Это оказалось несложным делом. Поколения поэтов-узников накопили неплохой запас метафор, и он позаимствовал их без зазрения совести. Стены были границами его тела, дверь – ртом, окна – глазами. Обычный набор банальностей, не потребовавший от него никаких творческих усилий. Он растворил доски, штукатурку, стекло и тысячи прочих мелочей в той же тюремной лирике и, превратив их в часть самого себя, устремился дальше за их пределы.
Когда его воображение растеклось вниз по лестнице и вверх, по направлению к крыше, он почувствовал, как процесс начинает жить своей собственной жизнью. Его интеллект, попавший в плен к литературным штампам, уже отставал от куда более стремительного шестого чувства, которое снабдило ею метафорами для всего дома еще до того, как его логические способности успели достичь прихожей.
И вновь его тело стало мерой всех вещей. Подвал – его внутренностями, крыша – черепом, лестница – хребтом. Доставив эти образы в круг, его мысли покинули пределы дома, поднялись над черепичной крышей и распространились по улицам. По пути он мимоходом вспомнил о Сартори, зная, что его двойник прячется во мраке где-то неподалеку. Но мысли его разбегались с ртутной быстротой, и он чувствовал слишком большое возбуждение, чтобы рыскать в тенях в поисках уже побежденного врага.
Со скоростью пришла и легкость. Улицы представляли не большую трудность, чем уже пожранный дом. Его тело всосало в себя шоссе и перекрестки, свалки и нарядные фасады, реки вместе с их истоками, парламент и святой престол.
Как он начал понимать, весь город вскоре будет уподоблен его плоти, костям и крови. Да и что в этом удивительного? Когда архитектор задумывает построить город, к какому источнику обращается за вдохновением? Конечно же, к той плоти, в которой он жил с самого рождения. Это – первый образец для любого творца. Тело является и школой, и столовой, и скотобойней, и церковью; оно может быть превращено и в тюрьму, и в бордель, и в сумасшедший дом. В Лондоне не было ни единого здания, которое не имело бы своего истока во внутреннем городе анатомии архитектора, и Миляге нужно было лишь открыть свое сознание этому факту. Стоило ему сделать это, как город без труда уместился у него в голове.
Он полетел к северу через Хайбери и Финсбери Парк к Палмерз Грин и Кокфостерз. Он отправился на восток вдоль реки мимо Гринвича, на часах которого приближалась полночь, и по направлению к Тилбери. На западе он миновал Мерилебоун и Хаммерсмит, на юге – Лэмбет и Стритхэм, где некогда он впервые повстречался с Пай-о-па.
Но названия эти вскоре утратили всякий смысл. Улицы и кварталы, словно при взгляде из набирающего высоту самолета, стали составной частью еще более масштабного рисунка, возбудившего новый аппетит в его честолюбивом духе. На востоке мерцало море, на юге – Ла-Манш, воды которого в эту душную ночь были на редкость спокойны. Что ж, сумеет ли он достойно ответить на этот новый вызов? Сможет ли его тело, уже доказавшее, что может объять город, стать мерой странам и материкам? А почему бы и нет? Вода течет по одним и тем же законам, будь его руслом морщина у него на лбу или впадина между континентами. И разве руки его не похожи на две страны, лежащие бок о бок у него на коленях, почти касаясь друг друга своими полуостровами, все в шрамах и морщинах?
За пределами его тела не осталось ничего, что бы не отразилось внутри – ни одного моря, ни одного города, ни одной улицы, ни одной крыши, ни одной комнаты. Он был в Пятом Доминионе, а Пятый Доминион был в нем, готовый к доставке в Ану в качестве знака, карты и стихотворения, сочиненного во славу единства всего сущего.
* * *
В других Доминионах шел тот же процесс.
Со своего круга на холме Липпер Байак Тик Ро уже поймал в свою сеть Паташоку и дорогу, идущую от ее ворот в сторону гор. В Третьем Доминионе Скопик, отложив в сторону страхи по поводу отсутствия Оси, поглощал Квем, подбираясь к засушливым степям вокруг Май-Ке. В Л'Имби, где он скоро должен был оказаться, священники служили в храмах праздничные службы, надеясь на исполнение пророчеств о грядущем Примирении, которые разнесли по городу бродячие проповедники, покинувшие вчера свои тайные убежища.
Охваченный не меньшим вдохновением Афанасий уже прошел вспять по Постному Пути к границам Третьего Доминиона и перескочил через океан на остров, в то время как более чуткая часть его «я» бродила по преображенным улицам Изорддеррекса. Там перед ним предстали задачи, с которыми не пришлось столкнуться ни Скопику, ни Тику Ро, ни даже Миляге. Прямо на улицах города ему встречались чудеса, упорно ускользающие от любой аналогии. Однако приглашение Афанасия в Синод было даже более мудрым решением, чем об этом подозревал сам Скопик. Его одержимость Христом, истекающим кровью Богом, дала ему такое понимание замысла Богинь, которого человек, в меньшей степени занятый мыслями о смерти и воскрешении, никогда бы не смог достичь. В разрушенных улицах Изорддеррекса он увидел образ своих физических мук, а в музыке волшебных вод услышал отзвук журчания своей божественной крови, претворенной Святой Матерью, которой он молился, в чудесный целительный бальзам.
И только Чике Джекину у границы Первого Доминиона приходилось иметь дело с абстракциями, ибо перед глазами его не было ни одного материального предмета, способного стать членом сравнения. Все, что было доступно его сознанию, – это белая стена Просвета. О лежащем по ту сторону Доминионе, который ему предстояло вобрать в себя и отнести в Ану, он не знал ничего.
Однако годы, проведенные у порога этой тайны, не прошли для него даром. Хотя его тело не могло послужить источником метафор для скрытой за Просветом загадки, все же в нем было место, столь же недоступное зрению и столь же открытое изысканиям грезящих мечтателей вроде него самого. Для создания метафоры он выбрал сознание – незримый процесс, придающий силу любому значительному действию, рождающий то самое благоговение, которое удерживало его в круге. Глухая стена Просвета была белой костью его черепа, с которой содраны волосы и мясо. А расположенная внутри сущность, не способная на беспристрастное самоизучение, была одновременно Богом Первого Доминиона и Чикой Джекином, обреченным на взаимное созерцание.
После того, как пройдет эта ночь, оба они освободятся от проклятия невидимости. Стена Просвета рухнет, и Божество предстанет перед всей Имаджикой. А что произойдет, когда то самое Божество, которое спалило нуллианакскую нечисть в своей огненной печи, не будет больше отделено от Своих Доминионов, – это откровение, никем доселе невиданное. Мертвецы, пойманные в темницу смерти и потерявшие надежду отыскать дверь, увидят свет, который укажет им путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321
Когда его воображение растеклось вниз по лестнице и вверх, по направлению к крыше, он почувствовал, как процесс начинает жить своей собственной жизнью. Его интеллект, попавший в плен к литературным штампам, уже отставал от куда более стремительного шестого чувства, которое снабдило ею метафорами для всего дома еще до того, как его логические способности успели достичь прихожей.
И вновь его тело стало мерой всех вещей. Подвал – его внутренностями, крыша – черепом, лестница – хребтом. Доставив эти образы в круг, его мысли покинули пределы дома, поднялись над черепичной крышей и распространились по улицам. По пути он мимоходом вспомнил о Сартори, зная, что его двойник прячется во мраке где-то неподалеку. Но мысли его разбегались с ртутной быстротой, и он чувствовал слишком большое возбуждение, чтобы рыскать в тенях в поисках уже побежденного врага.
Со скоростью пришла и легкость. Улицы представляли не большую трудность, чем уже пожранный дом. Его тело всосало в себя шоссе и перекрестки, свалки и нарядные фасады, реки вместе с их истоками, парламент и святой престол.
Как он начал понимать, весь город вскоре будет уподоблен его плоти, костям и крови. Да и что в этом удивительного? Когда архитектор задумывает построить город, к какому источнику обращается за вдохновением? Конечно же, к той плоти, в которой он жил с самого рождения. Это – первый образец для любого творца. Тело является и школой, и столовой, и скотобойней, и церковью; оно может быть превращено и в тюрьму, и в бордель, и в сумасшедший дом. В Лондоне не было ни единого здания, которое не имело бы своего истока во внутреннем городе анатомии архитектора, и Миляге нужно было лишь открыть свое сознание этому факту. Стоило ему сделать это, как город без труда уместился у него в голове.
Он полетел к северу через Хайбери и Финсбери Парк к Палмерз Грин и Кокфостерз. Он отправился на восток вдоль реки мимо Гринвича, на часах которого приближалась полночь, и по направлению к Тилбери. На западе он миновал Мерилебоун и Хаммерсмит, на юге – Лэмбет и Стритхэм, где некогда он впервые повстречался с Пай-о-па.
Но названия эти вскоре утратили всякий смысл. Улицы и кварталы, словно при взгляде из набирающего высоту самолета, стали составной частью еще более масштабного рисунка, возбудившего новый аппетит в его честолюбивом духе. На востоке мерцало море, на юге – Ла-Манш, воды которого в эту душную ночь были на редкость спокойны. Что ж, сумеет ли он достойно ответить на этот новый вызов? Сможет ли его тело, уже доказавшее, что может объять город, стать мерой странам и материкам? А почему бы и нет? Вода течет по одним и тем же законам, будь его руслом морщина у него на лбу или впадина между континентами. И разве руки его не похожи на две страны, лежащие бок о бок у него на коленях, почти касаясь друг друга своими полуостровами, все в шрамах и морщинах?
За пределами его тела не осталось ничего, что бы не отразилось внутри – ни одного моря, ни одного города, ни одной улицы, ни одной крыши, ни одной комнаты. Он был в Пятом Доминионе, а Пятый Доминион был в нем, готовый к доставке в Ану в качестве знака, карты и стихотворения, сочиненного во славу единства всего сущего.
* * *
В других Доминионах шел тот же процесс.
Со своего круга на холме Липпер Байак Тик Ро уже поймал в свою сеть Паташоку и дорогу, идущую от ее ворот в сторону гор. В Третьем Доминионе Скопик, отложив в сторону страхи по поводу отсутствия Оси, поглощал Квем, подбираясь к засушливым степям вокруг Май-Ке. В Л'Имби, где он скоро должен был оказаться, священники служили в храмах праздничные службы, надеясь на исполнение пророчеств о грядущем Примирении, которые разнесли по городу бродячие проповедники, покинувшие вчера свои тайные убежища.
Охваченный не меньшим вдохновением Афанасий уже прошел вспять по Постному Пути к границам Третьего Доминиона и перескочил через океан на остров, в то время как более чуткая часть его «я» бродила по преображенным улицам Изорддеррекса. Там перед ним предстали задачи, с которыми не пришлось столкнуться ни Скопику, ни Тику Ро, ни даже Миляге. Прямо на улицах города ему встречались чудеса, упорно ускользающие от любой аналогии. Однако приглашение Афанасия в Синод было даже более мудрым решением, чем об этом подозревал сам Скопик. Его одержимость Христом, истекающим кровью Богом, дала ему такое понимание замысла Богинь, которого человек, в меньшей степени занятый мыслями о смерти и воскрешении, никогда бы не смог достичь. В разрушенных улицах Изорддеррекса он увидел образ своих физических мук, а в музыке волшебных вод услышал отзвук журчания своей божественной крови, претворенной Святой Матерью, которой он молился, в чудесный целительный бальзам.
И только Чике Джекину у границы Первого Доминиона приходилось иметь дело с абстракциями, ибо перед глазами его не было ни одного материального предмета, способного стать членом сравнения. Все, что было доступно его сознанию, – это белая стена Просвета. О лежащем по ту сторону Доминионе, который ему предстояло вобрать в себя и отнести в Ану, он не знал ничего.
Однако годы, проведенные у порога этой тайны, не прошли для него даром. Хотя его тело не могло послужить источником метафор для скрытой за Просветом загадки, все же в нем было место, столь же недоступное зрению и столь же открытое изысканиям грезящих мечтателей вроде него самого. Для создания метафоры он выбрал сознание – незримый процесс, придающий силу любому значительному действию, рождающий то самое благоговение, которое удерживало его в круге. Глухая стена Просвета была белой костью его черепа, с которой содраны волосы и мясо. А расположенная внутри сущность, не способная на беспристрастное самоизучение, была одновременно Богом Первого Доминиона и Чикой Джекином, обреченным на взаимное созерцание.
После того, как пройдет эта ночь, оба они освободятся от проклятия невидимости. Стена Просвета рухнет, и Божество предстанет перед всей Имаджикой. А что произойдет, когда то самое Божество, которое спалило нуллианакскую нечисть в своей огненной печи, не будет больше отделено от Своих Доминионов, – это откровение, никем доселе невиданное. Мертвецы, пойманные в темницу смерти и потерявшие надежду отыскать дверь, увидят свет, который укажет им путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276 277 278 279 280 281 282 283 284 285 286 287 288 289 290 291 292 293 294 295 296 297 298 299 300 301 302 303 304 305 306 307 308 309 310 311 312 313 314 315 316 317 318 319 320 321