Отгремели залпы судовых пушек, дали залп пушки бастиона, что на Террейро-до-Пасо, в двух шагах от места стоянки кораблей, встретились на полпути раскаты залпов, прогрохотали пушки, установленные в фортах и башнях, взяли на караул полки придворной охраны, Пенишский и Сетубальский, выстроившиеся на площади. По городу Лиссабону перемещается Тело Господне, агнец, в жертву принесенный, вождь воинских сил, неразрешимое противоречие, золотое солнце, ковчег, из-за коего головы летят с плеч, божество, каковое приемлют в пищу, подчас и переваривают, стоит ли дивиться, что к тебе так прилепились души жителей этого города, они же бараны, коих гонят на убой, солдаты, у коих нет собственного оружия, чьи кости белеют в песках пустынь, они же едоки, сами себя пожирающие, вот и валятся ниц по этим улицам мужчины и женщины, осыпают пощечинами собственные физиономии и физиономии близстоящих, стучат кулаками в грудь себе и в бока, протягивают руки, чтобы притронуться к краю ризы, к парче и кружевам, бархату, бантам и лентам, вышивке и драгоценностям, Отче наш, иже не еси на небеси.
Близится вечер. В небе появилось светящееся волоконце, почти невидимое, луна подает первую весть. Завтра Блимунда обретет свое зрение, сегодня же день слепоты.
Вот уже отец Бартоломеу Лоуренсо возвратился из Коимбры, вот он уже доктор богословия, и подтверждено право его на фамилию ди Гусман, каковою может он подписываться во всех случаях, а кто мы такие, чтобы порицать его за грех гордыни, душеспасительнее было бы простить ему недостаточность смирения во имя тех причин, коими сам он обосновал свои притязания на эту фамилию, и да простятся нам за то собственные наши грехи, и грех гордыни, и прочие, ибо самое худшее не изменение имени, но измена самому себе или слову своему. Самому себе и слову своему он, насколько можно судить, не изменил, для Балтазара и Блимунды имя его также осталось прежним, и если король пожаловал ему дворянство, должность капеллана и звание академика королевской академии, то ведь все личины эти и громкие титулы можно порою отбрасывать в сторону, оставляя их вместе с заемною фамилией за порогом усадьбы герцога ди Авейро, они не следуют за священником туда, где сооружается пассарола, хотя нетрудно догадаться, как поступили бы дворянин, капеллан и академик при виде оной, сказал бы дворянин, что механические работы не дворянское дело, капеллан вскричал бы, что здесь явно участие самого дьявола, академик же, поскольку дело сие принадлежит будущему, удалился бы, с тем чтобы вернуться лишь тогда, когда оно уже принадлежало бы прошлому. А сейчас не будущее и не прошлое, сейчас нынешний день.
Живет священник на площади Террейро-до-Пасо в доме женщины, вдовеющей уже много лет, супруг ее был жезлоносцем, его закололи в уличной стычке еще в царствование дона Педро II, давняя история, мы о ней лишь потому вспомнили, что вдова живет под одною кровлей со священником и было бы неприлично не сказать о ней по крайней мере хоть такой малости, мы ведь даже имени ее не назвали, имя звук пустой, как уже было сказано. Живет священник в двух шагах от дворца, тем лучше, ибо он частенько туда наведывается, не столько в связи со своими постоянными обязанностями придворного капеллана, ведь звание не столько обязывающее, сколько почетное, но потому, что король благоволит к нему, еще не утратил надежд, хоть уже одиннадцать лет миновало, а потому вопрошает благосклонно, Увижу ли я когда-нибудь, как взлетает машина, на что отец Бартоломеу Лоуренсо со всею правдивостью может ответить лишь нижеследующее, Да не усомнится ваше величество, что когда-нибудь взлетит машина, Но буду ли я еще жив, увижу ли сие своими глазами, Для того не потребуется вашему величеству долголетия ветхозаветных патриархов, и не только полет машины узрит ваше величество, но и сам государь взлетит на ней. Ответ-то, похоже, дерзковат, но король не обращает на то внимания, а если и обратил, проявляет снисходительность либо отвлекся, вспомнив, что собирается почтить своим присутствием музыкальный урок дочери своей, инфанты доны Марии-Барбары, скорее всего, так оно и есть, он делает знак священнику следовать за ним в его свите, такой честью может похвалиться не всякий.
Инфанта сидит за клавесином, совсем еще малютка, и девяти не сравнялось, а над круглой головкой уже нависли тяготы высокого положения, надобно научиться правильно ставить на клавиши коротенькие пальчики, надобно помнить, если только ей уже рассказали об этом, что в Мафре строится монастырь, воистину, как говорится, причины малы, да следствия велики, из-за того лишь, что в Лиссабоне родилось дитя, в Мафре возводится каменное сооружение, а из Лондона выписали по контракту самого Доменико Скарлатти. На уроке присутствуют члены королевского семейства в малом составе, человек тридцать самое большее, включая камергеров и камер-фрейлин, дежурящих на этой неделе, нянюшек, камеристок, да еще здесь отец Бартоломеу ди Гусман, он вместе с другими духовными лицами стоит в задних рядах. Маэстро выправляет постановку пальцев, фа-ля-до, фа-до-ля, ее высочество очень старается, прикусила губку, как сделала бы любая девочка, где бы ни родилась, во дворце или в другом месте, мать пытается скрыть от посторонних глаз нетерпение, однако ж явное, отец держится с царственной суровостью, одни только придворные дамы из женского мягкосердечия поддаются очарованию музыки и самой девочки, хотя она и играет так скверно, ничего удивительного, а каких, собственно, чудес ожидала королева дона Мария-Ана, инфанта ведь только начинает, il signor Скарлатти приехал в Лиссабон всего несколько месяцев назад, и почему только у иноземцев такие трудные фамилии, ведь сразу понятно, что музыканту этому надо бы зваться Эскарлате, самое для него подходящее имя, вон он какой статный, лицо длинное, рот большой, твердо очерченный, глаза расставлены широко, он в Неаполе родился, тридцать пять ему от роду, есть в этих итальянцах что-то такое, сама не знаю что. Жизненная сила, вот что, сестрица.
Урок окончился, общество разошлось, король проследовал в одну сторону, королева в другую, инфанта сам не знаю куда, все правила и предписания этикета соблюдены, многочисленные поклоны и реверансы сделаны, наконец удалилась шумная толпа нянюшек и гувернанток инфанты, исчезли камер-лакеи в отделанных лентами панталонах, и в музыкальной гостиной остались только Доменико Скарлатти и отец Бартоломеу ди Гусман. Итальянец пробежал пальцами по клавиатуре, вначале словно бы без цели, затем словно в поисках мелодии или в попытке воспроизвести эхо доносившихся в гостиную звуков, и вдруг его словно захлестнул поток музыки, вырвавшийся из-под пальцев, руки мелькали над клавиатурой, так мелькает над водою лодка, убранная цветами, поток несет ее, ветки, свесившиеся с берега, то и дело задевают борта, вот понеслась она быстрее ветра, вот замедлила бег свой на безмятежных водах глубокого озера, а может быть, в залитой солнцем Неаполитанской бухте, а может быть, на одном из каналов Венеции с их звонким журчаньем и множеством тайн, а может быть, здесь, на Тежо, под сияющим и вечно юным солнцем, король уже там, близ реки, королева у себя в покоях, инфанта склонилась над пяльцами, всему надобно учиться с детства, а музыка это четки, только мирские, состоящие из звуков, о музыка, мати наша, иже еси на земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99