Если доживет.
И Инаэро вдруг понял: не имеет никакого значения, достигнет ли он в своей жалкой жизни своего собственного, маленького личного счастья. Не это важно. Лишь одно обладает настоящей ценой: спасти Аксум, дать ей возможность вырасти, создать все те шедевры, что таятся сейчас, скрытые, точно в коконе, в этом юном существе.
И когда он понял все это, исчезли и страхи, и неуверенность в себе. Теперь Инаэро знал, ради чего живет, и это знание придало ему небывалых сил.
Они остановились перед высокими, прочными воротами богатого дома. Уже занимался рассвет. За высокой оградой угадывался сад с павлинами, белыми фазанами, прудом, крытая колоннада с резными деревянными колоннами, расписанными красной, синей и золотой красками, где так приятно в жару пить прохладный чай…
— Это же дом… господина Церингена! — прошептала Аксум.
— Вот именно. И он давно мечтал заполучить тебя, не так ли?
Аксум окинула Инаэро странным взглядом.
— Что ты задумал?
— Доверься мне, — попросил он. — Я скажу, что украл тебя у Ватара, что желаю продать лучшего каллиграфа школы ему, Церингену, ибо прослышал, что он мечтает написать книгу. А таланты господина Церингена таковы, что его книгу должен записывать, несомненно, лучший каллиграф из возможных… То есть — ты.
— Ты хочешь меня продать? — Аксум побледнела, как смерть, на ее щеках мгновенно расцвели пятна болезненного румянца. — Ради этого ты и уговорил меня бежать? Может быть, для того ты и придумал всю эту историю — ну, что Ватар, мол, собирается меня придушить?
Она схватила Инаэро за ворот и принялась трясти.
— Говори! Отвечай! Подлец! Вор! Знаешь, что? Знаешь, что я с тобой сделаю? Я сама тебя выдам властям! Скажу, что ты выкрал меня насильно, что ты… ты вор, ты работорговец!
— Тише ты, тише!.. — Инаэро осторожно высвобождался из крепких маленьких рук девочки, но она снова и снова хватала его за одежду, трясла, молотила кулачками, щипала, захватывая кожу ногтями. — Аксум, тише! Послушай меня!
Наконец ему удалось схватить ее за плечи и слегка отодвинуть. В розоватом свете зари ее лицо казалось белее фарфора, узкие глаза расширились и почернели, из них глядело черное отчаяние ночи.
— Ты хочешь меня продать! — повторила она. — Вот что ты задумал!
— Аксум, выслушай меня, — сказал Инаэро, стараясь придать своему голосу твердость. — Ты для меня — великий мастер, учитель, из тебя со временем вырастет непревзойденный художник…
— Со временем? — кривя губы, переспросила она. — По-твоему, сейчас я еще не художник?
Инаэро нашел в себе мужество кивнуть:
— Ты, несомненно, одаренный художник, но пока что у тебя связаны руки… Когда ты начнешь работать на собственные идеи, когда ты перестанешь копировать скучные документы или записывать чужие любовные бредни — вот тогда твой дар расцветет по-настоящему…
— Ты хочешь меня продать! — сказала она в третий раз и сжала губы. — Нельзя было доверяться свободному. Все вы — подлецы, всем вам только одного и надо…
— Нет! — быстро отозвался Инаэро. — Выслушай и пойми. Церинген мечтает создать книгу — кажется, «Назидание в любви» или что-то в том же роде. Я как-то раз слышал, что он выпрашивает тебя у Ватара, а тот отказывал. Говорил — мол, не время, мол, она нужна нам для других дел. Я скажу, что выкрал тебя для него. Он заплатит немалую сумму — эти деньги мы добавим к тем, что ты уже собрала. Я отдам тебе все, до последнего гроша, клянусь! Не думай обо мне плохо, Аксум.
Она хмуро молчала. Уголки ее рта подрагивали, ноздри слегка раздувались.
— Все равно, мне трудно тебе поверить.
— Слушай дальше. Церинген ни за что не выдаст тебя Ватару. Он будет прятать тебя, как самое драгоценное сокровище, — во всяком случае, до тех пор, пока сочиняет свою книгу.
Она медленно кивнула: — Пожалуй, ты прав.
— Подумай, — горячо продолжал Инаэро, снова беря ее за руку, — подумай, какое убежище лучше этого? И к тому же, ты сможешь увеличить свои сбережения.
— А ты? — спросила она вдруг.
Инаэро не ожидал этого вопроса и отпрянул:
— Что — я?
— Где будешь прятаться ты?
— А я не буду прятаться. Я вернусь в школу. В конце концов, я не обязан отчитываться перед Ватаром в том, где провел ночь. В крайнем случае скажу, что был у женщины. Мне-то это не возбраняется.
Аксум наконец расслабилась и тихонько вздохнула.
— Прости, если я обидела тебя. Твой план исключительно хорош. Просто…
— Просто что?
— Просто вся моя жизнь научила меня не доверять свободным людям.
* * *
Господин Церинген был поражен. Господин Церинген велел немедленно доставить к нему обоих беглецов. Господин Церинген принял их, полулежа на шелковых подушках у себя в саду, в окружении павлинов, бабочек и цветов. Вокруг небольшого пруда, где плавали лилии, были расставлены крошечные чашечки, толстостенные чайники, сохраняющие надлежащую температуру жидкости при любой — погоде, кувшины с прохладительными напитками, вазочки с фруктами, изящные тарелочки со сладостями и тонкие кружевные салфетки для обтирания уст и перстов.
Полуголый чернокожий слуга с бесстрастным лицом и кольцом в носу ввел стучавшихся у ворот и тотчас скромно удалился.
Господии Церинген, обмахиваясь веером, воззрился на пришельцев. Оба выглядели не лучшим образом — после тревог бессонной ночи Инаэро был страшно бледен, а на скулах Аксум горели пятна.
— Ну-с, любезные мои, — проговорил Церинген своим тонким голосом, — я внимательно слушаю вас. Какое дело привело вас… э-э… в сию скромную обитель отшельника и анарехо… то есть, анахорета?
Инаэро старательно поклонился:
— Господин! — произнес он, стараясь, чтобы голос его звучал как можно подобострастнее. — Долг каждого просвещенного человека — угадывать тонкую и деликатную душу, приверженную высокому искусству, в другом человеке.
Церинген томно улыбался:
— Нетрудно почувствовать изящное тому, кто сам изящен, — молвил он и, протянув руку, взял из вазочки гроздь полупрозрачного синего винограда. — Прелестная речь! Продолжай.
— При первом же взгляде на тебя, о господин, я ощутил, насколько выше, насколько изящнее — если можно так выразиться — твое мировоззрение, особенно по сравнению с мировоззрением всех этих лавочников, для которых мы переписываем документы.
— Очень верное и глубокое замечание! — согласился Церинген, обсасывая косточку виноградинки.
— Уяснив для себя все это, — продолжал Инаэро, изгибаясь в очередном поклоне (который, как он надеялся, выглядел достаточно изящным), — я спросил себя: по какому праву мой многочтимый работодатель, господин Ватар, отказывает этому поклоннику искусства — то есть, тебе, мой господин! — в услугах лучшего каллиграфа школы?
— Это было жестоко! — согласился Церинген. — Он причинил мне немалую боль этим отказом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79