Низ коричневых брюк и высокие ботинки густо облепила грязь, уже успевшая подсохнуть. Он заказал порцию бурбона и кофе, после чего уселся за столик рядом со мной. Некоторое время мы сидели молча. Вулрич выпил полпорции виски, начал отхлебывать кофе и только тогда заговорил:
– Послушай, Берд, – начал он, – извини за разлад между нами в последнюю неделю. Мы оба старались по-своему покончить со всем этим. Теперь, когда все закончилось, ну... – он пожал плечами, чуть наклонил стакан в мою сторону, словно чокаясь, и выпил виски, а затем знаком заказал еще. Под глазами у него залегли тени, сухие губы потрескались, и я заметил у основания шеи формирующийся фурункул. Виски обожгло ему рот, и Вулрич поморщился.
– Стоматит, – пояснил он, поймав мой взгляд. – Поганая штука, – он сделал еще глоток кофе. – Думаю, тебе интересно послушать, как все происходило.
Я хотел отодвинуть трагический момент, но не так.
– Что собираешься делать теперь? – спросил я.
– Для начала высплюсь, ответил он. – Потом, возможно, возьму ненадолго отпуск, отправляюсь в Мексику, и, может быть, мне удастся отвлечь Лизу от этих религиозных фанатиков.
У меня вдруг защемило сердце, и я внезапно встал. Мне нестерпимо захотелось выпить. Кажется, никогда в жизни мне ничего не хотелось так сильно. Вулрич как будто не заметил мое замешательство и никак не отреагировал на то, что я вдруг так неожиданно заторопился в туалет. Мой лоб покрылся потом, а тело трясло, как в лихорадке.
– Лиза спрашивала о тебе, Бердман, – сказал мне вдогонку Вулрич, и я встал как вкопанный.
– Что ты сказал? – не поворачиваясь, спросил я.
– Она спрашивала о тебе, – как ни в чем не бывало повторил он.
– Когда ты с ней разговаривал в последний раз? – теперь я повернулся к нему.
– Несколько месяцев назад, – неопределенно качнул стаканом Вулрич. – Месяца два-три, так кажется.
– Ты уверен?
Он молча уставился на меня.
Я висел на нити над темной бездной и следил, как нечто маленькое и сверкающее отделилось от целого и бесследно исчезло во мраке, чтобы уже никогда не вернуться. Бар и все, что нас окружало, вдруг исчезло, и остались только мы вдвоем: Вулрич и я, и ничто не могло отвлечь одного от слов другого. Я не чувствовал под собой опоры, не ощущал воздуха над собой. В голове у меня загудело от роя нахлынувших образов и воспоминаний.
Вот Вулрич стоит на крыльце, касаясь щеки Флоренс Агуиллард, скромной, доверчивой девушки с лицом в шрамах. В последние минуты жизни, думаю, она поняла, что он сделал и до чего довел ее.
– Я называю его своим метафизическим галстуком, это галстук в духе Джорджа Герберта.
Мне вспомнились строки из стихотворения Рэли «Скитания страстного странника». Вулричу так нравилось цитировать выдержки из него:
– Моим телам единственным бальзамом стать кровь должна. Не будет утешения иного.
Во время второго телефонного звонка в гостиницу, когда в комнате присутствовал Вулрич, Странник запретил задавать вопросы.
– У них нет воображения,– говорил он мне когда то.– Они не могут мыслить шире. В их действиях нет четкой цели.
Вулрич и его люди отобрали у Рейчел заметки.
– Я разрываюсь на части: мне надо держать тебя в курсе происходящего и одновременно ничего тебе не сообщать.
Мне вспомнилось, как полицейский швырнул в мусорный бак пакет с пончиками, к которому прикасался Вулрич.
– Ты спишь с ней, Берд?
Нельзя обмануть того, кто не обращает внимания.
А еще мне представилось, как знакомая фигура в нью-йоркском баре вертит в руках томик метафизических стихов и цитирует Донна:
– Из тел истерзанных пример плохой.
Чувствительность метафизика – вот, что отличало Странника. Как раз эту особенность пыталась в последние дни уловить Рейчел. Именно метафизическая чувствительность объединяла поэтов, чьими произведениями были уставлены полки в ист-виллиджской квартире Вулрича. Я видел, когда он привел меня к себе ночевать, после того как в эту же ночь убил моих жену и ребенка.
– Берд, что с тобой? – зрачки его глаз превратились в крошечные черные точки, жадно поглощающие свет из зала.
Я отвернулся.
– Слабость вдруг какая-то напала. Вот и все. Я сейчас вернусь.
– Ты куда, Берд? – в его тоне звучали недоверие и жесткие нотки угрозы. И мне подумалось, что моя жена тоже услышала их и попыталась бежать, но он настиг ее и ударил о стену лицом.
– Мне нужно в туалет, – объяснил я.
К горлу неотвратимо подступала тошнота, и меня могло вот-вот вывернуть наизнанку прямо в зале. Нестерпимая боль обожгла все внутри и беспощадно запустила когти прямо в сердце. Казалось, наступили последние мгновения моей жизни, и передо мной раздвинулся занавес, а за ним на меня взирала мертвящим взглядом черная ледяная пустота. Мне захотелось отвернуться, уйти от всего этого, чтобы все снова стало нормальным. У меня были бы опять жена и дочь, похожая на мать. У меня был бы маленький тихий домик с газончиком, и рядом находился бы человек, который остался бы со мной до самого конца.
В полутемном туалете воняло застоявшейся мочой. Но кран в умывальнике работал. Я умылся и полез в карман за телефоном и не нашел его: он остался на столике рядом с Вулричем. Я рывком раскрыл дверь и обогнул стойку, доставая пистолет, однако Вулрича за столиком уже не было.
Дозвониться ни до кого не удалось: Туисан уже ушел, Дюпре отправился домой еще раньше. Я убедил дежурного на коммутаторе связаться с Дюпре и передать, чтобы он мне срочно перезвонил, что он и сделал пять минут спустя. Голос его звучал сонно и устало.
– Только не надо плохих новостей.
– Убийца не Байрон, – с места в карьер начал я.
– Как?! – от вялости Дюпре не осталось и следа.
– Он их не убивал, – повторил я. С пистолетом в руке я вышел из бара, оглядываясь по сторонам, но Вулрича уже и след простыл. По улице шли мимо две чернокожие женщины с ребенком. Я обратился к ним и хотел расспросить, но они увидели у меня пистолет и заспешили прочь. – Странник – это не Байрон, а Вулрич. Он сбежал от меня. Я поймал его на лжи. Он сказал, что разговаривал с дочерью два или три месяца назад. Но мы с вами знаем, что этого быть не могло.
– Вы могли ошибиться.
– Послушайте меня, Дюпре. Вулрич подставил Байрона, выдал за себя. Он убил Морфи с женой, тетушку Марию, Ти Джина, Лютис Фонтено, Тони Ремарра, а еще он лишил жизни собственную дочь. Он убегает, убегает, вы меня слышите?
– Слышу, – по его тону я понял, как горько ему сознавать нашу ошибку.
* * *
Час спустя полиция вломилась в квартиру Вулрича. Он жил в Алжире, пригороде Нового Орлеана, на южном берегу Миссисипи. Квартира находилась над старой бакалейной лавкой в отреставрированном доме на Опелоусас-авеню. На галерею вела железная лестница, окруженная кустами жасмина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125
– Послушай, Берд, – начал он, – извини за разлад между нами в последнюю неделю. Мы оба старались по-своему покончить со всем этим. Теперь, когда все закончилось, ну... – он пожал плечами, чуть наклонил стакан в мою сторону, словно чокаясь, и выпил виски, а затем знаком заказал еще. Под глазами у него залегли тени, сухие губы потрескались, и я заметил у основания шеи формирующийся фурункул. Виски обожгло ему рот, и Вулрич поморщился.
– Стоматит, – пояснил он, поймав мой взгляд. – Поганая штука, – он сделал еще глоток кофе. – Думаю, тебе интересно послушать, как все происходило.
Я хотел отодвинуть трагический момент, но не так.
– Что собираешься делать теперь? – спросил я.
– Для начала высплюсь, ответил он. – Потом, возможно, возьму ненадолго отпуск, отправляюсь в Мексику, и, может быть, мне удастся отвлечь Лизу от этих религиозных фанатиков.
У меня вдруг защемило сердце, и я внезапно встал. Мне нестерпимо захотелось выпить. Кажется, никогда в жизни мне ничего не хотелось так сильно. Вулрич как будто не заметил мое замешательство и никак не отреагировал на то, что я вдруг так неожиданно заторопился в туалет. Мой лоб покрылся потом, а тело трясло, как в лихорадке.
– Лиза спрашивала о тебе, Бердман, – сказал мне вдогонку Вулрич, и я встал как вкопанный.
– Что ты сказал? – не поворачиваясь, спросил я.
– Она спрашивала о тебе, – как ни в чем не бывало повторил он.
– Когда ты с ней разговаривал в последний раз? – теперь я повернулся к нему.
– Несколько месяцев назад, – неопределенно качнул стаканом Вулрич. – Месяца два-три, так кажется.
– Ты уверен?
Он молча уставился на меня.
Я висел на нити над темной бездной и следил, как нечто маленькое и сверкающее отделилось от целого и бесследно исчезло во мраке, чтобы уже никогда не вернуться. Бар и все, что нас окружало, вдруг исчезло, и остались только мы вдвоем: Вулрич и я, и ничто не могло отвлечь одного от слов другого. Я не чувствовал под собой опоры, не ощущал воздуха над собой. В голове у меня загудело от роя нахлынувших образов и воспоминаний.
Вот Вулрич стоит на крыльце, касаясь щеки Флоренс Агуиллард, скромной, доверчивой девушки с лицом в шрамах. В последние минуты жизни, думаю, она поняла, что он сделал и до чего довел ее.
– Я называю его своим метафизическим галстуком, это галстук в духе Джорджа Герберта.
Мне вспомнились строки из стихотворения Рэли «Скитания страстного странника». Вулричу так нравилось цитировать выдержки из него:
– Моим телам единственным бальзамом стать кровь должна. Не будет утешения иного.
Во время второго телефонного звонка в гостиницу, когда в комнате присутствовал Вулрич, Странник запретил задавать вопросы.
– У них нет воображения,– говорил он мне когда то.– Они не могут мыслить шире. В их действиях нет четкой цели.
Вулрич и его люди отобрали у Рейчел заметки.
– Я разрываюсь на части: мне надо держать тебя в курсе происходящего и одновременно ничего тебе не сообщать.
Мне вспомнилось, как полицейский швырнул в мусорный бак пакет с пончиками, к которому прикасался Вулрич.
– Ты спишь с ней, Берд?
Нельзя обмануть того, кто не обращает внимания.
А еще мне представилось, как знакомая фигура в нью-йоркском баре вертит в руках томик метафизических стихов и цитирует Донна:
– Из тел истерзанных пример плохой.
Чувствительность метафизика – вот, что отличало Странника. Как раз эту особенность пыталась в последние дни уловить Рейчел. Именно метафизическая чувствительность объединяла поэтов, чьими произведениями были уставлены полки в ист-виллиджской квартире Вулрича. Я видел, когда он привел меня к себе ночевать, после того как в эту же ночь убил моих жену и ребенка.
– Берд, что с тобой? – зрачки его глаз превратились в крошечные черные точки, жадно поглощающие свет из зала.
Я отвернулся.
– Слабость вдруг какая-то напала. Вот и все. Я сейчас вернусь.
– Ты куда, Берд? – в его тоне звучали недоверие и жесткие нотки угрозы. И мне подумалось, что моя жена тоже услышала их и попыталась бежать, но он настиг ее и ударил о стену лицом.
– Мне нужно в туалет, – объяснил я.
К горлу неотвратимо подступала тошнота, и меня могло вот-вот вывернуть наизнанку прямо в зале. Нестерпимая боль обожгла все внутри и беспощадно запустила когти прямо в сердце. Казалось, наступили последние мгновения моей жизни, и передо мной раздвинулся занавес, а за ним на меня взирала мертвящим взглядом черная ледяная пустота. Мне захотелось отвернуться, уйти от всего этого, чтобы все снова стало нормальным. У меня были бы опять жена и дочь, похожая на мать. У меня был бы маленький тихий домик с газончиком, и рядом находился бы человек, который остался бы со мной до самого конца.
В полутемном туалете воняло застоявшейся мочой. Но кран в умывальнике работал. Я умылся и полез в карман за телефоном и не нашел его: он остался на столике рядом с Вулричем. Я рывком раскрыл дверь и обогнул стойку, доставая пистолет, однако Вулрича за столиком уже не было.
Дозвониться ни до кого не удалось: Туисан уже ушел, Дюпре отправился домой еще раньше. Я убедил дежурного на коммутаторе связаться с Дюпре и передать, чтобы он мне срочно перезвонил, что он и сделал пять минут спустя. Голос его звучал сонно и устало.
– Только не надо плохих новостей.
– Убийца не Байрон, – с места в карьер начал я.
– Как?! – от вялости Дюпре не осталось и следа.
– Он их не убивал, – повторил я. С пистолетом в руке я вышел из бара, оглядываясь по сторонам, но Вулрича уже и след простыл. По улице шли мимо две чернокожие женщины с ребенком. Я обратился к ним и хотел расспросить, но они увидели у меня пистолет и заспешили прочь. – Странник – это не Байрон, а Вулрич. Он сбежал от меня. Я поймал его на лжи. Он сказал, что разговаривал с дочерью два или три месяца назад. Но мы с вами знаем, что этого быть не могло.
– Вы могли ошибиться.
– Послушайте меня, Дюпре. Вулрич подставил Байрона, выдал за себя. Он убил Морфи с женой, тетушку Марию, Ти Джина, Лютис Фонтено, Тони Ремарра, а еще он лишил жизни собственную дочь. Он убегает, убегает, вы меня слышите?
– Слышу, – по его тону я понял, как горько ему сознавать нашу ошибку.
* * *
Час спустя полиция вломилась в квартиру Вулрича. Он жил в Алжире, пригороде Нового Орлеана, на южном берегу Миссисипи. Квартира находилась над старой бакалейной лавкой в отреставрированном доме на Опелоусас-авеню. На галерею вела железная лестница, окруженная кустами жасмина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125