— возмутился Августин. — Вы все смотрите на меня так, будто я… Что вам угодно? Вы спрашиваете меня об этой карточке? Лицо мне знакомо. Я где-то видел эту девушку, и я никогда никого не забываю. Я всегда изучаю людей, которые приходят ко мне в музей, чтобы схватить… — он вытянул тщедушные ладошки, — чтобы схватить какое-нибудь выражение, оттенок для моих восковых фигур. Понимаете? — Он остановился в нерешительности. Всматриваясь с самым серьезным видом в каждого из нас, он машинально шевелил пальцами, словно разминая воск. — Но я ничего не знаю! Зачем вы вызвали меня сюда? Что я сделал? Я никому не причиняю вреда. Единственное, чего я хочу, — это чтобы меня оставили в покое…
— Девушка на этой фотографии, — пояснил Бенколин, — это мадемуазель Одетта Дюшен. Дочь покойного министра. И теперь она мертва. Последний раз ее видели живой, когда она заходила в Музей Августина, и оттуда она не вышла.
После продолжительного молчания, во время которого старик проводил трясущейся рукой по лицу, сильно нажимая на глаза, Августин жалобно залепетал:
— Господа, я всю свою жизнь был порядочным человеком… Я просто не понимаю, куда вы клоните…
— Она была убита, — продолжал Бенколин. — Ее тело выловили из Сены сегодня днем.
Шомон, глядя на старика через всю комнату остановившимся взглядом, прибавил:
— Вся в синяках. Избитая. И… она умерла от ножевых ран.
Августин глядел на Шомона и Бенколина так, будто они медленно прижимали его штыками к каменной стенке.
— Вы же не думаете, — пробормотал он наконец, — что я…
— Если бы я так думал, — сказал Шомон, внезапно улыбнувшись, — я бы вас придушил на месте. Мы хотим, чтобы вы помогли нам… Насколько я знаю, это уже не первый такой случай; господин Бенколин говорит, что полгода тому назад еще одна девушка зашла в Музей Августина и…
— Я об этом ничего не знал!
— Разумеется, — кивнул Бенколин. — Ваш музей — только одно из мест, которые, как нам известно, она посетила. Мы полагали, что вы, сударь, вне подозрений. Кроме того, ту девушку так и не нашли; не исключено, что она исчезла по собственной воле. Таких случаев сколько угодно.
Невзирая на испуг, Августин заставил себя спокойно встретить пристальный взгляд детектива.
— Почему, — спросил он, — мсье так уверен, что мадемуазель… м-м-м… Дюшен вошла в мой музей и потом из него не вышла?
— Я вам отвечу, — вмешался Шомон. — Я был обручен с мадемуазель Дюшен. Сейчас я в отпуске и нахожусь дома. Мы обручились год назад, и с тех пор я ее не видел. За это время она сильно переменилась… но это к делу не относится. Вчера мадемуазель Дюшен и ее подруга, мадемуазель Мартель, должны были встретиться со мной в пять часов в Павильоне Дофин. Но Одетта повела себя… как-то странно. В четыре часа позвонила мне, сказала, что встречу придется отменить, но никак этого не объяснила. Я позвонил мадемуазель Мартель и выяснил, что и ей сказали то же самое. Я почувствовал, что тут что-то не так, и тут же поехал к мадемуазель Дюшен домой. Когда я приехал, она как раз отъезжала от дома в такси. Я поймал другое и последовал за ней. — Шомон напрягся, на скулах его заиграли желваки. — Не вижу причин оправдывать свои действия. У жениха есть кое-какие права… Особенно я забеспокоился, когда понял, в какой район она направляется: молодой девушке в этих трущобах совсем не место. Одетта отпустила такси перед Музеем Августина. Меня это озадачило: она никогда не говорила, что интересуется восковыми фигурами. Меня так и тянуло войти вслед за ней… но у меня есть своя гордость.
Перед нами стоял человек, никогда не дававший волю чувствам; человек, воспитанный в суровых и благородных канонах, которые Франция веками вырабатывала для своих офицеров. Шомон обвел нас всех взглядом, который не нуждался в комментариях.
— Я прочитал на вывеске, что музей закрывается в пять. Оставалось всего полчаса, и я стал ждать. Когда музей закрылся и она не вышла, я предположил, что она воспользовалась другим выходом. Кроме того, я был рассержен, что пришлось столько времени проторчать без толку на улице. — Подавшись вперед, он задумчиво и требовательно поднял на Августина глаза. — Сегодня, узнав, что она не приходила домой, я отправился в музей, чтобы выяснить, в чем дело, и мне сказали, что в музее нет другого выхода. Как это понять?
Августин вскочил, отбросив стул.
— Но он есть! — воскликнул он. — Там есть еще один выход!
— Не для публики, полагаю, — заметил Бенколин.
— Нет… нет, конечно же, нет! Он выходит в переулок за музеем… Дверь в задней стене, за фигурами, куда я хожу включать освещение. Это служебный ход. Но мсье сказал…
— И он постоянно заперт, — продолжал Бенколин как бы в раздумье.
Старик всплеснул руками:
— Ну и чего вы от меня хотите? Скажите же что-нибудь! Вы что, собираетесь арестовать меня за убийство?
— Нет, — покачал головой Бенколин. — Мы хотим взглянуть на ваш музей, это раз. И еще хотелось бы все же узнать, приходилось ли вам видеть эту девушку.
Августин, пошатываясь, оперся обеими руками о стол и наклонился почти к лицу Бенколина. Глаза у него то расширялись, то сужались, создавая какое-то странное, жутковатое впечатление.
— В таком случае, — сказал он, — я вам отвечу: да. Да! Потому что в музее что-то происходит, и я не могу понять что. Я спрашивал себя, уж не схожу ли я с ума… — Он поник головой.
— Присядьте, — предложил Бенколин. — Присядьте и расскажите нам все.
Шомон перегнулся через стол и мягко подтолкнул старика к стулу. Августин сел и принялся покачиваться на стуле, постукивая пальцами по нижней губе.
— Не знаю, сможете ли вы понять, что я имею в виду, — заговорил он, недолго помолчав. Теперь голос его стал четче и бодрее: чувствовалось, что он давно ждал возможности излить душу. — Цель, иллюзия, дух музея восковых фигур — это атмосфера смерти. Она безмолвна и неподвижна. От дневного света она, как сон, отгорожена каменными гротами, в ней слышно лишь эхо, она пропитана сумрачным зеленым светом, как будто в глубинах бездонного моря. Вы понимаете меня? Там все мертво, все застыло в жутких или величественных позах. В моих пещерах — подлинные сцены прошлого. Марат, заколотый в своей ванне. Людовик Шестнадцатый, кладущий голову на гильотину. Бледный как мел Бонапарт — он умирает в постели в маленькой коричневой комнатке на Святой Елене, за окном завывает шторм, в кресле дремлет слуга… — Казалось, маленький человечек говорил сам с собой, но при этом он цепко держал Бенколина за рукав. — И понимаете ли, это безмолвие, это недвижное скопище героев далекого прошлого — это мой мир. Я думаю, что мой музей напоминает кладбище, потому что состоит из фигур, навсегда застывших в позах, в каких находились в момент смерти. Но это единственная фантазия, которую я себе позволяю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58