — никому и никогда, — даже если ты любишь этого человека и хочешь, чтобы тебя тоже любили. Надо закрыть дверь на замок и выбросить ключ. Как это делают люди. Но ты — не человек... ты — архетип...
На сцене — декорации замка. Лестница из черного камня; пейзажи на стенах. Кажется, краска на них еще не просохла. Такое впечатление, что эти декорации хранились тут еще со времен Амелии, а теперь их наскоро очистили от пыли, а картины заново нарисовали. Актеры были во всем черном. В роли Синей Бороды выступал Эдуардо Бриане, сгорбленный старик с замогильным, надтреснутым голосом, который пел эту партию еще в шестидесятых. Возможно, он сейчас жил в том же доме для престарелых музыкантов, где скончалась Амелия. Его исполнение дышало страстью, но голос уже не вытягивал нужную громкость: иногда он тонул в звуках оркестра, и время от времени переходил на хриплый sprechgesang .
Юдит пела Патриция Кзачек, одна из самых многообещающих протеже Амелии. В ней не было той утонченной нежности, какая была в Амелии, но зато ее голос мог разбудить мертвеца; он пробивался сквозь о музыку, как катана в руке самурая...
Hideg kovet melegitem,
A testemmel melegitem...
— Я согрею этот ледяной мрамор, согрею его теплом своего тела... — шептал Тимми, вспоминая людей, которые были еще холоднее, чем лед или камень, и людей, заключавших в себе столько тепла, что оно изливалось потоком на всех, кто рядом... он вспоминал, как пил из них эту страсть к жизни... а потом вдруг почувствовал что-то странное на щеке... влагу, которая быстрее, чем кровь... быстрее, чем смерть.
Двери замка начали открываться. Из каждой открытой двери на сцену лился поток кроваво-красного света.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103