И она жаловалась. И мы извинялись. И знали - это месть за отказ в исполнении его желания. Отказ не переносится, не воспринимается. Непривычка к отказу толкает его на зверство. Он ненавидит меня сейчас с необычайной силой. И так же будет "любить", если я буду разрешать ему все подряд. Резонно ли это? Да, в наших условиях резонно!
Ну вот и все, что я хотела Вам рассказать. И спасибо Вам, что выслушали меня. Ведь всем известно, что слушать труднее, чем говорить. Спасибо Вам, что не караете меня сами и не подали на меня в суд (пока не подали) за кражу Вашего времени, за нарушение Ваших границ, за несанкционированное вторжение в Ваши земли. За непомерно длинное и заунывное письмо.
Вы думаете, что жутче его нет ничего на свете? А вместе с тем одна из корреспонденток доктора В. Л. Леви написала ему письмо на пятистах страницах, а так как, пока она писала, кое-что изменилось в ее жизни, она заверила доктора, что вышлет дополнение.
Я не пошлю Вам постскриптум, но буду неустанно ждать ответа.
Нина Степановна Семенова.
2
Нина Степановна,
письмо Ваше легло на сердце мое тяжелым камнем. Вы как будто нарочно взялись показать мне, да и всем, кто работает в литературе, насколько нелегка ответственность за слово сказанное: не только похвалы, не только брань - это-то самое простое, - а возврат тебе твоих же вопросов, точно бумеранг, совершив круг, идет на тебя, и все дело теперь в этом, как ты себя поведешь - отскочишь, испугавшись, или поймаешь его, не побоишься боли в руке и сердце, возьмешь на себя обязательства, которые вроде не полагается брать, нет во всяком случае такого правила - советовать, вмешиваться в реалии чужой - и далекой - жизни.
Но Вы не думаете о правилах, когда болит Ваша душа, Вы не думаете о том, что я, к примеру, вовсе не педагог, не психиатр, не руководитель народного образования, что у меня и прав-то таких нету - прочитав письмо, взяться за разбор другой жизни - других жизней! - за дело не литературное и, таким образом, освобожденное от конкретных имен и адресов, хотя и бесконечно важное для меня, а совершенно реальное, во плоти радостей и слез.
Сказав т а к о литературе, я вовсе не хочу задеть дело, которому отдаю жизнь, умело или неумело, а просто хочу объяснить, что у литературы все-таки свои правила, среди них - логика характеров и поступков. В жизни же логика поступков часто бывает совершенно нелогичной. Постижение нелогичности жизни - тоже цель литературы, но, скажем так, в жизни реальной группы людей может быть больше спонтанности, непоследовательности, неожиданной противоречивости.
Ваше письмо продиктовано неясностью Вашей домашней ситуации, раздерганностью вопросов, неуправляемостью поступков Андрея, которые привели семью, по Вашему разумению, на край грядущей катастрофы, - и вот я должен ответить Вам, сказать свое слово - но как? Почему? Наконец, зачем?
А если мое мнение окажется потом ошибочным, и я собью Вас с толку? Ведь я не специалист. И все-таки где мера моей ответственности за ответное письмо Вам? Где право, хотя обязанность очевидна, - я понимаю, ее возлагают на меня мои собственные книги.
Так что прошу Вас, по крайней мере, понять меня, понять тяжесть, которая лежит на моем сердце. Нет, не с легкой душой принимаюсь я за этот ответ, и если ошибусь, если собьюсь с тона, не обессудьте, потому как письмо свое в ответ на Вашу выстраданную исповедь прошу рассматривать не более, чем одну из сторон во взаимном с Вами диалоге, обсуждение проблемы, конечно же, выходящей за пределы одной семьи, как рядовое слово во взаимном с о в е т о в а н и и, поиск истины, который, как всякий поиск, не может быть безошибочным и до конца очевидным.
О чем - вначале?
О самом деликатном, самом тонком, хотя впрямую об этом в Вашем письме не говорится. И все же этот вопрос слышится, не может не звучать, потому что он главным был и для меня в моей повести "Благие намерения".
Вопрос этот вот какой: обязан ли человек исправлять чужие ошибки? Ценой своей жизни, благополучия, счастья, свободы латать чьи-то дыры, замаливать чей-то грех, выкорчевывать чьи-то недобрые корни? Да еще в такой деликатной материи, как жизнь человека, его душа, его генетика, по Вашему выражению.
Далеко ходить не надо, вот Андрей, дитя алкоголиков, вот Вы и Ваша благородная дочь - а ее благородство, убежден, тоже наследственно, оно от Вас. Ваша дочь берет Андрея, хотя могла бы и не брать, страдает, наверное, - как же не страдать, - душа ее изранена, как и Ваша, Вы маетесь и потеряли надежды, это всегда приводит к мысли: зря все это, г е н е т и к у не починишь, это от природы, выше нас. Верно, Вы не ставите впрямую этот вопрос, но не единожды, точно заклинание, повторенное слово "генетика" вполне определенно задает нам вопросы: зачем э т о сделано? Сейчас было бы проще.
Верно, было бы проще, Нина Степановна, и Вам и Вашей дочери. Вы бы не страдали теперь, Вашу маленькую, но дружную - из двух интеллигентных женщин - семейку не сотрясали бы слезы, страдание, бессилие и ужасающая мысль об обреченности, о бессмысленности любой борьбы за Вашего - с Вашим - Андрея.
А теперь пойдем от противного. Гляньте на Андрея другим взглядом что было, если бы он не существовал рядом? Если бы Ваша жизнь протекала благополучно-одиноко? Если бы он не ворвался в Ваше существование? Как бы шли Ваши дни в таком варианте?
Еще один мысленный поворот. Вновь гляньте на Андрея и представьте себе, что Ваша дочь, увидев малыша в Доме ребенка, сдержала свой порыв и названый Ваш внук - вот он, перед Вами, подросший, с ясным лицом, сидел бы теперь, скажем, на своей койке в школьном детском доме, благополучно не узнавший ни Вашей дочери, ни Вас, не испытавший ни любви, ни тепла Вашего дома?
Наконец, Ваша дочь - подумаем о ней. Ведь Вы сами ее воспитали такой: увидела исцарапанное, брошенное дитя, увидела, как потянулось к ней сердце Буратино, я знаю этот порыв, он бронебоен, как еще назовешь порыв человечка, не знавшего рук матери, не знающего, в силу неразумного своего возраста, что есть такое существо, обязанное быть рядом, мать, но бегущего к каждой женщине, подарившей ему улыбку, бегущего бесконечно, бессмертно, всегда, с одним вековечным криком: "Мама!"
Я отклонюсь, простите, Нина Степановна. С давних теперь уже пор, лет десять, не менее, бывая в поездках, я непременно стараюсь зайти в интернат, детский дом, Дом ребенка. Знаете, может, то, что скажу я, и грех, но это помогает мне жить. Обычно такой словесной формулировкой поясняют подтверждение какой-то важной для человека истины, открытия, может быть, признания. Говоря так про лица детей, которых взяло под свое крыло государство, я подразумеваю совсем другое. Я думаю о том, что обязан писать, говорить и бороться ради этих детей. Что жизнь всякого, кто хоть раз увидел эти глаза, не должна проходить бесцельно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Ну вот и все, что я хотела Вам рассказать. И спасибо Вам, что выслушали меня. Ведь всем известно, что слушать труднее, чем говорить. Спасибо Вам, что не караете меня сами и не подали на меня в суд (пока не подали) за кражу Вашего времени, за нарушение Ваших границ, за несанкционированное вторжение в Ваши земли. За непомерно длинное и заунывное письмо.
Вы думаете, что жутче его нет ничего на свете? А вместе с тем одна из корреспонденток доктора В. Л. Леви написала ему письмо на пятистах страницах, а так как, пока она писала, кое-что изменилось в ее жизни, она заверила доктора, что вышлет дополнение.
Я не пошлю Вам постскриптум, но буду неустанно ждать ответа.
Нина Степановна Семенова.
2
Нина Степановна,
письмо Ваше легло на сердце мое тяжелым камнем. Вы как будто нарочно взялись показать мне, да и всем, кто работает в литературе, насколько нелегка ответственность за слово сказанное: не только похвалы, не только брань - это-то самое простое, - а возврат тебе твоих же вопросов, точно бумеранг, совершив круг, идет на тебя, и все дело теперь в этом, как ты себя поведешь - отскочишь, испугавшись, или поймаешь его, не побоишься боли в руке и сердце, возьмешь на себя обязательства, которые вроде не полагается брать, нет во всяком случае такого правила - советовать, вмешиваться в реалии чужой - и далекой - жизни.
Но Вы не думаете о правилах, когда болит Ваша душа, Вы не думаете о том, что я, к примеру, вовсе не педагог, не психиатр, не руководитель народного образования, что у меня и прав-то таких нету - прочитав письмо, взяться за разбор другой жизни - других жизней! - за дело не литературное и, таким образом, освобожденное от конкретных имен и адресов, хотя и бесконечно важное для меня, а совершенно реальное, во плоти радостей и слез.
Сказав т а к о литературе, я вовсе не хочу задеть дело, которому отдаю жизнь, умело или неумело, а просто хочу объяснить, что у литературы все-таки свои правила, среди них - логика характеров и поступков. В жизни же логика поступков часто бывает совершенно нелогичной. Постижение нелогичности жизни - тоже цель литературы, но, скажем так, в жизни реальной группы людей может быть больше спонтанности, непоследовательности, неожиданной противоречивости.
Ваше письмо продиктовано неясностью Вашей домашней ситуации, раздерганностью вопросов, неуправляемостью поступков Андрея, которые привели семью, по Вашему разумению, на край грядущей катастрофы, - и вот я должен ответить Вам, сказать свое слово - но как? Почему? Наконец, зачем?
А если мое мнение окажется потом ошибочным, и я собью Вас с толку? Ведь я не специалист. И все-таки где мера моей ответственности за ответное письмо Вам? Где право, хотя обязанность очевидна, - я понимаю, ее возлагают на меня мои собственные книги.
Так что прошу Вас, по крайней мере, понять меня, понять тяжесть, которая лежит на моем сердце. Нет, не с легкой душой принимаюсь я за этот ответ, и если ошибусь, если собьюсь с тона, не обессудьте, потому как письмо свое в ответ на Вашу выстраданную исповедь прошу рассматривать не более, чем одну из сторон во взаимном с Вами диалоге, обсуждение проблемы, конечно же, выходящей за пределы одной семьи, как рядовое слово во взаимном с о в е т о в а н и и, поиск истины, который, как всякий поиск, не может быть безошибочным и до конца очевидным.
О чем - вначале?
О самом деликатном, самом тонком, хотя впрямую об этом в Вашем письме не говорится. И все же этот вопрос слышится, не может не звучать, потому что он главным был и для меня в моей повести "Благие намерения".
Вопрос этот вот какой: обязан ли человек исправлять чужие ошибки? Ценой своей жизни, благополучия, счастья, свободы латать чьи-то дыры, замаливать чей-то грех, выкорчевывать чьи-то недобрые корни? Да еще в такой деликатной материи, как жизнь человека, его душа, его генетика, по Вашему выражению.
Далеко ходить не надо, вот Андрей, дитя алкоголиков, вот Вы и Ваша благородная дочь - а ее благородство, убежден, тоже наследственно, оно от Вас. Ваша дочь берет Андрея, хотя могла бы и не брать, страдает, наверное, - как же не страдать, - душа ее изранена, как и Ваша, Вы маетесь и потеряли надежды, это всегда приводит к мысли: зря все это, г е н е т и к у не починишь, это от природы, выше нас. Верно, Вы не ставите впрямую этот вопрос, но не единожды, точно заклинание, повторенное слово "генетика" вполне определенно задает нам вопросы: зачем э т о сделано? Сейчас было бы проще.
Верно, было бы проще, Нина Степановна, и Вам и Вашей дочери. Вы бы не страдали теперь, Вашу маленькую, но дружную - из двух интеллигентных женщин - семейку не сотрясали бы слезы, страдание, бессилие и ужасающая мысль об обреченности, о бессмысленности любой борьбы за Вашего - с Вашим - Андрея.
А теперь пойдем от противного. Гляньте на Андрея другим взглядом что было, если бы он не существовал рядом? Если бы Ваша жизнь протекала благополучно-одиноко? Если бы он не ворвался в Ваше существование? Как бы шли Ваши дни в таком варианте?
Еще один мысленный поворот. Вновь гляньте на Андрея и представьте себе, что Ваша дочь, увидев малыша в Доме ребенка, сдержала свой порыв и названый Ваш внук - вот он, перед Вами, подросший, с ясным лицом, сидел бы теперь, скажем, на своей койке в школьном детском доме, благополучно не узнавший ни Вашей дочери, ни Вас, не испытавший ни любви, ни тепла Вашего дома?
Наконец, Ваша дочь - подумаем о ней. Ведь Вы сами ее воспитали такой: увидела исцарапанное, брошенное дитя, увидела, как потянулось к ней сердце Буратино, я знаю этот порыв, он бронебоен, как еще назовешь порыв человечка, не знавшего рук матери, не знающего, в силу неразумного своего возраста, что есть такое существо, обязанное быть рядом, мать, но бегущего к каждой женщине, подарившей ему улыбку, бегущего бесконечно, бессмертно, всегда, с одним вековечным криком: "Мама!"
Я отклонюсь, простите, Нина Степановна. С давних теперь уже пор, лет десять, не менее, бывая в поездках, я непременно стараюсь зайти в интернат, детский дом, Дом ребенка. Знаете, может, то, что скажу я, и грех, но это помогает мне жить. Обычно такой словесной формулировкой поясняют подтверждение какой-то важной для человека истины, открытия, может быть, признания. Говоря так про лица детей, которых взяло под свое крыло государство, я подразумеваю совсем другое. Я думаю о том, что обязан писать, говорить и бороться ради этих детей. Что жизнь всякого, кто хоть раз увидел эти глаза, не должна проходить бесцельно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159