Нет. На этот раз ты сам займешься делом, Калеста. Выясни, кто они. Куда направляются. Расскажешь мне. Потом обдумаем, как поступить с ними дальше.
Тот, Кто Связывает вновь проверил поток. И дрожь возбуждения пробежала по телу, словно только что впрыснутый наркотик вызвал буйство адреналина в крови.
— Посвященные мои, — прошептал Хозяин.
30
«Сумерки. Уходит за горизонт бледное, вспухшее солнце. Пыль заметает пустынную землю, голые безжизненные холмы бесконечной чередой уползают вдаль. Резкий треск раскалывает воздух, ритмичный, как барабанный бой. Смерть.
Он брел, пошатываясь, по полю битвы, измученный острой болью в боку. Слева от него прогремел гром, земля вспучилась и рассыпалась, оставив на склоне холма рваную рану. Взрывчатка. Они используют взрывчатку. Чуть поодаль новое извержение, облако пыли расплылось в тускнеющем воздухе. Охранная взрывчатка, решил он. Заложили, чтобы сработало, если что-то живое подойдет слишком близко. Очень опасное Творение, требующее редкой отваги; и то, что враг применил такое средство, многое говорит и о его искусстве, и о его самонадеянности.
Еще сотня ярдов, и он ступил в настоящее месиво плоти. На земле в беспорядке валялись обломки человеческих тел, выброшенные извержением из растерзанного кратера. Куски рук и ног, осколки вдребезги разбитых черепов усыпали землю, насколько доставал взгляд, — некоторые тела еще судорожно подергивались, и этого хватало, чтобы сполна почувствовать боль истекающей в пыльную землю крови и жизни. Он задержался у одной из жертв, моля о силе, чтобы устоять, о власти, чтобы Исцелить. Огонь взрыва, как резкий удар барабана вдали, и тут же — залп сотен револьверов, совершенно синхронно. Острый приступ страха после звука, от какой-то его ненатуральности. Какое же Творение нужно применить, чтобы сотня стволов выстрелила в один и тот же миг, с таким точным расчетом? Такого он никогда не видел и не мог даже представить.
Опухшее солнце, тревожно-желтое, смотрело в молчании, как он опустился на колени перед первым телом, как он собирался с силами для Творения. Женщина, лежавшая перед ним, тихо стонала, ее лицо наполовину скрывала кровь. Очень болезненное ранение, но не смертельное: если он сможет собрать достаточно Силы, чтоб остановить кровь, у нее появится неплохой шанс выжить.
Он Творил.
Или пытался.
Отклика не было.
Потрясенный, он глянул на поле битвы. На юге за его спиной внезапно взлетел к небу фонтан черной земли, сопровождаемый громовым раскатом взрыва. Он попытался задействовать Видение, Увидеть, на что похожи здешние потоки — ведь место чужое, незнакомое; быть может, следует проверить схему Фэа, прежде чем Творить, но он не увидел никакого Фэа, он Творил без Видения, вокруг него были только мертвые и умирающие. Ничего, что дало бы ему власть или надежду.
Он задрожал, хотя воздух был теплым.
Он с усилием заставил себя подняться на ноги и перешел к следующему телу. Мужчина с оторванной левой рукой. Тысячи мелких осколков изранили его, и многие еще торчали в теле. Он коснулся трепещущей плоти и взмолился, чтоб пришла власть, чтобы она послужила ему, он применил все свое мастерство, что копил годами. Он сосредоточился на своей жажде Творения, на крайней необходимости Целения — отчаянной необходимости — и на вере, что помогала ему пройти сквозь боль, сквозь смерть, вела в свои владения, куда только священное могло вступить…
И ничего не отозвалось. Абсолютно ничего. Планета была мертва, она не отвечала на его желания. Он ощутил первый холодный удар отчаяния, а потом такой страх, какого доселе не испытывал. Опасность, с которой он имел дело, смерть, которой он противостоял столько раз, ничуть не походили на эту… абсолютную безнадежность в обличье человеческого страдания. Внезапно он осознал, что его желания здесь не имеют никакого смысла, что он сам не имеет смысла, что у него не больше власти повлиять на линии судьбы, чем у истерзанной плоти на этом поле, у холодеющей крови, что на глазах превращала сухую землю в грязь под его ногами.
И первый раз в своей жизни он познал отвратительный вкус ужаса. Не предвиденный страх рассчитанного риска, но безграничный ужас абсолютного, всеохватывающего неведения. Ружейный огонь еще раз полыхнул вдали, и впервые с тех пор, как попал сюда, он осознал, в чем причина этой расчетливой регулярности. Человеческая воля не имела здесь власти — она не могла ни убить, ни исцелить, ни изменить мир, ни приспособиться к нему. Весь этот мир был смертью для человека, смертью для его мечты, смертью, равнодушной к его нуждам и мольбам и даже к его страху. Даже представить жутко, невозможно. Он почувствовал, что стоит на коленях и бормочет ключ, вновь и вновь пытаясь задействовать Фэа, найти какую-то точку опоры в этой чуждой вселенной. Ничего. Ответа не приходило. Здесь не было ни капли Фэа, которой он мог бы воспользоваться, чтобы связать свою волю с остальной вселенной. Мир сомкнулся вокруг него, как мертвая рука смыкается вокруг плоти. Клаустрофобия полнейшего отчаяния захлестнула его. Он перестал дышать. Он…»
Пробуждение. Судорожный вздох, дрожь. Испарина холодным бисером покрывала лоб, а сердце колотилось так, словно где-то там внутри все еще палили те памятные ружья. Еще одно долгое, болезненное мгновение он приходил в себя.
— Зен? — Его горло еле-еле выдавило из себя невнятный хрип. — Си?
Ответа не последовало. Он посмотрел вокруг, увидел постели, аккуратно сложенные у входа в пещеру. Сумрачный свет означал, что солнце садится — или уже село? — а это, в свою очередь, означало, что он проспал много часов. Слишком много часов. Несмотря на то что дежурство его закончилось задолго до полудня, он ощущал такую усталость, будто вовсе не смыкал глаз. Как будто он провел остаток дня в непрестанной битве и все мышцы его и душа все еще болели от непомерных усилий.
Он заставил себя подняться и постоял, опираясь рукой о стену пещеры, пока мерзкая дрожь не унялась, чтобы он смог двинуться с места. Как научил его Охотник, он попросил Сиани и Зена, чтобы его не будили, пока он сам не проснется. Он никогда не думал, что это растянется так надолго.
«Они будут чертовски расстроены». Сколько стоит рассказать им о том, что произошло между ним и Охотником? С одной стороны, это без толку растревожило бы их, с другой — если установлен какой-то постоянный канал, разве не имеют они права знать? Голова Дэмьена кружилась, и он никак не мог принять решение.
«Держись, Райс. Шаг за шагом. И еще шаг».
Его воля сдерживала непослушные ноги словно клещами; он уже видел вход в пещеру. Там, укрывшись под гранитным навесом, сидел Джеральд Таррант — смежив веки, расслабив мышцы, удовлетворенно дыша. Внизу на пляже (если это можно было назвать пляжем) мерцал крохотный костерок, над ним склонилась темная фигура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
Тот, Кто Связывает вновь проверил поток. И дрожь возбуждения пробежала по телу, словно только что впрыснутый наркотик вызвал буйство адреналина в крови.
— Посвященные мои, — прошептал Хозяин.
30
«Сумерки. Уходит за горизонт бледное, вспухшее солнце. Пыль заметает пустынную землю, голые безжизненные холмы бесконечной чередой уползают вдаль. Резкий треск раскалывает воздух, ритмичный, как барабанный бой. Смерть.
Он брел, пошатываясь, по полю битвы, измученный острой болью в боку. Слева от него прогремел гром, земля вспучилась и рассыпалась, оставив на склоне холма рваную рану. Взрывчатка. Они используют взрывчатку. Чуть поодаль новое извержение, облако пыли расплылось в тускнеющем воздухе. Охранная взрывчатка, решил он. Заложили, чтобы сработало, если что-то живое подойдет слишком близко. Очень опасное Творение, требующее редкой отваги; и то, что враг применил такое средство, многое говорит и о его искусстве, и о его самонадеянности.
Еще сотня ярдов, и он ступил в настоящее месиво плоти. На земле в беспорядке валялись обломки человеческих тел, выброшенные извержением из растерзанного кратера. Куски рук и ног, осколки вдребезги разбитых черепов усыпали землю, насколько доставал взгляд, — некоторые тела еще судорожно подергивались, и этого хватало, чтобы сполна почувствовать боль истекающей в пыльную землю крови и жизни. Он задержался у одной из жертв, моля о силе, чтобы устоять, о власти, чтобы Исцелить. Огонь взрыва, как резкий удар барабана вдали, и тут же — залп сотен револьверов, совершенно синхронно. Острый приступ страха после звука, от какой-то его ненатуральности. Какое же Творение нужно применить, чтобы сотня стволов выстрелила в один и тот же миг, с таким точным расчетом? Такого он никогда не видел и не мог даже представить.
Опухшее солнце, тревожно-желтое, смотрело в молчании, как он опустился на колени перед первым телом, как он собирался с силами для Творения. Женщина, лежавшая перед ним, тихо стонала, ее лицо наполовину скрывала кровь. Очень болезненное ранение, но не смертельное: если он сможет собрать достаточно Силы, чтоб остановить кровь, у нее появится неплохой шанс выжить.
Он Творил.
Или пытался.
Отклика не было.
Потрясенный, он глянул на поле битвы. На юге за его спиной внезапно взлетел к небу фонтан черной земли, сопровождаемый громовым раскатом взрыва. Он попытался задействовать Видение, Увидеть, на что похожи здешние потоки — ведь место чужое, незнакомое; быть может, следует проверить схему Фэа, прежде чем Творить, но он не увидел никакого Фэа, он Творил без Видения, вокруг него были только мертвые и умирающие. Ничего, что дало бы ему власть или надежду.
Он задрожал, хотя воздух был теплым.
Он с усилием заставил себя подняться на ноги и перешел к следующему телу. Мужчина с оторванной левой рукой. Тысячи мелких осколков изранили его, и многие еще торчали в теле. Он коснулся трепещущей плоти и взмолился, чтоб пришла власть, чтобы она послужила ему, он применил все свое мастерство, что копил годами. Он сосредоточился на своей жажде Творения, на крайней необходимости Целения — отчаянной необходимости — и на вере, что помогала ему пройти сквозь боль, сквозь смерть, вела в свои владения, куда только священное могло вступить…
И ничего не отозвалось. Абсолютно ничего. Планета была мертва, она не отвечала на его желания. Он ощутил первый холодный удар отчаяния, а потом такой страх, какого доселе не испытывал. Опасность, с которой он имел дело, смерть, которой он противостоял столько раз, ничуть не походили на эту… абсолютную безнадежность в обличье человеческого страдания. Внезапно он осознал, что его желания здесь не имеют никакого смысла, что он сам не имеет смысла, что у него не больше власти повлиять на линии судьбы, чем у истерзанной плоти на этом поле, у холодеющей крови, что на глазах превращала сухую землю в грязь под его ногами.
И первый раз в своей жизни он познал отвратительный вкус ужаса. Не предвиденный страх рассчитанного риска, но безграничный ужас абсолютного, всеохватывающего неведения. Ружейный огонь еще раз полыхнул вдали, и впервые с тех пор, как попал сюда, он осознал, в чем причина этой расчетливой регулярности. Человеческая воля не имела здесь власти — она не могла ни убить, ни исцелить, ни изменить мир, ни приспособиться к нему. Весь этот мир был смертью для человека, смертью для его мечты, смертью, равнодушной к его нуждам и мольбам и даже к его страху. Даже представить жутко, невозможно. Он почувствовал, что стоит на коленях и бормочет ключ, вновь и вновь пытаясь задействовать Фэа, найти какую-то точку опоры в этой чуждой вселенной. Ничего. Ответа не приходило. Здесь не было ни капли Фэа, которой он мог бы воспользоваться, чтобы связать свою волю с остальной вселенной. Мир сомкнулся вокруг него, как мертвая рука смыкается вокруг плоти. Клаустрофобия полнейшего отчаяния захлестнула его. Он перестал дышать. Он…»
Пробуждение. Судорожный вздох, дрожь. Испарина холодным бисером покрывала лоб, а сердце колотилось так, словно где-то там внутри все еще палили те памятные ружья. Еще одно долгое, болезненное мгновение он приходил в себя.
— Зен? — Его горло еле-еле выдавило из себя невнятный хрип. — Си?
Ответа не последовало. Он посмотрел вокруг, увидел постели, аккуратно сложенные у входа в пещеру. Сумрачный свет означал, что солнце садится — или уже село? — а это, в свою очередь, означало, что он проспал много часов. Слишком много часов. Несмотря на то что дежурство его закончилось задолго до полудня, он ощущал такую усталость, будто вовсе не смыкал глаз. Как будто он провел остаток дня в непрестанной битве и все мышцы его и душа все еще болели от непомерных усилий.
Он заставил себя подняться и постоял, опираясь рукой о стену пещеры, пока мерзкая дрожь не унялась, чтобы он смог двинуться с места. Как научил его Охотник, он попросил Сиани и Зена, чтобы его не будили, пока он сам не проснется. Он никогда не думал, что это растянется так надолго.
«Они будут чертовски расстроены». Сколько стоит рассказать им о том, что произошло между ним и Охотником? С одной стороны, это без толку растревожило бы их, с другой — если установлен какой-то постоянный канал, разве не имеют они права знать? Голова Дэмьена кружилась, и он никак не мог принять решение.
«Держись, Райс. Шаг за шагом. И еще шаг».
Его воля сдерживала непослушные ноги словно клещами; он уже видел вход в пещеру. Там, укрывшись под гранитным навесом, сидел Джеральд Таррант — смежив веки, расслабив мышцы, удовлетворенно дыша. Внизу на пляже (если это можно было назвать пляжем) мерцал крохотный костерок, над ним склонилась темная фигура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158