Терзаются соперники такого рода подозрениями, но помалкивают, грешки ведь за всеми водятся.
Ночь жаркая. Проходят люди, играют кто на чем, поют, мальчишки друг за другом гоняются, сущее наказание, всегда такими были, от сотворения мира, неисправимы, путаются в юбках у женщин, получают пинки и подзатыльники от мужчин, сопровождающих дам, и, вывернувшись, строят рожи и показывают кукиш, затем снова пускаются бежать, снова за кем-то увязываются. А то затевают потешную тавромахию, за быка широкая доска, к ней прикреплены два бараньих рога, иной раз непарные, и срезанная агава, выставившая свои колючки, вооружившись этой доской и прижав ее к груди, один из мальчишек изображает быка, бросается на прочих участников боя с благородной яростью, испускает рев от воображаемой боли, когда в зеленую плоть агавы втыкаются деревянные бандерильи, но, если бандерильеро промахнулся и задел быка, благородства как не бывало, сорванцы снова гоняются друг за другом, бесчинствуют, мешая поэтам, которые просят повторить заданную фразу, переспрашивая даму, что сидит у окна наверху, Как вы сказали, а она в ответ жеманно, Лечу я, несомая тысячей пташек, и в сей возне, потехах и стычках протекает ночь на улицах, в домах же угощаются горячим шоколадом и поют грустные романсы-солау, а когда занимается рассвет, начинают собираться войска, во время процессии они выстроятся шпалерами, всем справили новые мундиры в честь таинства Святой Евхаристии.
Никто в Лиссабоне не спал. Кончились поэтические турниры, дамы отошли от окон, чтобы поправить покосившиеся или рассыпавшиеся прически, вскоре снова высунутся, неотразимые по милости белил и румян. Мелкий люд, белые, черные и мулаты всех оттенков, рассыпался по улицам, еще серым в свете первой зари, только площадь Террейро-до-Пасо, открытая небу и выходящая на реку, кажется синеватой там, где тень, а потом ее внезапно заливает алый свет со стороны дворца и патриаршей церкви, когда солнце, взойдя где-то за противоположным берегом Тежо, разгоняет туман светоносным своим дыханьем. И тут появляется процессия. В голове ее несут знамена городских цехов, подначальных Палате ремесел, которую именуют по числу членов Палатой двадцати четырех, впереди всех знамя плотников, на коем изображен святой Иосиф, он ведь занимался этим ремеслом, и всякие другие знамена, на каждом изображен какой-нибудь святой, полотнища парчовые, расшитые золотом и такие огромные, что нести их приходится вчетвером, знаменосцы сменяют друг друга, отдыхая по очереди, хорошо еще, ветра нет, в такт шагам покачиваются шелковые с золотой нитью шнуры и золотые кисти, они украшают поблескивающие древки. А вот и изваяние святого Георгия, при нем весь его штаб, пешие барабанщики, конные трубачи, одни барабанят, другие трубят, трам-там-там, трам-там-там, ту-ру-ру, ту-ру-ру, Балтазар не добрался до Террейро-до-Пасо, но слышит издали трубные звуки, и его прохватывает дрожь, словно он на поле битвы, противник выстроился в боевом порядке, кто начнет, они или мы, и тут он чувствует, что рука у него болит, как давно уже не болела, может, боль оттого, что нынче не прикрепил он к культе ни крюка, ни клинка, у тела на все своя память, Блимунда, если бы не ты, кто был бы справа от меня, кого мог бы обнять я правой рукой, ты рядом, я обнимаю здоровой рукой твое плечо, твой стан, а народ пускай себе глазеет, раз не принято, чтобы мужчина с женщиной ходили в обнимку. Скрылись знамена, затихает рев труб и грохот барабанов, вот появляется знаменосец святого Георгия, герольд его, человек из железа, в железо одет, в железо обут, с перьями на шлеме и с опущенным забралом, во время боев он при святом за оруженосца, держит хоругвь его и копье, выходит вперед поглядеть, появился ли дракон или спит, нынче-то эта предосторожность ни к чему, не спит дракон и не появился, а вздыхает оттого, что никогда больше не появляться ему на процессии Тела Христова, не дело это, обходиться так с драконами, да и со змеями, и с гигантами, до чего же он жалок, наш мир, если ничего не стоит отнять у него все самое красивое, хотя кое-что красивое все-таки уцелело или уж до того красиво, что реформаторы процессий все-таки не решились оставить лошадей в конюшнях, речь-то наша о лошадях, или отпустить их, чтобы щипали по пустошам что придется, хворые и несчастные, и вот появились они, числом сорок шесть, вороные и серые, под красивыми чепраками, гром меня разрази, как не сказать, что эти твари наряднее людей, которые на них глазеют, а ведь в праздник Тела Христова всяк вырядился в самолучшее, что только было в доме, такую надел одежонку, чтобы не стыдно было показаться на глаза Господу, нагими он создал нас, а на глаза себе допускает только одетыми, поди пойми такого Бога или религию, которую люди сочинили, по правде сказать, нагишом-то мы не всегда красивы, уже по лицу видно, если лицо не размалевано, к примеру, поди знай, какое тело у этого святого Георгия, если снять с него серебряные доспехи и берет с перьями, кукла на шарнирах, и волоса-то нету там, где людям положено, человек может быть святым и иметь то, что всем людям положено, да мыслимо ли представить себе такую святость, которой неведомы и сила людская, и слабость, кроющаяся порой в силе, да ладно, как объяснишь все это святому Георгию, восседающему на белом своем коне, если тварь эту стоит именовать конем, он ведь живет себе поживает в королевских конюшнях, конюх к нему особый приставлен, и холит его, и выгуливает, только святой на нем и разъезжает, он ни под дьяволом не гарцевал, ни под человеком, жалкая тварь, околеет, так и не отведав жизни, дай Бог, чтобы шкура твоя, когда обдерут тебя после смерти, пошла на барабан, может, когда застучат по нему палочки, проснется гнев в сердце твоем, таком дряхлом, однако же в мире сем все уравновешивается и возмещается, как уже было доказано, когда говорилось о смерти мальчонки из Мафры и инфанта дона Педро, нынче еще доказательство прибавится, вот оно, мальчонка-паж, что изображает оруженосца святого Георгия, он едет на вороном коне, на голове шишак с перьями, в руке копье, каждая из матерей, что, стоя по обеим сторонам улицы, глазеют На процессию, полускрытую от них рядами солдат, будет грезить нынче ночью, что это ее сын сидит на вороном, служит святому Георгию пажом на земле, а может, и на небе будет служить, ради одного этого стоило родить его на свет, а вот и новое явление святого Георгия, на сей раз он изображен на большом штандарте, каковой несут члены братства при Королевской церкви, приданной королевскому же Дому призрения недужных, и, наконец, в завершение этой первой части блистательного парада выходят трубачи и литаврщики в бархатных костюмах и с белыми перьями на шляпах, затем перерыв, самомалейший, и вот уже из королевской часовни выходят члены религиозных братств, тысячи мужчин и женщин, и те и другие наособицу, здесь евы с адамами не якшаются, гляди, вон идет Антонио-Мария, и Симон-Нунес, и Мануэл-Каэтано, и Жозе-Бернардо, и Ана да Консейсан, и Антонио да Бежа, и самые обыкновенные Жозе дос Сантос, и Брас-Франсиско, и Педро-Каин, и Мария-Калдас, самые разные имена, и цвет одежды тоже разный, длинные плащи, красные, синие, белые, черные, пунцовые, короткие плащи, серые пелерины, коричневые, и голубые, и фиолетовые, и белые, и красные, и желтые, и пунцовые, и зеленые, и черные, черны и некоторые члены братств, хуже всего, что эти братские отношения между черными и белыми, шествующими в одной и той же процессии, кончаются у подножья престола Иисуса Христа, но все-таки многообещающее начало, стоит только Господу Богу в один прекрасный день перерядиться в чернокожего и повестить по церквам, Белый за полцены черного пойдет, вот и проталкивайтесь в рай, как хотите, по этой-то причине прибрежная часть сада, волею случая разместившегося на берегу морском, покроется в будущем телами тех, кто жаждет, чтобы спины их почернели под солнцем, нынче при одной мысли о таком времяпрепровождении хохот бы начался, а ведь будут и такие, что и на пляж не вылезут, сидят себе дома, мажутся разными мазями, а на улицу выйдут, их и соседи не признают, Какого черта затесался сюда этот мулат, вот как трудно блюсти братство, когда цвета кожи разные, а меж тем новые религиозные братства появляются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Ночь жаркая. Проходят люди, играют кто на чем, поют, мальчишки друг за другом гоняются, сущее наказание, всегда такими были, от сотворения мира, неисправимы, путаются в юбках у женщин, получают пинки и подзатыльники от мужчин, сопровождающих дам, и, вывернувшись, строят рожи и показывают кукиш, затем снова пускаются бежать, снова за кем-то увязываются. А то затевают потешную тавромахию, за быка широкая доска, к ней прикреплены два бараньих рога, иной раз непарные, и срезанная агава, выставившая свои колючки, вооружившись этой доской и прижав ее к груди, один из мальчишек изображает быка, бросается на прочих участников боя с благородной яростью, испускает рев от воображаемой боли, когда в зеленую плоть агавы втыкаются деревянные бандерильи, но, если бандерильеро промахнулся и задел быка, благородства как не бывало, сорванцы снова гоняются друг за другом, бесчинствуют, мешая поэтам, которые просят повторить заданную фразу, переспрашивая даму, что сидит у окна наверху, Как вы сказали, а она в ответ жеманно, Лечу я, несомая тысячей пташек, и в сей возне, потехах и стычках протекает ночь на улицах, в домах же угощаются горячим шоколадом и поют грустные романсы-солау, а когда занимается рассвет, начинают собираться войска, во время процессии они выстроятся шпалерами, всем справили новые мундиры в честь таинства Святой Евхаристии.
Никто в Лиссабоне не спал. Кончились поэтические турниры, дамы отошли от окон, чтобы поправить покосившиеся или рассыпавшиеся прически, вскоре снова высунутся, неотразимые по милости белил и румян. Мелкий люд, белые, черные и мулаты всех оттенков, рассыпался по улицам, еще серым в свете первой зари, только площадь Террейро-до-Пасо, открытая небу и выходящая на реку, кажется синеватой там, где тень, а потом ее внезапно заливает алый свет со стороны дворца и патриаршей церкви, когда солнце, взойдя где-то за противоположным берегом Тежо, разгоняет туман светоносным своим дыханьем. И тут появляется процессия. В голове ее несут знамена городских цехов, подначальных Палате ремесел, которую именуют по числу членов Палатой двадцати четырех, впереди всех знамя плотников, на коем изображен святой Иосиф, он ведь занимался этим ремеслом, и всякие другие знамена, на каждом изображен какой-нибудь святой, полотнища парчовые, расшитые золотом и такие огромные, что нести их приходится вчетвером, знаменосцы сменяют друг друга, отдыхая по очереди, хорошо еще, ветра нет, в такт шагам покачиваются шелковые с золотой нитью шнуры и золотые кисти, они украшают поблескивающие древки. А вот и изваяние святого Георгия, при нем весь его штаб, пешие барабанщики, конные трубачи, одни барабанят, другие трубят, трам-там-там, трам-там-там, ту-ру-ру, ту-ру-ру, Балтазар не добрался до Террейро-до-Пасо, но слышит издали трубные звуки, и его прохватывает дрожь, словно он на поле битвы, противник выстроился в боевом порядке, кто начнет, они или мы, и тут он чувствует, что рука у него болит, как давно уже не болела, может, боль оттого, что нынче не прикрепил он к культе ни крюка, ни клинка, у тела на все своя память, Блимунда, если бы не ты, кто был бы справа от меня, кого мог бы обнять я правой рукой, ты рядом, я обнимаю здоровой рукой твое плечо, твой стан, а народ пускай себе глазеет, раз не принято, чтобы мужчина с женщиной ходили в обнимку. Скрылись знамена, затихает рев труб и грохот барабанов, вот появляется знаменосец святого Георгия, герольд его, человек из железа, в железо одет, в железо обут, с перьями на шлеме и с опущенным забралом, во время боев он при святом за оруженосца, держит хоругвь его и копье, выходит вперед поглядеть, появился ли дракон или спит, нынче-то эта предосторожность ни к чему, не спит дракон и не появился, а вздыхает оттого, что никогда больше не появляться ему на процессии Тела Христова, не дело это, обходиться так с драконами, да и со змеями, и с гигантами, до чего же он жалок, наш мир, если ничего не стоит отнять у него все самое красивое, хотя кое-что красивое все-таки уцелело или уж до того красиво, что реформаторы процессий все-таки не решились оставить лошадей в конюшнях, речь-то наша о лошадях, или отпустить их, чтобы щипали по пустошам что придется, хворые и несчастные, и вот появились они, числом сорок шесть, вороные и серые, под красивыми чепраками, гром меня разрази, как не сказать, что эти твари наряднее людей, которые на них глазеют, а ведь в праздник Тела Христова всяк вырядился в самолучшее, что только было в доме, такую надел одежонку, чтобы не стыдно было показаться на глаза Господу, нагими он создал нас, а на глаза себе допускает только одетыми, поди пойми такого Бога или религию, которую люди сочинили, по правде сказать, нагишом-то мы не всегда красивы, уже по лицу видно, если лицо не размалевано, к примеру, поди знай, какое тело у этого святого Георгия, если снять с него серебряные доспехи и берет с перьями, кукла на шарнирах, и волоса-то нету там, где людям положено, человек может быть святым и иметь то, что всем людям положено, да мыслимо ли представить себе такую святость, которой неведомы и сила людская, и слабость, кроющаяся порой в силе, да ладно, как объяснишь все это святому Георгию, восседающему на белом своем коне, если тварь эту стоит именовать конем, он ведь живет себе поживает в королевских конюшнях, конюх к нему особый приставлен, и холит его, и выгуливает, только святой на нем и разъезжает, он ни под дьяволом не гарцевал, ни под человеком, жалкая тварь, околеет, так и не отведав жизни, дай Бог, чтобы шкура твоя, когда обдерут тебя после смерти, пошла на барабан, может, когда застучат по нему палочки, проснется гнев в сердце твоем, таком дряхлом, однако же в мире сем все уравновешивается и возмещается, как уже было доказано, когда говорилось о смерти мальчонки из Мафры и инфанта дона Педро, нынче еще доказательство прибавится, вот оно, мальчонка-паж, что изображает оруженосца святого Георгия, он едет на вороном коне, на голове шишак с перьями, в руке копье, каждая из матерей, что, стоя по обеим сторонам улицы, глазеют На процессию, полускрытую от них рядами солдат, будет грезить нынче ночью, что это ее сын сидит на вороном, служит святому Георгию пажом на земле, а может, и на небе будет служить, ради одного этого стоило родить его на свет, а вот и новое явление святого Георгия, на сей раз он изображен на большом штандарте, каковой несут члены братства при Королевской церкви, приданной королевскому же Дому призрения недужных, и, наконец, в завершение этой первой части блистательного парада выходят трубачи и литаврщики в бархатных костюмах и с белыми перьями на шляпах, затем перерыв, самомалейший, и вот уже из королевской часовни выходят члены религиозных братств, тысячи мужчин и женщин, и те и другие наособицу, здесь евы с адамами не якшаются, гляди, вон идет Антонио-Мария, и Симон-Нунес, и Мануэл-Каэтано, и Жозе-Бернардо, и Ана да Консейсан, и Антонио да Бежа, и самые обыкновенные Жозе дос Сантос, и Брас-Франсиско, и Педро-Каин, и Мария-Калдас, самые разные имена, и цвет одежды тоже разный, длинные плащи, красные, синие, белые, черные, пунцовые, короткие плащи, серые пелерины, коричневые, и голубые, и фиолетовые, и белые, и красные, и желтые, и пунцовые, и зеленые, и черные, черны и некоторые члены братств, хуже всего, что эти братские отношения между черными и белыми, шествующими в одной и той же процессии, кончаются у подножья престола Иисуса Христа, но все-таки многообещающее начало, стоит только Господу Богу в один прекрасный день перерядиться в чернокожего и повестить по церквам, Белый за полцены черного пойдет, вот и проталкивайтесь в рай, как хотите, по этой-то причине прибрежная часть сада, волею случая разместившегося на берегу морском, покроется в будущем телами тех, кто жаждет, чтобы спины их почернели под солнцем, нынче при одной мысли о таком времяпрепровождении хохот бы начался, а ведь будут и такие, что и на пляж не вылезут, сидят себе дома, мажутся разными мазями, а на улицу выйдут, их и соседи не признают, Какого черта затесался сюда этот мулат, вот как трудно блюсти братство, когда цвета кожи разные, а меж тем новые религиозные братства появляются.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99