выходит из-за тумана и произошла моя встреча с зарином.
Я ехал в третьем вагоне. На том же, что и всегда, месте. Третьем от дальней третьей двери. Это мое резервированное место (смеется). Что-то показалось мне странным, когда поезд проехал Акихабару. В вагоне внезапно началось копошение. Только я об этом подумал, как в нос ударил запах. Сначала я решил, что кто-то пролил ацетон. Хотя нет — что-то покрепче ацетона. В отличие от растворителя для краски, этот запах оказался на удивление острым.
Дальше пассажиры начали кашлять. Кто-то крикнул: откройте окна, — и их одно за другим открыли настежь. Было еще достаточно холодно, многие в пальто, поэтому окна были закрыты, но вагон заполнил сильный запах, начало резать глаза, и все открыли окна в момент. Тот пакет был как раз посередине вагона. Стоявшие пассажиры начали смещаться назад, видимо, сторонясь этого пакета. Я сидел чуть дальше середины вагона, то есть со стороны ветра.
Когда поезд остановился на Кодэмматё и раскрыл двери, повыходило много народа. Но я продолжал сидеть. Окружающие меня люди тоже вставать не собирались. Раз смогли сесть, зачем вставать, куда-то идти? Правда, сидевшие вплотную к пакету все же встали и пересели в другой вагон.
Говорят, кто-то выкинул газетный сверток на платформу станции Кодэмматё, но до тех пор, пока основная масса не вышла, было так много людей, что я со своего места ничего не видел.
Выходит, тогда вы не думали пересесть в другой поезд?
Думал. В голове пронеслась мысль, что лучше встать и выйти. Пока я размышлял, с платформы в поезд хлынул поток ожидавших пассажиров. Одна женщина ринулась на свободное место, перешагнула через лужу и вдруг подпрыгнула. Потом заскользила и шлепнулась на пол. Упала лицом наверх. Затем, смущенно улыбаясь, поднялась и села на место. Полноватая такая женщина. Я, дурак, увлекся этой сценой. Про себя думал: вот же, упала. А когда опомнился, двери уже захлопнулись (смеется). Нужно было не разглядывать все это, а немедля выходить из вагона. Из-за этой женщины я не успел спастись вовремя.
А теперь… по-прежнему болели глаза, текло из носа, стоял запах, и мне было не по себе. Но даже при этом я продолжал сидеть. Размышляя позже, я понимал необычность ситуации, но тогда легкомысленно решил для себя, что до Цукидзи недалеко — можно и потерпеть. Или зарин уже начал свое действие, не давая правильно оценить ситуацию.
Я пристально смотрел на лужу, в которой виднелось нечто похожее на крышку от пластиковой бутылки. Когда я рассказал об этом следователю, он уверял, что там ничего такого не было. Но я видел округлый предмет. Может, это был оторванный кусок самого пакета? Как бы то ни было, этот предмет плавал на поверхности лужи. Сначала я еще подумал, что разбилась стеклянная банка.
Пожалуй, у меня в голове началось помутнение. Ведь я совершенно не помню, сколько станций мы после проехали. Тем временем стоявший недалеко от меня мужчина нажал на кнопку тревоги. Где мы ехали, я не знаю. Узнал лишь потом — станция Хаттёбори. Когда поезд прибыл на станцию, мужчина жал на кнопку, но поезд сразу же тронулся. Да, несмотря на сигнал тревоги, поезд отправился как ни в чем не бывало.
Вскоре тело начало слабеть. Особенно от поясницы и вниз. Вот те на! Пока то да се, силы меня покинули. Но поезд наконец-то прибыл на Цукидзи, я кое-как встал и вышел. Понял, что это уже становится опасным для организма. Выйдя из вагона, я, изо всех сил сжимая перед собой портфель, пошел в обратную сторону к выходу по направлению к станции Хаттёбори. По ходу мне стало плохо, я присел на скамейку посреди платформы. Но это я тоже помню неточно. Помню, что я должен был сесть на скамейку, а очнулся уже в больнице.
Услышав свое имя, я открыл глаза. Поднимаю веки и вижу лицо врача, потолок. Мне казалось, что я по-прежнему еду в электричке, и я думал, что это потолок вагона. Когда меня привезли в больницу, реакция на боль отсутствовала. Они не смогли снять одежду, и ее просто разрезали ножницами. Единственное, что двигалось, — это сердце. Если подумать, я находился на волоске от гибели.
В истории болезни записано, что меня привезли в 9:27, подключили к кислородной маске, и через десять минут я ожил. Один из тех, кого привезли почти одновременно со мной, недавно умер. Это человек по имени Окада из Тибы. Он долго пролежал в коме, и скончался, не приходя в сознание. Земля ему пухом.
Г-жа Ёсиаки: Позвонили из полиции, и я мигом понеслась в больницу. Я знала о случившемся из телевизионных новостей, а тут еще позвонили с фирмы и сказали, что мужа на работе до сих пор нет. Испугалась: не может быть. И ждала дома, пытаясь заниматься чем-то по хозяйству. По телевизору в бегущей строке обнаружила фамилию Ёсиаки. Почти одновременно позвонили из полиции.
В больницу приехала в первом часу. От вида лежавшего на кровати почти голышом мужа, в которого были вставлены разные трубочки, я чуть не сошла с ума. А он лишь постанывал: холодно, холодно. Эти звуки лишь отдаленно напоминали речь. Он и после долгое время не мог говорить, и мы общались письменно. Правда, разобрать, что он пишет, тоже было весьма непросто. Он не мог толком вспомнить иероглифы.
Первую ночь я провела в комнате ожидания для родственников. После приезжала каждый день. Здесь также была семья Окада. Свидания разрешали трижды в день. Остальное время родственники проводили в комнате ожидания сбоку от стоянки. Там был телефон, и когда он звонил, каждый вздрагивал: неужели что-то случилось. И так целыми днями. Особенно первый день, помню, мы провели там с семьей Окада, не находя себе места. На шестой день разрешили принимать ванну, и после этого у меня слегка отлегло. Но, помогая медсестрам посадить мужа в ванну, я ужаснулась: мышц нет, сзади фигура — как у натурального старца. Но его такими откровениями смущать нельзя, и я ничего не сказала. Вообще-то он мускулистый, лишнего веса нет. Но по какой-то причине сошло и то, что было. Взглянув, как он изменился за эти шесть дней, я лишилась слов. Задница обвисла, он долго занимался теннисом, поэтому ноги были более мускулистые, чем у обычных людей. Смотрю — а от них почти ничего не осталось. Я была в ужасе.
Три дня из желудка торчали трубки. Язык перекрыл горло, в желудке возникли спазмы, и вместе с икотой выступал желудочный сок. Потому и вставили трубки. Неприятно при каждом движении. Потом узнал, что вначале каждые десять минут вызывали медсестер. Кое-как удалось меня откачать, миновать опасность. В тот момент мой показатель холинэстеразы был на уровне 59 единиц при 500 у нормального человека. Разница почти на порядок.
Когда вынули трубки, я наконец-то смог приподниматься. На четвертый день в районе висков и дальше к затылку началась головная боль, которая длится и по сей день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131
Я ехал в третьем вагоне. На том же, что и всегда, месте. Третьем от дальней третьей двери. Это мое резервированное место (смеется). Что-то показалось мне странным, когда поезд проехал Акихабару. В вагоне внезапно началось копошение. Только я об этом подумал, как в нос ударил запах. Сначала я решил, что кто-то пролил ацетон. Хотя нет — что-то покрепче ацетона. В отличие от растворителя для краски, этот запах оказался на удивление острым.
Дальше пассажиры начали кашлять. Кто-то крикнул: откройте окна, — и их одно за другим открыли настежь. Было еще достаточно холодно, многие в пальто, поэтому окна были закрыты, но вагон заполнил сильный запах, начало резать глаза, и все открыли окна в момент. Тот пакет был как раз посередине вагона. Стоявшие пассажиры начали смещаться назад, видимо, сторонясь этого пакета. Я сидел чуть дальше середины вагона, то есть со стороны ветра.
Когда поезд остановился на Кодэмматё и раскрыл двери, повыходило много народа. Но я продолжал сидеть. Окружающие меня люди тоже вставать не собирались. Раз смогли сесть, зачем вставать, куда-то идти? Правда, сидевшие вплотную к пакету все же встали и пересели в другой вагон.
Говорят, кто-то выкинул газетный сверток на платформу станции Кодэмматё, но до тех пор, пока основная масса не вышла, было так много людей, что я со своего места ничего не видел.
Выходит, тогда вы не думали пересесть в другой поезд?
Думал. В голове пронеслась мысль, что лучше встать и выйти. Пока я размышлял, с платформы в поезд хлынул поток ожидавших пассажиров. Одна женщина ринулась на свободное место, перешагнула через лужу и вдруг подпрыгнула. Потом заскользила и шлепнулась на пол. Упала лицом наверх. Затем, смущенно улыбаясь, поднялась и села на место. Полноватая такая женщина. Я, дурак, увлекся этой сценой. Про себя думал: вот же, упала. А когда опомнился, двери уже захлопнулись (смеется). Нужно было не разглядывать все это, а немедля выходить из вагона. Из-за этой женщины я не успел спастись вовремя.
А теперь… по-прежнему болели глаза, текло из носа, стоял запах, и мне было не по себе. Но даже при этом я продолжал сидеть. Размышляя позже, я понимал необычность ситуации, но тогда легкомысленно решил для себя, что до Цукидзи недалеко — можно и потерпеть. Или зарин уже начал свое действие, не давая правильно оценить ситуацию.
Я пристально смотрел на лужу, в которой виднелось нечто похожее на крышку от пластиковой бутылки. Когда я рассказал об этом следователю, он уверял, что там ничего такого не было. Но я видел округлый предмет. Может, это был оторванный кусок самого пакета? Как бы то ни было, этот предмет плавал на поверхности лужи. Сначала я еще подумал, что разбилась стеклянная банка.
Пожалуй, у меня в голове началось помутнение. Ведь я совершенно не помню, сколько станций мы после проехали. Тем временем стоявший недалеко от меня мужчина нажал на кнопку тревоги. Где мы ехали, я не знаю. Узнал лишь потом — станция Хаттёбори. Когда поезд прибыл на станцию, мужчина жал на кнопку, но поезд сразу же тронулся. Да, несмотря на сигнал тревоги, поезд отправился как ни в чем не бывало.
Вскоре тело начало слабеть. Особенно от поясницы и вниз. Вот те на! Пока то да се, силы меня покинули. Но поезд наконец-то прибыл на Цукидзи, я кое-как встал и вышел. Понял, что это уже становится опасным для организма. Выйдя из вагона, я, изо всех сил сжимая перед собой портфель, пошел в обратную сторону к выходу по направлению к станции Хаттёбори. По ходу мне стало плохо, я присел на скамейку посреди платформы. Но это я тоже помню неточно. Помню, что я должен был сесть на скамейку, а очнулся уже в больнице.
Услышав свое имя, я открыл глаза. Поднимаю веки и вижу лицо врача, потолок. Мне казалось, что я по-прежнему еду в электричке, и я думал, что это потолок вагона. Когда меня привезли в больницу, реакция на боль отсутствовала. Они не смогли снять одежду, и ее просто разрезали ножницами. Единственное, что двигалось, — это сердце. Если подумать, я находился на волоске от гибели.
В истории болезни записано, что меня привезли в 9:27, подключили к кислородной маске, и через десять минут я ожил. Один из тех, кого привезли почти одновременно со мной, недавно умер. Это человек по имени Окада из Тибы. Он долго пролежал в коме, и скончался, не приходя в сознание. Земля ему пухом.
Г-жа Ёсиаки: Позвонили из полиции, и я мигом понеслась в больницу. Я знала о случившемся из телевизионных новостей, а тут еще позвонили с фирмы и сказали, что мужа на работе до сих пор нет. Испугалась: не может быть. И ждала дома, пытаясь заниматься чем-то по хозяйству. По телевизору в бегущей строке обнаружила фамилию Ёсиаки. Почти одновременно позвонили из полиции.
В больницу приехала в первом часу. От вида лежавшего на кровати почти голышом мужа, в которого были вставлены разные трубочки, я чуть не сошла с ума. А он лишь постанывал: холодно, холодно. Эти звуки лишь отдаленно напоминали речь. Он и после долгое время не мог говорить, и мы общались письменно. Правда, разобрать, что он пишет, тоже было весьма непросто. Он не мог толком вспомнить иероглифы.
Первую ночь я провела в комнате ожидания для родственников. После приезжала каждый день. Здесь также была семья Окада. Свидания разрешали трижды в день. Остальное время родственники проводили в комнате ожидания сбоку от стоянки. Там был телефон, и когда он звонил, каждый вздрагивал: неужели что-то случилось. И так целыми днями. Особенно первый день, помню, мы провели там с семьей Окада, не находя себе места. На шестой день разрешили принимать ванну, и после этого у меня слегка отлегло. Но, помогая медсестрам посадить мужа в ванну, я ужаснулась: мышц нет, сзади фигура — как у натурального старца. Но его такими откровениями смущать нельзя, и я ничего не сказала. Вообще-то он мускулистый, лишнего веса нет. Но по какой-то причине сошло и то, что было. Взглянув, как он изменился за эти шесть дней, я лишилась слов. Задница обвисла, он долго занимался теннисом, поэтому ноги были более мускулистые, чем у обычных людей. Смотрю — а от них почти ничего не осталось. Я была в ужасе.
Три дня из желудка торчали трубки. Язык перекрыл горло, в желудке возникли спазмы, и вместе с икотой выступал желудочный сок. Потому и вставили трубки. Неприятно при каждом движении. Потом узнал, что вначале каждые десять минут вызывали медсестер. Кое-как удалось меня откачать, миновать опасность. В тот момент мой показатель холинэстеразы был на уровне 59 единиц при 500 у нормального человека. Разница почти на порядок.
Когда вынули трубки, я наконец-то смог приподниматься. На четвертый день в районе висков и дальше к затылку началась головная боль, которая длится и по сей день.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131