Вставал в семь утра и выходил из дома в половине восьмого. В этот день он встал очень рано, где-то в полшестого. Обычно я завтрак не готовлю, но в то утро решила сделать. Муж за мной очень ухаживал и все время говорил, чтобы я не напрягалась. Хотя накануне сказал: было б неплохо, если бы ты меня чуточку побаловала — проснусь, а меня ждет завтрак. И вот я взяла себя в руки и встала рано. Похоже, ему очень нужно было, чтобы я его действительно побаловала немножко.
Сама я про завтрак обычно забываю, к тому же я совсем не жаворонок. Да и он не любил рано вставать, поэтому просто махал рукой: ну его, этот завтрак, — и выскакивал за дверь в последнюю минуту. По пути на работу что-нибудь перехватывал. А в то утро я два будильника поставила, приготовила тосты, яичницу и кофе. Он был очень рад.
Возможно, у него было какое-то предчувствие. Он вдруг неожиданно сказал: если меня не станет, ты должна держаться. Ни с того ни с сего. Удивившись, я спросила, чего это он такое говорит. В конце концов он объяснил, что с окончанием строительства нового здания он переходит на сменную работу: двое суток на работе и три дня отдыха. Поэтому он иногда не будет ночевать дома, и я должна держаться, когда буду одна, особенно, если наш ребенок, простудившись, будет болеть. Но три дня дома — значит, он больше времени будет проводить с малышкой, а это очень приятно.
Из дома он вышел в 7:33. Думаю, сел на поезд линии Хибия, который отправлялся от Кита-Сэндзю в 7:37. Проводив мужа, я убрала посуду и стала смотреть телевизор, программу «Бодрое утро». Вскоре передали, что на станции Цукидзи, линия Хибия, что-то произошло. Но мой муж должен был ехать по линии Маруноути, и это не имело к нему отношения.
В половине десятого мне позвонили из фирмы и сказали, что мой муж, кажется, попал в инцидент. Обещали перезвонить. Через десять минут снова позвонили и сказали, что его отвезли в больницу Накадзима. Сказали, что по факсу пришлют адрес больницы. Я позвонила в больницу, но там был полный хаос, и ничего толком ответить не могли. Дескать, мы не можем за всеми уследить. Я положила трубку и стала ждать звонка. Около десяти раздался звонок: положение очень серьезное, срочно поезжайте в больницу. Одевшись, я только собиралась выйти из дома, как снова зазвонил телефон. Он только что скончался. Вероятно, это звонил начальник мужа. Держитесь, г-жа Вада, держитесь, только и говорил он.
Я вышла из дома, но не знала, куда ехать. Метро не работало. Хотела у станции взять такси, но там уже была очередь человек в пятьдесят. Так ничего не получится, подумала я и побежала на фирму такси, которая была рядом с домом, но там тоже не оказалось машин. Попробовали вызвать по рации, но машина никак не приходила. К счастью, человек из компании заметил свободное такси у железнодорожного переезда неподалеку.
Тело мужа из больницы уже отправили в полицию, и я поехала туда. Это управление полиции Центрального района в Нихомбаси. До полиции я добралась на другом такси только в половине двенадцатого — такие были пробки везде. По дороге по радио я услышала фамилию мужа среди погибших. Когда я сказала об этом водителю, он предложил выключить радио, но я попросила оставить, чтобы узнать подробности.
Дорога была забита, и я провела в такси целый час. Это была пытка. Сердце билось так, что, казалось, выскочит наружу. А если у меня прямо тут роды начнутся? Но я думала: пока не увижу его лицо, не поверю. Такого не может быть, это какая-то ошибка. Ну почему мой муж должен умереть? Только это и крутилось в голове: не заплачу, пока сама не увижу. Несмотря ни на что, надеялась…
Тело я смогла увидеть только в половине второго — его осматривали. Все это время сидела в полицейском управлении. Кругом была страшная суматоха, постоянно звонили телефоны, бегали полицейские. Начальник мужа и полицейский пытались мне объяснить, но тогда слишком много еще оставалось непонятного: он чего-то надышался и умер, — но я так ничего толком не поняла.
Сразу позвонила отцу, и он приехал. Увидев его, я расплакалась. С семьей мужа никак не могли связаться. Погода была хорошая, и они, вероятно, работали в поле. Начальник мужа звонил, но там никто не брал трубку. Хотелось как можно скорее встретиться со свекровью. Зачем я здесь сижу? — думала я. Никто ничего не говорил, только следователь задавал какие-то вопросы, а я кивала.
С мужем я встретилась в комнатке в два татами, в полуподвальном этаже рядом с гаражом — там в полиции морг. Здесь он лежал, под белой простыней. А под ней полностью голый. Мне сказали, что дотрагиваться до него нельзя, близко подходить тоже. В нем что-то есть, и если я его коснусь, оно проникнет мне под кожу.
Но до того как мне сказали, что нельзя, я успела до него дотронуться. Он был еще немного теплый. На губах следы крови, как будто он их кусал. Похоже, что кровь текла также из ушей и носа, но она уже запеклась. Глаза были закрыты, и на лице не было следов страдания. Но следы крови говорили, что ему было очень больно.
Долго находиться там мне не разрешили, сказали, что это опасно. По-моему, прошло меньше минуты. «Почему ты умер? Почему покинул меня?» — сказала я и разрыдалась.
В половине пятого тело перевезли в больницу при Токийском университете. Отец пытался меня подбодрить, но я ничего не слышала. Ни о чем не могла думать. Ничего не могла делать. В голове только и было: что дальше, что делать дальше?
На следующий день в Токийском университете было последнее прощание. И в этот раз не разрешили до него дотрагиваться. Приехавшая из Уэда его мать так и не смогла дотронуться до своего сына, ей пришлось только на него смотреть. Я подумала, что ему было так одиноко предыдущую ночь в таком месте. Полиция вчера не разрешила приехавшим в Токио родителям встретиться с ним. Вот какая жестокость…
В Уэда мы вернулись двумя группами: старший брат вместе с телом мужа ехал на машине, а родители мужа, мой отец и я поехали на поезде. В поезде, вспоминая доброту Эйдзи, я вновь расплакалась. Возьми себя в руки, — постоянно повторяла я себе. Похороны еще выдержу, а потом все равно. Родители Эйдзи держали себя в руках, и я старалась им подражать. Если будешь хныкать, Будда не обрадуется, как говорится. Поэтому нельзя плакать, говорили мне.
Ребенок в животе шевелился, особенно когда я начинала плакать. После смерти мужа и похорон живот постепенно опускался, и окружающие очень за меня беспокоились. Не родишь ли ты? Бывали случаи, когда от шока происходили преждевременные роды.
На буддистский алтарь ставят маленькую фотографию покойного — так вот, я взяла ее с собой в роддом и положила у подушки. Она прибавляла мне силы, чтобы я держалась. Вместе со мной в палате лежала женщина, муж которой был в Иокогаме и в тот момент не мог приехать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Сама я про завтрак обычно забываю, к тому же я совсем не жаворонок. Да и он не любил рано вставать, поэтому просто махал рукой: ну его, этот завтрак, — и выскакивал за дверь в последнюю минуту. По пути на работу что-нибудь перехватывал. А в то утро я два будильника поставила, приготовила тосты, яичницу и кофе. Он был очень рад.
Возможно, у него было какое-то предчувствие. Он вдруг неожиданно сказал: если меня не станет, ты должна держаться. Ни с того ни с сего. Удивившись, я спросила, чего это он такое говорит. В конце концов он объяснил, что с окончанием строительства нового здания он переходит на сменную работу: двое суток на работе и три дня отдыха. Поэтому он иногда не будет ночевать дома, и я должна держаться, когда буду одна, особенно, если наш ребенок, простудившись, будет болеть. Но три дня дома — значит, он больше времени будет проводить с малышкой, а это очень приятно.
Из дома он вышел в 7:33. Думаю, сел на поезд линии Хибия, который отправлялся от Кита-Сэндзю в 7:37. Проводив мужа, я убрала посуду и стала смотреть телевизор, программу «Бодрое утро». Вскоре передали, что на станции Цукидзи, линия Хибия, что-то произошло. Но мой муж должен был ехать по линии Маруноути, и это не имело к нему отношения.
В половине десятого мне позвонили из фирмы и сказали, что мой муж, кажется, попал в инцидент. Обещали перезвонить. Через десять минут снова позвонили и сказали, что его отвезли в больницу Накадзима. Сказали, что по факсу пришлют адрес больницы. Я позвонила в больницу, но там был полный хаос, и ничего толком ответить не могли. Дескать, мы не можем за всеми уследить. Я положила трубку и стала ждать звонка. Около десяти раздался звонок: положение очень серьезное, срочно поезжайте в больницу. Одевшись, я только собиралась выйти из дома, как снова зазвонил телефон. Он только что скончался. Вероятно, это звонил начальник мужа. Держитесь, г-жа Вада, держитесь, только и говорил он.
Я вышла из дома, но не знала, куда ехать. Метро не работало. Хотела у станции взять такси, но там уже была очередь человек в пятьдесят. Так ничего не получится, подумала я и побежала на фирму такси, которая была рядом с домом, но там тоже не оказалось машин. Попробовали вызвать по рации, но машина никак не приходила. К счастью, человек из компании заметил свободное такси у железнодорожного переезда неподалеку.
Тело мужа из больницы уже отправили в полицию, и я поехала туда. Это управление полиции Центрального района в Нихомбаси. До полиции я добралась на другом такси только в половине двенадцатого — такие были пробки везде. По дороге по радио я услышала фамилию мужа среди погибших. Когда я сказала об этом водителю, он предложил выключить радио, но я попросила оставить, чтобы узнать подробности.
Дорога была забита, и я провела в такси целый час. Это была пытка. Сердце билось так, что, казалось, выскочит наружу. А если у меня прямо тут роды начнутся? Но я думала: пока не увижу его лицо, не поверю. Такого не может быть, это какая-то ошибка. Ну почему мой муж должен умереть? Только это и крутилось в голове: не заплачу, пока сама не увижу. Несмотря ни на что, надеялась…
Тело я смогла увидеть только в половине второго — его осматривали. Все это время сидела в полицейском управлении. Кругом была страшная суматоха, постоянно звонили телефоны, бегали полицейские. Начальник мужа и полицейский пытались мне объяснить, но тогда слишком много еще оставалось непонятного: он чего-то надышался и умер, — но я так ничего толком не поняла.
Сразу позвонила отцу, и он приехал. Увидев его, я расплакалась. С семьей мужа никак не могли связаться. Погода была хорошая, и они, вероятно, работали в поле. Начальник мужа звонил, но там никто не брал трубку. Хотелось как можно скорее встретиться со свекровью. Зачем я здесь сижу? — думала я. Никто ничего не говорил, только следователь задавал какие-то вопросы, а я кивала.
С мужем я встретилась в комнатке в два татами, в полуподвальном этаже рядом с гаражом — там в полиции морг. Здесь он лежал, под белой простыней. А под ней полностью голый. Мне сказали, что дотрагиваться до него нельзя, близко подходить тоже. В нем что-то есть, и если я его коснусь, оно проникнет мне под кожу.
Но до того как мне сказали, что нельзя, я успела до него дотронуться. Он был еще немного теплый. На губах следы крови, как будто он их кусал. Похоже, что кровь текла также из ушей и носа, но она уже запеклась. Глаза были закрыты, и на лице не было следов страдания. Но следы крови говорили, что ему было очень больно.
Долго находиться там мне не разрешили, сказали, что это опасно. По-моему, прошло меньше минуты. «Почему ты умер? Почему покинул меня?» — сказала я и разрыдалась.
В половине пятого тело перевезли в больницу при Токийском университете. Отец пытался меня подбодрить, но я ничего не слышала. Ни о чем не могла думать. Ничего не могла делать. В голове только и было: что дальше, что делать дальше?
На следующий день в Токийском университете было последнее прощание. И в этот раз не разрешили до него дотрагиваться. Приехавшая из Уэда его мать так и не смогла дотронуться до своего сына, ей пришлось только на него смотреть. Я подумала, что ему было так одиноко предыдущую ночь в таком месте. Полиция вчера не разрешила приехавшим в Токио родителям встретиться с ним. Вот какая жестокость…
В Уэда мы вернулись двумя группами: старший брат вместе с телом мужа ехал на машине, а родители мужа, мой отец и я поехали на поезде. В поезде, вспоминая доброту Эйдзи, я вновь расплакалась. Возьми себя в руки, — постоянно повторяла я себе. Похороны еще выдержу, а потом все равно. Родители Эйдзи держали себя в руках, и я старалась им подражать. Если будешь хныкать, Будда не обрадуется, как говорится. Поэтому нельзя плакать, говорили мне.
Ребенок в животе шевелился, особенно когда я начинала плакать. После смерти мужа и похорон живот постепенно опускался, и окружающие очень за меня беспокоились. Не родишь ли ты? Бывали случаи, когда от шока происходили преждевременные роды.
На буддистский алтарь ставят маленькую фотографию покойного — так вот, я взяла ее с собой в роддом и положила у подушки. Она прибавляла мне силы, чтобы я держалась. Вместе со мной в палате лежала женщина, муж которой был в Иокогаме и в тот момент не мог приехать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131