– Думаю, да. Однако контролировать дальнейший ход событий стоит. Мало ли какие ещё случайности могут возникнуть…

* * *
Весна 1904 года в Санкт-Петербурге выдалась дружной. В апреле как-то разом стаял снег, и под птичий щебет на деревьях набухли и лопнули почки, выстрелив клейкой юной листвой. Хмурую серость петербургского неба сменила вешняя голубизна, в лужах отражалось солнце, и купавшиеся в этих лужах деловитые взъерошенные воробьи дробили его на бесчисленные сияющие капли.
Наташа сидела на скамейке у памятника Екатерине Второй перед Александринским театром и безмятежно жмурилась, слегка приподняв лицо навстречу тёплым и ласковым лучам. С тёплой муфтой девушка уже рассталась, хотя меховую шубку и зимнюю шапочку ещё не сменила на что-нибудь более соответствующее погоде и времени года. Девятнадцать лет – прекрасный возраст, когда все беды кажутся преходящими и несерьёзными, когда небо по-особому голубое, а весенние запахи так щекочут ноздри. Да и о чём она могла особенно беспокоиться? Хорошая, крепкая и обеспеченная семья, где никто никогда ни на кого не повышал голоса. Отец, инженер-путеец, зарабатывал достаточно, чтобы позволить жене заниматься домом и детьми и снисходительно относиться к фантазиям Наташи, мечтавшей о театре, музыке, пении и карьере актрисы. Впрочем, мечты эти были очень размытыми и неопределёнными – так, искания молодой души.
Мама же, напротив, воспринимала устремления дочери очень серьёзно, одобряла их и не считала ребячеством. Именно мама подыскала для Наташи бывшую провинциальную певицу, даму закатного возраста, которая давала девушке уроки вокала и игры на фортепьяно. Анна Сергеевна – так звали бывшую жрицу сцены – видела, что особого таланта у Наташи нет, что вряд ли ей удастся потрясти избалованное петербургское общество, что максимум, чего добьётся девушка – это определённые успехи в домашнем музицировании, но благоразумно держала своё мнение при себе. Зачем обижать кого-то, да ещё рисковать при этом вполне приличным заработком?
И Наташа жила в своём собственном, ей же самой придуманном мире, и все заботы мира большого до неё просто не доходили. Иногда отец начинал говорить за ужином о забастовках мастеровых и волнениях среди железнодорожников, об общем «нестроении» в государстве российском, но дочь пропускала эти разговоры мимо ушей – её это ни в малейшей степени не интересовало. Даже начавшаяся и идущая где-то далеко, на восточной окраине империи война не занимала Наташу, в отличие от её младшего брата-гимназиста Володи, буквально бредившего сводками с театра военных действий и донимавшего домашних красочными рассказами о побегах одноклассников, одержимых желанием «надавать по сопатке подлым япошкам», на маньчжурский фронт.
Правда, с тех пор, как в жизни Наташи появился Андрей, война приблизилась и сделалась гораздо более реальной. Молодой мичман российского флота служил в Кронштадте, рядом с Петербургом, но такие же точно юноши уже гибли на Дальнем Востоке под японскими снарядами. Чувство симпатии к Андрею – его, это чувство, вполне можно было назвать первой любовью, – повлекло за собой вторжение в уютный внутренний мир девушки чужого и грубого большого мира, который на деле оказался куда более жесток, чем на красивых картинках в журнале «Нива». И всё-таки война была далеко – пока далеко.
Свободное время, на недостаток которого жаловаться не приходилось, Наташа проводила в прогулках по Невскому и вообще по Петербургу. Она любила архитектуру северной столицы, более того, творения зодчих восемнадцатого и девятнадцатого веков вызывали в ней чувство почти религиозного восхищения.
К самой же религии отношение у девушки было несколько странным. Она любила заходить в храмы, особенно в собор Александро-Невской Лавры, но вряд ли её можно было назвать истово верующей – по канонам православной церкви. Она не разделяла вошедших в моду материалистических убеждений, верила, что существует нечто Высшее, поставленное всемогущей Судьбой над людьми, над их страстями и чаяниями, но отнюдь не разделяла догматов христианской веры. Странно, если принять во внимание набожность Наташиной матери и степень её влияния на дочь.
Давно, ещё в детстве, девочке снились странные сны – прекрасный мир, населённый людьми (или богами?) в струящихся одеждах цвета неба, среди которых она чувствовала себя равной меж равных. Она видела…
…Звёзды, звёзды, звёзды… Звёзды без счёта… Голубые молнии и слепящие белые вспышки… Ощущение Силы, переполняющей всё моё существо, Силы, способной гасить эти звёзды…
Потом, по мере взросления, детские сны ушли и сменились куда более земными.
Что искала она внутри церквей? На этот вопрос Наташе трудно было бы ответить. Её угнетал и даже страшил полумрак, суровые лики святых на иконах, запах растопленного воска и ладана – и одновременно манило пламя свечей и пение хора. Скорее всего, её привлекла трепетная нить настоящей веры, дрожавшая под церковными сводами. Или девушка пыталась отыскать что-то своё, безвозвратно ушедшее и затерявшееся в глубинах памяти?

* * *
Пыхтящий пароходик с высокой тонкой трубой, походившей на поставленную стоймя папиросу, входил в устье Невы. Если по заливу пароходик полз без особых затруднений, то для преодоления течения могучей реки ему пришлось напрягать все свои невеликие силы. В Петербурге наступало время белых ночей, и раннее-раннее утро походило на обычный для Питера бессолнечный день.
Публики на борту следовавшего из Кронштадта в Петербург парохода было немного – несколько рабочих, чиновник морского ведомства в мундире с блестящими пуговицами, донельзя довольный своей особой, двое направлявшихся в отпуск боцманматов из Учебного отряда и молодой офицер в звании мичмана.
Андрею Сомову не было никакого дела до своих случайных попутчиков. Молодой человек целиком пребывал в состоянии приподнятости и одновременно погруженности в собственные мысли. Для обоих этих состояний основания имелись достаточно веские – мичман получил трёхдневный отпуск «для улаживания береговых дел» перед тем, как отправиться к новому месту службы, а именно на достраивающийся броненосец «Орёл», четвёртый корабль серии «Бородино» – новейших и самых мощных кораблей российского военно-морского флота.
Что же касается «береговых дел», то их у молодого мичмана по сути-то и не было. Родственников в Петербурге Андрей не имел, но это его только радовало – всё свободное время, свалившееся на него нежданно-негаданно, он мог посвятить той, по которой успел уже порядком соскучиться. Кронштадт от Петербурга хоть и близок, но всё же дальше, чем того хотелось бы, а служба есть служба, и от неё никуда не денешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72