Страсть, которой она жила, обернулась против нее самой и разрывала ее своими когтями. Жалоба этой женщины заставила осознать ее собственные страдания, на время заглушенные физическими испытаниями и жгучей ненавистью, которую она испытывала к Джону Лейтону. Она оказалась перед лицом действительности: очень молодая покинутая женщина, израненная и страдающая, терзаемая жаждой быть любимой. Жизнь и мужчины грубо обошлись с ней, словно она была в состоянии противиться их злобе и эгоизму.
Все те, кто любил ее, старались ее поработить, проявить себя господином… за исключением, пожалуй, пылкого призрака, который овладел ею ночью на Корфу. Он был таким нежным… таким нежным и одновременно чувственным! Ее тело помнило о нем, как об источнике свежей воды, утолившем мучительную жажду. И у нее в мозгу промелькнула странная мысль, что, может быть, счастье, невзыскательное и простое, прошло рядом с ней и исчезло вместе с неизвестным…
Теперь слезы текли по ее ввалившимся щекам. Она хотела утереть их остатками рукава, отняла руку от скалы и… упала на колени. Тогда она увидела, что девушки закончили моление и смотрят на нее.
Испугавшись, ибо ее измученному разуму любое человеческое существо казалась враждебным, она хотела скрыться в тени кустарника, но не смогла подняться и снова распростерлась на песке… К тому же девушки уже окружили ее и с любопытством склонились к ней, обмениваясь репликами на языке, не имеющем ничего общего с древнегреческим. Высокая женщина шла медленнее, и перед ней стрекочущий круг с уважением раскрылся.
Нагнувшись к потерпевшей, она отбросила массу слипшихся от морской воды и песка черных волос, спадавших с ее головы, и приподняла к себе восковое лицо, по которому по-прежнему катились слезы. Но Марианна не поняла заданный вопрос. Без особой надежды она прошептала:
— Я француженка… покинутая… сжальтесь надо мной!..
Молния сверкнула в глазах присевшей на корточки женщины, и, к величайшему удивлению Марианны, она быстро прошептала тоже по-французски:
— Это хорошо. Ни слова больше, ни жеста, сейчас мы заберем тебя с собой.
— Вы говорите…
— Я же сказала: ни слова! За нами могут следить.
Она стремительно расстегнула удерживаемый золотым аграфом белый льняной пеплум, украшавший ее плиссированную тунику, и набросила его на плечи молодой женщины. Затем, по — прежнему тихим голосом, она отдала какое-то распоряжение своим спутницам, которые, на этот раз молча, подняли Марианну и поставили на ноги.
— Ты можешь идти? — спросила женщина. Но тут же она сама ответила на свой вопрос:
— Конечно, нет, ты босая. Ты не дойдешь до первого поворота дороги. Тебя понесут.
С невероятной ловкостью девушки быстро сделали подобие носилок из перекрещивающихся веток, связанных лентами из их волос. Марианну положили на них, затем шесть ее новых подруг подняли носилки на плечи, тогда как остальные укрыли ее сорванными с растущего рядом дикого винограда лозами, цветами бессмертника и серебристыми водорослями, В изобилии лежавшими на песке, создав видимость траурной процессии. И когда Марианна нашла взглядом глаза необыкновенной жрицы, та слегка улыбнулась.
— Будет лучше, если ты притворишься мертвой: это избавит нас от возможных неприятных расспросов. Турки считают нас безумными и из-за этого побаиваются нас, но… не следует недооценивать их!
И для большей достоверности она накинула полу пеплума на лицо Марианны, не дав ей возможность высказать свое мнение.
Однако пожираемая любопытством молодая женщина прошептала:
— Разве поблизости есть турки?
— Они всегда неподалеку, когда мы спускаемся на пляж. Они подстерегают наш уход, чтобы уворовать амфоры с вином, которые мы ставим перед богиней. Теперь замолчи, не то я оставлю тебя здесь!..
Марианна воздержалась от дальнейшего разговора и старалась держаться по возможности неподвижной, в то время как женский кортеж, запев новую песню, на этот раз торжественный траурный гимн, пошел в обратном направлении.
Шествие длилось долго и проходило по дороге, которая казалась в высшей степени тяжелой и крутой. Под затруднявшей ей дыхание тканью Марианна на своем неудобном ложе из веток, с головой, чаще опущенной ниже ног, ощутила возвращение тошноты. Однако ее носильщицы обладали, видимо, недюжинной силой, ибо на этом бесконечном подъеме они ни разу не снижали темпа и не переставали петь.
Но когда она почувствовала, что носилки поставили на землю, молодая женщина не могла удержать вздох облегчения.
В следующий момент ее переложили на матрас, покрытый упругим мехом, который показался ей вершиной комфорта, и открыли лицо. В то же время царившая снаружи жара уступила место приятной прохладе.
Комната, где она находилась, длинная и низкая, выходила двойным узким окном на далекую синеву, о которой нельзя было сказать, то ли это небо, то ли море, то ли оба вместе.
Многое повидала эта комната за долгие века. Две мощные дорические колонны поддерживали потрескавшийся потолок, на котором поблескивали следы позолоты, а в центре его бородатое :лицо с сиянием вокруг головы, очевидно, какого-то святого, пристально смотрело громадными глазами. На кирпичных стенах соседствовали остатки фресок, таких же поврежденных, как и роспись потолка. С одной стороны двое эфебов на проворных ногах скакали за процессией византийских ангелов, строгих, как правосудие, в их пестрых одеяниях и грозно посматривавших на бездельников, тогда как другая стена, выбеленная известью, ограничилась простой нишей, в которой на траурном черно-белом фоне возвышалось печальное божество в зеленом одеянии, с копьем в руке, сидевшее на голубом троне. Бронзовая позолоченная лампа с разноцветным стеклом, видимо, из мечети, свисала с потолка как раз под бородой святого, а что касается меблировки, то она состояла, не считая покрытой козьей шкурой кровати, на которой лежала Марианна, из нескольких табуретов и низкого стола с широкой глиняной вазой, полной крупного винограда.
Стоя посреди всего этого, поклонница Афродиты в длинной белой тунике не казалась больше такой анахроничной.
Скрестив руки на пышной груди, она внимательно рассматривала свою находку с заметным замешательством. Приподнявшись, чтобы сесть, Марианна увидела, что они остались только вдвоем.
Все девушки исчезли, и, поскольку новоприбывшая, похоже, искала их взглядом, женщина объяснила:
— Я отослала их. Нам надо поговорить… Кто ты?
Ее тон нельзя было назвать любезным. Женщина проявляла явную подозрительность.
— Я уже сказала вам: француженка. Потерпев кораблекрушение, я…
— Нет! Ты лжешь! Иоргос, рыбак, перед рассветом оставил тебя на берегу. Он сказал, что выловил тебя из воды вчера вечером, когда ты вывалилась из лодки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Все те, кто любил ее, старались ее поработить, проявить себя господином… за исключением, пожалуй, пылкого призрака, который овладел ею ночью на Корфу. Он был таким нежным… таким нежным и одновременно чувственным! Ее тело помнило о нем, как об источнике свежей воды, утолившем мучительную жажду. И у нее в мозгу промелькнула странная мысль, что, может быть, счастье, невзыскательное и простое, прошло рядом с ней и исчезло вместе с неизвестным…
Теперь слезы текли по ее ввалившимся щекам. Она хотела утереть их остатками рукава, отняла руку от скалы и… упала на колени. Тогда она увидела, что девушки закончили моление и смотрят на нее.
Испугавшись, ибо ее измученному разуму любое человеческое существо казалась враждебным, она хотела скрыться в тени кустарника, но не смогла подняться и снова распростерлась на песке… К тому же девушки уже окружили ее и с любопытством склонились к ней, обмениваясь репликами на языке, не имеющем ничего общего с древнегреческим. Высокая женщина шла медленнее, и перед ней стрекочущий круг с уважением раскрылся.
Нагнувшись к потерпевшей, она отбросила массу слипшихся от морской воды и песка черных волос, спадавших с ее головы, и приподняла к себе восковое лицо, по которому по-прежнему катились слезы. Но Марианна не поняла заданный вопрос. Без особой надежды она прошептала:
— Я француженка… покинутая… сжальтесь надо мной!..
Молния сверкнула в глазах присевшей на корточки женщины, и, к величайшему удивлению Марианны, она быстро прошептала тоже по-французски:
— Это хорошо. Ни слова больше, ни жеста, сейчас мы заберем тебя с собой.
— Вы говорите…
— Я же сказала: ни слова! За нами могут следить.
Она стремительно расстегнула удерживаемый золотым аграфом белый льняной пеплум, украшавший ее плиссированную тунику, и набросила его на плечи молодой женщины. Затем, по — прежнему тихим голосом, она отдала какое-то распоряжение своим спутницам, которые, на этот раз молча, подняли Марианну и поставили на ноги.
— Ты можешь идти? — спросила женщина. Но тут же она сама ответила на свой вопрос:
— Конечно, нет, ты босая. Ты не дойдешь до первого поворота дороги. Тебя понесут.
С невероятной ловкостью девушки быстро сделали подобие носилок из перекрещивающихся веток, связанных лентами из их волос. Марианну положили на них, затем шесть ее новых подруг подняли носилки на плечи, тогда как остальные укрыли ее сорванными с растущего рядом дикого винограда лозами, цветами бессмертника и серебристыми водорослями, В изобилии лежавшими на песке, создав видимость траурной процессии. И когда Марианна нашла взглядом глаза необыкновенной жрицы, та слегка улыбнулась.
— Будет лучше, если ты притворишься мертвой: это избавит нас от возможных неприятных расспросов. Турки считают нас безумными и из-за этого побаиваются нас, но… не следует недооценивать их!
И для большей достоверности она накинула полу пеплума на лицо Марианны, не дав ей возможность высказать свое мнение.
Однако пожираемая любопытством молодая женщина прошептала:
— Разве поблизости есть турки?
— Они всегда неподалеку, когда мы спускаемся на пляж. Они подстерегают наш уход, чтобы уворовать амфоры с вином, которые мы ставим перед богиней. Теперь замолчи, не то я оставлю тебя здесь!..
Марианна воздержалась от дальнейшего разговора и старалась держаться по возможности неподвижной, в то время как женский кортеж, запев новую песню, на этот раз торжественный траурный гимн, пошел в обратном направлении.
Шествие длилось долго и проходило по дороге, которая казалась в высшей степени тяжелой и крутой. Под затруднявшей ей дыхание тканью Марианна на своем неудобном ложе из веток, с головой, чаще опущенной ниже ног, ощутила возвращение тошноты. Однако ее носильщицы обладали, видимо, недюжинной силой, ибо на этом бесконечном подъеме они ни разу не снижали темпа и не переставали петь.
Но когда она почувствовала, что носилки поставили на землю, молодая женщина не могла удержать вздох облегчения.
В следующий момент ее переложили на матрас, покрытый упругим мехом, который показался ей вершиной комфорта, и открыли лицо. В то же время царившая снаружи жара уступила место приятной прохладе.
Комната, где она находилась, длинная и низкая, выходила двойным узким окном на далекую синеву, о которой нельзя было сказать, то ли это небо, то ли море, то ли оба вместе.
Многое повидала эта комната за долгие века. Две мощные дорические колонны поддерживали потрескавшийся потолок, на котором поблескивали следы позолоты, а в центре его бородатое :лицо с сиянием вокруг головы, очевидно, какого-то святого, пристально смотрело громадными глазами. На кирпичных стенах соседствовали остатки фресок, таких же поврежденных, как и роспись потолка. С одной стороны двое эфебов на проворных ногах скакали за процессией византийских ангелов, строгих, как правосудие, в их пестрых одеяниях и грозно посматривавших на бездельников, тогда как другая стена, выбеленная известью, ограничилась простой нишей, в которой на траурном черно-белом фоне возвышалось печальное божество в зеленом одеянии, с копьем в руке, сидевшее на голубом троне. Бронзовая позолоченная лампа с разноцветным стеклом, видимо, из мечети, свисала с потолка как раз под бородой святого, а что касается меблировки, то она состояла, не считая покрытой козьей шкурой кровати, на которой лежала Марианна, из нескольких табуретов и низкого стола с широкой глиняной вазой, полной крупного винограда.
Стоя посреди всего этого, поклонница Афродиты в длинной белой тунике не казалась больше такой анахроничной.
Скрестив руки на пышной груди, она внимательно рассматривала свою находку с заметным замешательством. Приподнявшись, чтобы сесть, Марианна увидела, что они остались только вдвоем.
Все девушки исчезли, и, поскольку новоприбывшая, похоже, искала их взглядом, женщина объяснила:
— Я отослала их. Нам надо поговорить… Кто ты?
Ее тон нельзя было назвать любезным. Женщина проявляла явную подозрительность.
— Я уже сказала вам: француженка. Потерпев кораблекрушение, я…
— Нет! Ты лжешь! Иоргос, рыбак, перед рассветом оставил тебя на берегу. Он сказал, что выловил тебя из воды вчера вечером, когда ты вывалилась из лодки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126