— Его колдуну скормили, забыл?
— А если не скормили?
— А если правитель Хоарезма решит, что это мы спалили замок и извели его сына?
— А если правитель Хоарезма пойдет на нас войной?
Мысли крестьян переходили от одного мрачного предположения к другому. Так уж устроены были эти люди: едва только придет в голову светлая мысль, как мрачные тучей прогоняют ее, словно туча воронья, набросившаяся на кроткую голубку.
И вдруг все разом замолчали.
На дворе показалась Рейтамира. Никто из крестьян не понял, когда и как она пришла сюда. Просто вдруг выступила из темноты. Уже и оплакать ее успели, и счесть мертвее мертвого, а она — живехонька! Платье на ней хорошее, волосы вымыты и убраны под расписной убор, взгляд ясный и строгий. Словно судить своих родных явилась, нарочно покинув Серые Равнины. И с нею — двое, оба при оружии, один колченог и косоглаз, другой обилен телом, могуч и косноязычен.
Деревенские расступились, давая ей дорогу. Мать попробовала было виться возле дочери, видя, что та не только жива-здорова, но и процветает, но девушка едва удостоила взглядом родных.
Решительно отстранила ее Рейтамира, сказала: — Поздно — я уже замужем. Без моей воли меня отдали, и теперь не невольте — ухожу.
Когда это слово — «замужем» — прозвучало столь отчетливо и откровенно, Арригон заметно вздрогнул. Рейтамира не была его женой. Они даже не разговаривали о ее возможном замужестве. А с ее уст сорвалось так, словно она давно уже видела себя супругой Арригона и ничего другого для своей жизни не мыслила.
Гирканец почувствовал, как грудь его расширяется, наполняется теплом. С женой и другом он начнет новую жизнь. Если только отыщут они землю, куда можно будет поставить ногу и воткнуть первый кол, вокруг которого вырастет большой шатер…
— Куда же ты пойдешь, моя горемычная!.. — завела было снова мать, и опять остановила ее Рейтамира:
— Я за мужем моим не горе мыкаю. Уважай и ты меня — перестань по мне плакать.
И попросила отдать ей приданое, которое до сих пор хранилось в плетеной корзине и девичьей комнатке, которую Рейтамира делила с сестрами. Повинуясь сердитому окрику отца, мать доставила корзину, в руки отдавать не стала, поставила к ногам дочери и боязливо отодвинулась. Оба воина стояли за спиной Рейтамиры неподвижно, точно изваяния, но ощущение смертельной угрозы исходило от них так явственно, что его, казалось, можно было потрогать руками.
Младшие и двоюродные сестры украдкой поглядывали на Рейтамиру — кто завистливо, кто сердито: думали разжиться вышитыми рубашками из сестриного рукоделья, а она, гляди ты, вернулась и все забрала! И попробуй возразить, хотя бы тихонечко: тот рослый спутник Рейтамиры, Вульфила, хоть и поглядывает весело, а спорить с ним не все-таки не стоит, такой в землю кулаком вобьет и сверху разровняет, чтобы и следов не нашли!
В свете пожара спешно погрузили на телегу
хлебы, баклажку с молоком, короб с полотнами, предназначенными для свадьбы Рейтамиры (вот и пригодились!), а разбойник Арригон уже впрягал лошадь деревенского старосты — самую откормленную и лучшую. И все это молчком, без всякого почтения к хозяевам. Можно сказать, открытый, откровенный грабеж!
Выезжали со двора, скалясь стрелами, готовыми сорваться с тетивы. Да только здесь можно было и не скалиться. Не посмели в этой деревне противиться лихоимству и самоуправству Велизария — не осмелились и Арригону возражать. Что за люди, в самом деле! Стоит ли сожалеть о них!
* * *
Не многое сумел рассказать о Велизарий и его колдуне правитель Хоарезма. Передал Конану некоторые слухи, а заодно вручил ему баклажку с горючей водой. Воду эту изготавливали в Вендии, и секрет ее состава сохранялся в глубокой тайне.
— Хранил, как величайшую драгоценность, — сказал киммерийцу правитель и глубоко вздохнул. Его ухоженная, густая, черная с проседью борода колыхнулась, и в ней вдруг вспыхнули вплетенные в пряди крошечные кольца с драгоценными камнями. Точно росой была присыпана борода правителя, росой, озаренной рассветным солнцем.
Конан ухмыльнулся собственным мыслям, но вслух проговорил совсем другое:
— Расскажи мне, как пользоваться этой твоей величайшей драгоценностью.
— В этой воде, кроме сорока обычных ингредиентов, которые в сочетании производят жидкость, способную загореться при соприкосновении с воздухом, есть еще сорок первый, нечеловеческий и неземной. Откуда берут его вендийца — остается их неразрешимой загадкой. Ни один человек не расскажет об этом чужаку. Скажу даже более: об этом сорок первом элементе вендиец-мастер может сообщить только своему преемнику. На всю Вендию мастеров таких — не более десятка.
— Должно быть, эта штука стоит целое состояние, — сказал Конан задумчиво, взвешивая на руке баклажку.
Правитель Хоарезма на мгновение насторожился, и камни в его бороде погасли, когда он опустил голову. Но Конан быстро улыбнулся, блеснув зубами.
— Не бойся, правитель! Ты подумал о том, что этот пройдоха-киммериец украдет твою вещь и продаст ее на рынке?
Отец, потерявший сына, в ответ безмолвно кивнул.
Конан хмыкнул.
— Твое предположение не оскорбило меня, потому что подобная мысль промелькнула у меня в голове. Однако любопытство и желание увидеть, как в волшебном пламени сгорит колдун, гораздо сильнее алчности. К тому же, ты ведь щедро вознаградишь меня, не так ли?
Правитель молча приложил к груди растопыренную руку.
— Не сомневайся!
Конан скорчил гримасу. Когда имеешь дело с сильными мира сего, следует быть настороже: никогда нельзя знать наверняка, что выкинет титулованная особа. Иные попадались довольно неприятные — вероломные и жадные. Но случались и щедрые. И таковых обычно больше. Нужно только припугнуть их как следует.
— Я не сомневаюсь, владыка, — молвил Конан. — Расскажи мне теперь о том, как пользоваться этой волшебной водой.
…И никто бы потом не посмел сказать, что киммериец применил полученную ценность не во благо!
Пробравшись к замку, Конан несколько часов наблюдал за ним. Ему, не раз проникавшему в хорошо охраняемые дома вельмож и богачей, не составило труда выяснить, каким образом несут здесь охрану, как часто сменяются стражи и каков порядок прохождения ими по стенам. Ничего особенного.
Впрочем — чему удивляться! Местное население сплошь состояло из трусливых кроликов и глупых баранов (такова была характеристика, которую Копан без колебаний дал жителям этой области, позволившим Велизарию покорить себя и покорно платившим дань этому разбойнику). Естественно, ни один баран не осмелится даже помыслить о том, чтобы проникнуть в твердыню волка.
Воины Велизария — такие же волки, как и их господин, — не могли относиться к покоренным крестьянам без пренебрежения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
— А если не скормили?
— А если правитель Хоарезма решит, что это мы спалили замок и извели его сына?
— А если правитель Хоарезма пойдет на нас войной?
Мысли крестьян переходили от одного мрачного предположения к другому. Так уж устроены были эти люди: едва только придет в голову светлая мысль, как мрачные тучей прогоняют ее, словно туча воронья, набросившаяся на кроткую голубку.
И вдруг все разом замолчали.
На дворе показалась Рейтамира. Никто из крестьян не понял, когда и как она пришла сюда. Просто вдруг выступила из темноты. Уже и оплакать ее успели, и счесть мертвее мертвого, а она — живехонька! Платье на ней хорошее, волосы вымыты и убраны под расписной убор, взгляд ясный и строгий. Словно судить своих родных явилась, нарочно покинув Серые Равнины. И с нею — двое, оба при оружии, один колченог и косоглаз, другой обилен телом, могуч и косноязычен.
Деревенские расступились, давая ей дорогу. Мать попробовала было виться возле дочери, видя, что та не только жива-здорова, но и процветает, но девушка едва удостоила взглядом родных.
Решительно отстранила ее Рейтамира, сказала: — Поздно — я уже замужем. Без моей воли меня отдали, и теперь не невольте — ухожу.
Когда это слово — «замужем» — прозвучало столь отчетливо и откровенно, Арригон заметно вздрогнул. Рейтамира не была его женой. Они даже не разговаривали о ее возможном замужестве. А с ее уст сорвалось так, словно она давно уже видела себя супругой Арригона и ничего другого для своей жизни не мыслила.
Гирканец почувствовал, как грудь его расширяется, наполняется теплом. С женой и другом он начнет новую жизнь. Если только отыщут они землю, куда можно будет поставить ногу и воткнуть первый кол, вокруг которого вырастет большой шатер…
— Куда же ты пойдешь, моя горемычная!.. — завела было снова мать, и опять остановила ее Рейтамира:
— Я за мужем моим не горе мыкаю. Уважай и ты меня — перестань по мне плакать.
И попросила отдать ей приданое, которое до сих пор хранилось в плетеной корзине и девичьей комнатке, которую Рейтамира делила с сестрами. Повинуясь сердитому окрику отца, мать доставила корзину, в руки отдавать не стала, поставила к ногам дочери и боязливо отодвинулась. Оба воина стояли за спиной Рейтамиры неподвижно, точно изваяния, но ощущение смертельной угрозы исходило от них так явственно, что его, казалось, можно было потрогать руками.
Младшие и двоюродные сестры украдкой поглядывали на Рейтамиру — кто завистливо, кто сердито: думали разжиться вышитыми рубашками из сестриного рукоделья, а она, гляди ты, вернулась и все забрала! И попробуй возразить, хотя бы тихонечко: тот рослый спутник Рейтамиры, Вульфила, хоть и поглядывает весело, а спорить с ним не все-таки не стоит, такой в землю кулаком вобьет и сверху разровняет, чтобы и следов не нашли!
В свете пожара спешно погрузили на телегу
хлебы, баклажку с молоком, короб с полотнами, предназначенными для свадьбы Рейтамиры (вот и пригодились!), а разбойник Арригон уже впрягал лошадь деревенского старосты — самую откормленную и лучшую. И все это молчком, без всякого почтения к хозяевам. Можно сказать, открытый, откровенный грабеж!
Выезжали со двора, скалясь стрелами, готовыми сорваться с тетивы. Да только здесь можно было и не скалиться. Не посмели в этой деревне противиться лихоимству и самоуправству Велизария — не осмелились и Арригону возражать. Что за люди, в самом деле! Стоит ли сожалеть о них!
* * *
Не многое сумел рассказать о Велизарий и его колдуне правитель Хоарезма. Передал Конану некоторые слухи, а заодно вручил ему баклажку с горючей водой. Воду эту изготавливали в Вендии, и секрет ее состава сохранялся в глубокой тайне.
— Хранил, как величайшую драгоценность, — сказал киммерийцу правитель и глубоко вздохнул. Его ухоженная, густая, черная с проседью борода колыхнулась, и в ней вдруг вспыхнули вплетенные в пряди крошечные кольца с драгоценными камнями. Точно росой была присыпана борода правителя, росой, озаренной рассветным солнцем.
Конан ухмыльнулся собственным мыслям, но вслух проговорил совсем другое:
— Расскажи мне, как пользоваться этой твоей величайшей драгоценностью.
— В этой воде, кроме сорока обычных ингредиентов, которые в сочетании производят жидкость, способную загореться при соприкосновении с воздухом, есть еще сорок первый, нечеловеческий и неземной. Откуда берут его вендийца — остается их неразрешимой загадкой. Ни один человек не расскажет об этом чужаку. Скажу даже более: об этом сорок первом элементе вендиец-мастер может сообщить только своему преемнику. На всю Вендию мастеров таких — не более десятка.
— Должно быть, эта штука стоит целое состояние, — сказал Конан задумчиво, взвешивая на руке баклажку.
Правитель Хоарезма на мгновение насторожился, и камни в его бороде погасли, когда он опустил голову. Но Конан быстро улыбнулся, блеснув зубами.
— Не бойся, правитель! Ты подумал о том, что этот пройдоха-киммериец украдет твою вещь и продаст ее на рынке?
Отец, потерявший сына, в ответ безмолвно кивнул.
Конан хмыкнул.
— Твое предположение не оскорбило меня, потому что подобная мысль промелькнула у меня в голове. Однако любопытство и желание увидеть, как в волшебном пламени сгорит колдун, гораздо сильнее алчности. К тому же, ты ведь щедро вознаградишь меня, не так ли?
Правитель молча приложил к груди растопыренную руку.
— Не сомневайся!
Конан скорчил гримасу. Когда имеешь дело с сильными мира сего, следует быть настороже: никогда нельзя знать наверняка, что выкинет титулованная особа. Иные попадались довольно неприятные — вероломные и жадные. Но случались и щедрые. И таковых обычно больше. Нужно только припугнуть их как следует.
— Я не сомневаюсь, владыка, — молвил Конан. — Расскажи мне теперь о том, как пользоваться этой волшебной водой.
…И никто бы потом не посмел сказать, что киммериец применил полученную ценность не во благо!
Пробравшись к замку, Конан несколько часов наблюдал за ним. Ему, не раз проникавшему в хорошо охраняемые дома вельмож и богачей, не составило труда выяснить, каким образом несут здесь охрану, как часто сменяются стражи и каков порядок прохождения ими по стенам. Ничего особенного.
Впрочем — чему удивляться! Местное население сплошь состояло из трусливых кроликов и глупых баранов (такова была характеристика, которую Копан без колебаний дал жителям этой области, позволившим Велизарию покорить себя и покорно платившим дань этому разбойнику). Естественно, ни один баран не осмелится даже помыслить о том, чтобы проникнуть в твердыню волка.
Воины Велизария — такие же волки, как и их господин, — не могли относиться к покоренным крестьянам без пренебрежения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79