В эту последнюю ночь странствий тоска нахлынула на нее с особой силой. Чтобы попасть в этот город, чье приближение она ощущала, чтобы попытаться склонить пылкое, но хрупкое, поскольку оно женское, сердце к маловероятному союзу, Марианна потеряла во время своего мучительного пути все, что имело значение для нее, все, что являлось ее жизнью: любовь, дружбу, уважение к себе, состояние, все, вплоть до одежды, не считая супруга, так и не приблизившегося к ней, погибшего от руки обезумевшего ничтожества. Придет ли день жатвы?.. Сможет ли она привезти во Францию хотя бы старую дружбу? Или же неудача повторит личную катастрофу, которую представляла эта цепкая жизнь, притаившаяся в глубине ее тела и цеплявшаяся там так умело, что худшие обстоятельства существования не добрались до нее?
Молодая женщина долго созерцала большие сверкающие звезды, отыскивая среди них какой — нибудь знак, поддержку, надежду.
Вдруг ей показалось, что одна из них оторвалась от синего свода, покатилась к горизонту и там угасла.
Марианна быстро перекрестилась и, устремив глаза к точке, где исчезла звезда, бросила на легкий ветерок традиционное желание.
— — Увидеть его. Господи! Увидеть его любой ценой! Если он еще жив, сделай так, чтобы я хоть один раз увидела его…
В глубине души она не сомневалась, что Язон жив. Несмотря на проявленную к ней жестокость, несмотря на его безумную ревность и такое странное поведение, что она невольно спрашивала себя, не подсунул ли ему Лейтон один из тех наркотиков, что дают волю бешенству, она знала, что он так глубоко врос в ее душу, что вырвать его оттуда было равносильно смерти, и даже на краю света жизнь его не могла угаснуть без того, чтобы она сейчас же не узнала бы об этом по загадочному трепету в сердце…
Императорский город показался вместе со встающим солнцем.
Сначала далеко, на краю перламутрового моря, возникли посеребренные туманом очертания круглых куполов и бледных стрел минаретов.
Море, подмывавшее азиатские холмы с пышной зеленью и белыми деревнями, было усыпано судами, словно возникшими из восточной сказки: коричневые галеры, увлекаемые крепкими руками гребцов в ярких костюмах, пестрые, как наряды одалисок, тартаны, красные и черные шебеки, скользившие как акулы, древние фелюги, напоминавшие гигантских насекомых, чектирмы с остроконечными парусами, вонзавшимися в небо, — все это стремилось к сверкающему на солнце миражу.
По мере того как он приближался, город показывался полностью, окруженный высокими желтыми стенами, тянущимися от замка Семи Башен во всю длину Семи Холмов и Семи Мечетей, похожими на арки гигантского моста, вплоть до черных кипарисов сераля, с красными крышами, просвечивающими соборами, садами и античными строениями, которые, казалось, удерживали на своих могучих плечах как раз до момента падения в море голубые купола, громоздившиеся между шестью минаретами мечети Ахмеда и мощными контрфорсами Айя-Софии.
Длинная зубчатая линия молча показалась, когда обогнули остров Принцев и гигантская, отливающая цветами радуги жемчужина показала свои точные очертания.
Фрегат, словно для реверанса слегка наклоняясь под тяжестью наполненных утренним бризом парусов, миновал мыс Сераля и вошел в Золотой Рог.
На этом морском перекрестке, где кипение старой Европы встречалось с тишиной Азии, величие триединого города стало подавляющим. Сюда входили, как в пещеру Али-Бабы, не зная больше, чем восхищаться и на что смотреть глазами, ослепленными блеском и светом. Но пылкая жизнь в этом горниле, где сплавились целые цивилизации, сейчас же хватала вас за горло и похищала.
Держась за поручни полуюта, рядом с пресыщенным и смотрящим без удивления сэром Джемсом, Марианна пожирала глазами открывшийся перед ней громадный порт, чья синева простерлась между двумя мирами.
Слева, у набережных Стамбула, сгрудились османские суда, пестрые и живописные, прямо у лестниц Галаты выстроились корабли Запада: черные суда генуэзцев, англичан, голландцев, чьи цветные флаги на голых мачтах напоминали плоды, забытые нерадивым садовником.
На берегу толпился люд, прямо или косвенно связанный с морем: матросы, чиновники, рассыльные, писцы, агенты купцов или посольств, носильщики, грузчики, торговцы и трактирщики, среди которых двигались воинственные фигуры янычар в высоких фесках и портовых полицейских.
Буксируемый баркасами с яростно гребущими гребцами, фрегат величественно прибыл на место якорной стоянки, когда от берега отчалила шлюпка с английскими моряками в кожаных шляпах и направилась к нему. На корме ее стоял со скрещенными на груди руками очень высокий, худощавый блондин, крайне элегантный, в развевающемся просторном светлом плаще.
При виде его сэр Джеме от изумления поперхнулся.
— По… позвольте… но ведь это же посол!
Вырванная из мечтательного созерцания, Марианна вздрогнула.
— Что вы сказали?
— Что у наших двух молодчиков оказалась более длинная рука, чем я мог предположить, мое дорогое дитя, потому что это лорд Стратфорд Кэннинг собственной персоной направляется к нам!
— Это значит… что он сам явился арестовать беднягу грека за то, что он позволил себе немного потрясти поганого архитектора?
— Невероятно… но похоже, что так! Мистер Спенсер, — обратился он к своему помощнику, — загляните в трюм, там ли еще пленник? Если да, то бросьте его в воду, но заставьте исчезнуть!
Иначе я больше не отвечаю за него. Надеюсь, что цепи соответственно подготовлены?
— Будьте спокойны, милорд, — улыбнулся молодой человек. — Я лично проследил за этим.
— Тогда, — заключил моряк, незаметно вытирая лоб под треуголкой, — остается только принять получше его превосходительство. Нет, не уходите, дорогая, — добавил он, удерживая Марианну, которая уже собралась на попятную, — будет лучше, если вы побудете со мной. Возможно, вы понадобитесь мне, и, кроме того, он же видел вас!
Действительно, взгляд посла был устремлен к стоявшей на полуюте группе, и Марианна в своем ярком наряде, безусловно, выделялась среди других.
Смирившись, она смотрела на приближающегося дипломата, удивляясь его молодости. Высокий рост и подтянутость не добавляли лет его, бесспорно, юношескому лицу. Сколько же могло быть лорду Кэннингу? Двадцать четыре, двадцать пять? В любом случае не больше! А какой он красивый!.. Черты его лица вполне подошли бы греческой статуе. Только рот, тонкий и поджатый, да немного выступавший вперед подбородок принадлежали Западу. В глубоко сидевших глазах под протокольной холодностью дипломата проглядывала мечтательная душа поэта.
Едва шлюпка подошла к кораблю, как он бросился на веревочную лестницу и взобрался по ней с ловкостью человека, занимающегося спортом, и, когда взошел наконец на полуют, Марианна могла констатировать, что вблизи он еще более соблазнительный, чем издали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126