– Нет, конечно, нет.
Она выразила словами то, что я чувствовал по отношению к ней. Я отвернулся, чтобы она не разглядела в свете появившихся звезд мое лицо. Один на один с мучительной радостью любви, я раздирался на части от полнейшей безнадежности, будучи не в силах справиться со своими переживаниями.
Это было похоже на агонию, как будто меня ударили мечом, как будто сама зима дыхнула холодом на мою обнаженную кожу.
Мне не выжить с этой болью в голове и теле. Я должен или сказать ей или погибнуть тут же на месте от такой нечеловеческой муки. Мое сердце грохотало, как барабан, зовущий в бой. Я посмотрел на нее и опять поцеловал ее пальцы.
Что сказать? Как сказать?
Слова застряли у меня в горле. В темноте из матерого, закаленного невзгодами воина я превратился в оробевшего мальчишку. Я смотрел ей в глаза, и вдруг мне почудилось, что не надо ничего говорить, она и так все знала; и в то же время я понимал, что они ни о чем не догадывалась. Здравый смысл боролся с эмоциями и не мог ни уступить, ни одержать над ними верх, и мне показалось, что этот длинный до бесконечности вечер не кончится никогда.
Безумие сменилось ощущением невозможности произнести хотя бы слово. Внутри у меня все бурлило, готовое взорваться и выплеснуться наружу, но проснулся тихий голос сомнения, который есть у всех и который трусам приказывает спасаться бегством, а умным – ждать. Я считал себя кем угодно, но не трусом; видимо, некая врожденная мудрость настояла на молчании. Заговорить сейчас – значит смутить и испугать ее и потерять шанс заставить ее забыть Сергея и обратить свой взор на меня.
Сергей…
Нет.
Я вытряхнул из головы эту мысль, прежде чем она успела принять законченную форму. Даже позволить ей проскочить в самых отдаленных уголках моего сознания было верхом бесчестья, верхом безнравственности.
– Старейший?
Ее нежный голос вырвал меня из объятий дьявола.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Конечно, – солгал я.
Сергей…
Я передернул плечами.
– Пора возвращаться, не правда ли?

Двенадцатое полнолуние, 350
Та первая ночь, следующий день и все остальные дни летели друг за другом быстрее коршуна, парящего в поднебесье. Каждый обнаруживал новые достоинства Татьяны, и сердце мое заходилось от нестерпимой боли. Каждый день напоминал мне, что, как бы страстно я ее не желал, она мною не интересовалась.
Сначала мне пришло в голову, что в ее глазах я был слишком стар, чтобы претендовать на роль ее любовника, но, посмотрев на себя в зеркало, я начал сомневаться в этом. Ежедневные упражнения с мечом в руках сделали мое тело стройным и крепким, а грубые черты моего лица и сеть морщин нравились мне гораздо больше, чем дряблые мышцы и свисающая кожа. В прошлом не одна женщина, гостившая при дворе, давала мне понять, что я возбуждал любые чувства, кроме отвращения, и отлично отвечал всем требованиям физического искусства любви. Но это невинное создание, похоже, не воспринимало меня так, как мне хотелось. Она не разу не назвал меня по имени и, подчеркивая свое уважение ко мне и прожитым мною годам, обращалась ко мне «Старейший» или «Старший». Ежедневное доказательство того, что мои сомнения были всего лишь самообманом.
Я пытался предстать в глазах Татьяны ее обожателем, одаривая ее драгоценностями и дорогими нарядами и заказав ее портрет. Я даже играл для нее на клавесине. Она все принимала с глубокой благодарностью и радостью, но я понимал, что она не видела во мне соперника Сергея, только его брата. Грустно и унизительно для меня, но я радовался любым знакам внимания с ее стороны.
Все же лучше, чем ничего. С наступлением холодов я все реже выходил на улицу и все больше времени проводил в библиотеке со своими книгами. Раньше мои занятия магией ограничивались двумя-тремя интересными экспериментами; теперь же я рассчитывал найти некое магическое заклинание, которое помогло бы мне овладеть Татьяной. Но так как я постоянно отвлекался на государственные и прочие дела, моих знаний и умений оказалось недостаточно, чтобы разобрать некоторые особенно трудные фокусы. Те же, с которыми я справлялся, были для меня бесполезны. Я читал от корки до корки каждую книгу в надежде обнаружить хоть что-нибудь…
Человеческие желания просты, и, казалось бы, любовные заклинания и рецепты любовных напитков должны были бы встречаться через страницу, однако в моих книгах мне ничего такого не попалось, за исключением одной небольшой главки на интересующую меня тему. Автор доказывал, что магии не одолеть чудо любви и бесполезно пытаться воспроизвести ее при помощи волшебства. От его заключения так и несло самодовольством и глупостью, и это разозлило меня. Я вырвал страницу и, смяв ее, швырнул в камин.
– Жжем книги, чтобы теплее было, мой господин?
Мой кинжал выскочил из ножен, прежде чем я повернулся к говорившему.
Это был Алек Гуилем. Он стоял в дверном проеме, засунув руки в карманы и облокотившись о косяк. Смерив меня взглядом, он покосился на кинжал:
– Здорово.
– Надо докладывать о своем приходе, – сказал я без раздражения.
– Убийца не стал бы. Я просто хотел проверить твою реакцию. Не наказывай служанку. Любой, охотящийся за твоей головой, убил бы ее в целях собственной безопасности.
– Не буду. – Я засунул кинжал в ножны. Он сказал все, что мне нужно было узнать. – Кто на этот раз? Еще один Баал'Верзи?
Алек отсутствовал несколько месяцев. Зима оставила отпечаток на его продолговатом лице. Оно обветрилось и покраснело от ветра; одежда его пахла снегом, сапоги износились. Он снял меховую шапку с длинными смешными ушами и подошел к камину.
– Боги, как хорошо. Мы неделями не вылезали из снежного месяца. Сугробов намело выше лошадиных голов и дороги так засыпало, что даже проводники путались и терялись. Особенно тяжко нам пришлось на последней миле, оставшейся до замка. Знаешь ли, последняя – самая длинная. – Он подпрыгивал на одной ноге, стягивая сначала один облепленный снегом сапог, затем другой, бросил их к камину, чтобы просушились, и уселся в кресло.
– Будь как дома, – сказал я.
– У тебя тут все устроено с настоящей роскошью, Страд. – Он протянул руки к огню. – Некоторые так называемые дворцы, где мне довелось побывать, согласятся на убийство, лишь бы заполучить кусочек твоего богатства.
– Неужели? Кто?
– Ван Ройены, например.
– Но это мои родственники по материнской линии!
– Кровь, конечно, гуще воды, но золото… – Приподняв брови, он многозначительно порет большой палец об указательный.
– Кто из них? – спросил я устало.
– Твой дядя Густав.
– Послушай, Алек, старому прохвосту около восьмидесяти лет.
– Восемьдесят два. Но у него полным-полно бедных родственников, и доход от имения никак нельзя назвать приличным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59