.. — Как это — ты пришел, а я не увидела? — добавила она.
— Я могу быть невидим, если захочу. Тебе это известно. Почему ты меня не увидела — не важно. Важно то, Ариадна, что ты ошибаешься. Этот ребенок принесет смерть и скорбь твоей семье, бесчестие и позор — твоему народу. И еще — Посейдону наплевать на него. Он о нем не знает и не хочет знать. Если он умрет — Посейдон решит, что заклинание не сработало, и удовлетворится наставлением рогов Миносу и тем, что по его воле царица произвела на свет чудище. А потом, если его снова не оскорбят, забудет об этом. Но если не забудет — обвинения падут на меня.
До этих последних его слов Ариадна молчала — но тут не выдержала.
— Что значит — обвинения падут на тебя? — побледнев от страха, спросила она.
— Дитя должно умереть, и ты сможешь объяснить это моим пророчеством.
— Нет! — вскрикнула Ариадна, и слезы вновь покатились по ее щекам. — Он же маленький и беспомощный. Он так боролся за жизнь, все кричал и кричал, когда никто не желал помочь ему, — любой другой ребенок давно бы сдался. Почему ты говоришь, что он принесет смерть и скорбь? Он сильный, да — но как может младенец учинить столько бед?
Дионис взглянул на нее в упор.
— Избранница, ты рассуждаешь, как дура. Младенец не остается младенцем навек. Он растет. А этот вырастет в такую чудовищную тварь...
— Нет, нет! Во всем виновата я. Я не пророчица. Я просто хотела удержать тебя рядом, вот и рассказала историю про быка с человеческой головой. А это — не бык с человеческой головой. Это младенец, маленькое беспомощное создание. Он уродлив, но вреда от него никакого.
Дионис покачал головой.
— Хочешь ты того или нет, но ты — истинная пророчица. Я уверен в этом потому, что боль от Видений покинула меня, когда ты истолковала их.
— Это не так. Я знаю, что сделала. Я свалила на маленького мальчика, и без того уродливого, весь ужас, который почувствовала, когда поняла, что мать собирается предать отца и переспать с Посейдоном — только лишь потому, что ты пришел на мой Призыв. Я не причиню больше вреда малышу Астериону, я и так навредила ему — когда вынудила всех чураться его, как проклятия.
— В чем больше вреда — убить его сразу, без боли и страха, или позволить ему жить и понимать, что он такое?
Жить — и видеть в глазах всех лишь ужас и отвращение... Я покажу тебе, как прикоснуться к телу, чтобы оборвать жизнь. Младенец ничего не почувствует. Он будет спокоен.
— Нет! Я баюкала его. Я носила его на руках. Я купала и кормила его. Я?.. Я оборву младенческую жизнь?.. Никогда!
— Послушай меня. Этот... эта тварь должна умереть, как должен был умереть бык из моря. Если не хочешь сделать этого ради самого ребенка — сделай ради блага своего народа. Сейчас он еще не чудовище — лишь, как ты говоришь, урод, — но чудовищем он станет. Царь Минос и царица Пасифая не смирятся со своим позором. Они нарекут его богом и используют, чтобы изгнать тех, кого они зовут младшими богами, — и тем навлекут позор и несчастья на себя и народ Крита.
Глаза Ариадны расширились, а лицо побледнело так, что казалось серым.
— Ты сделаешь меня убийцей невинного ребенка для того лишь, чтобы народ продолжал поклоняться тебе? — Она отшатнулась. — Мне все равно, станут ли приносить дары в твой храм, все равно, будут ли плодоносить виноградники Крита, — если для этого я должна запятнать себя братоубийством. Как стану я жить после этого, Дионис? Как смогу я жить, убив беспомощное дитя?
Губы Диониса сжались.
— Смертная дура! Что такое одна жизнь для ваших копошащихся ульев? — Он сурово, в упор взглянул на Ариадну и взревел: — Взгляни на меня! Я едва не утонул в крови во время кормления земли в дни поворота года. Неужто ты всегда обманывалась, почитая меня не за то, что я есть? Неужто не понимала, как становятся плодоносными большинство виноградников?.. Зверь должен умереть — раньше или позже. Я только пытался избавить тебя — и Астериона — от боли. — Он в сердцах махнул рукой, и на лице его проступили неприязнь и презрение. — Ладно. Я все сделаю сам. Каплей крови больше — подумаешь!
— Нет! — Ариадна со вскинутыми руками преградила ему путь, хоть и знала, что он может отшвырнуть ее простым щелчком. — Я не стану поклоняться богу, который убивает младенцев, дабы упрочить собственную власть! Лиши меня разума! Обрати мою руку против меня самой! Призови моих слуг, жриц и жрецов. Сделай безумными их — и пускай они разорвут меня! Все лучше, чем жить, зная, что бог мой предал меня, что тот, кого я любила, взял беспомощную, невинную жизнь ради собственной выгоды. Бог, что льет детскую кровь, не дождется от меня ни почитания, ни уважения.
Долгий миг Дионис молча смотрел на нее — а потом исчез.
Глава 9
Ариадна задохнулась от ужаса и заторопилась назад во дворец. Однако Дионис не явился туда раньше нее и не совершил убийства. Астерион по-прежнему крепко спал в колыбельке и тихонько всхрапывал при каждом вдохе. Когда Ариадна увидела, что ребенок жив, ей вдруг стало плохо. Она скорчилась на полу, спрятала лицо в ладонях и безудержно зарыдала. Она поняла, что натворила. Дионис ушел — и не придет больше.
Чувствуя себя несчастной, она проводила с Астерионом куда больше времени, чем тому требовалось. Он не доставлял особых хлопот — не считая частых и обильных кормлений. Сытый и чистый, он большею частью спал или лежал, тихонько вертя руками и внимательно разглядывая их большими выкаченными глазами. Он был куда сильнее, чем любой другой младенец, которого когда-либо приходилось видеть служанкам и рос не по дням, а по часам — но во всем остальном ничем не отличался от обычных детей.
Спустя месяц со дня рождения Астериона служанки и Федра перестали бояться его, а Федре, похоже, он даже начинал нравиться. Пасифая зашла на второй декаде — все еще бледная от потери крови, она опиралась на служанку. Ариадна укрылась в тени и наблюдала — но мать не отшатнулась в ужасе при виде головы бычка, которую теперь уже нельзя было спутать ни с чем. То, как Астерион выглядит, явно обрадовало ее.
На Ариадну она взглянула лишь раз, и углы ее рта приподнялись в победной улыбке.
— Смотрите, чтобы новому богу не было никакого урона, — произнесла она, легко касаясь выпуклостей надо лбом малыша — там, к ужасу Ариадны, уже проклюнулись острые кончики рогов. — Скоро все увидят, какая честь оказана Кноссу.
У Ариадны в последние дни было так тяжело на душе, что она совсем позабыла о сказанных ей словах Диониса. Ее мать намерена показать Астериона знати, а возможно, и черни Крита и объявить его новым богом. Навлечет ли это на остров кару других богов? Не ошиблась ли она, спасая Астериона, если цена за это будет столь высока? Ариадна вынула ребенка из колыбельки, и он, тихонько кряхтя, потерся мордочкой о ее плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Я могу быть невидим, если захочу. Тебе это известно. Почему ты меня не увидела — не важно. Важно то, Ариадна, что ты ошибаешься. Этот ребенок принесет смерть и скорбь твоей семье, бесчестие и позор — твоему народу. И еще — Посейдону наплевать на него. Он о нем не знает и не хочет знать. Если он умрет — Посейдон решит, что заклинание не сработало, и удовлетворится наставлением рогов Миносу и тем, что по его воле царица произвела на свет чудище. А потом, если его снова не оскорбят, забудет об этом. Но если не забудет — обвинения падут на меня.
До этих последних его слов Ариадна молчала — но тут не выдержала.
— Что значит — обвинения падут на тебя? — побледнев от страха, спросила она.
— Дитя должно умереть, и ты сможешь объяснить это моим пророчеством.
— Нет! — вскрикнула Ариадна, и слезы вновь покатились по ее щекам. — Он же маленький и беспомощный. Он так боролся за жизнь, все кричал и кричал, когда никто не желал помочь ему, — любой другой ребенок давно бы сдался. Почему ты говоришь, что он принесет смерть и скорбь? Он сильный, да — но как может младенец учинить столько бед?
Дионис взглянул на нее в упор.
— Избранница, ты рассуждаешь, как дура. Младенец не остается младенцем навек. Он растет. А этот вырастет в такую чудовищную тварь...
— Нет, нет! Во всем виновата я. Я не пророчица. Я просто хотела удержать тебя рядом, вот и рассказала историю про быка с человеческой головой. А это — не бык с человеческой головой. Это младенец, маленькое беспомощное создание. Он уродлив, но вреда от него никакого.
Дионис покачал головой.
— Хочешь ты того или нет, но ты — истинная пророчица. Я уверен в этом потому, что боль от Видений покинула меня, когда ты истолковала их.
— Это не так. Я знаю, что сделала. Я свалила на маленького мальчика, и без того уродливого, весь ужас, который почувствовала, когда поняла, что мать собирается предать отца и переспать с Посейдоном — только лишь потому, что ты пришел на мой Призыв. Я не причиню больше вреда малышу Астериону, я и так навредила ему — когда вынудила всех чураться его, как проклятия.
— В чем больше вреда — убить его сразу, без боли и страха, или позволить ему жить и понимать, что он такое?
Жить — и видеть в глазах всех лишь ужас и отвращение... Я покажу тебе, как прикоснуться к телу, чтобы оборвать жизнь. Младенец ничего не почувствует. Он будет спокоен.
— Нет! Я баюкала его. Я носила его на руках. Я купала и кормила его. Я?.. Я оборву младенческую жизнь?.. Никогда!
— Послушай меня. Этот... эта тварь должна умереть, как должен был умереть бык из моря. Если не хочешь сделать этого ради самого ребенка — сделай ради блага своего народа. Сейчас он еще не чудовище — лишь, как ты говоришь, урод, — но чудовищем он станет. Царь Минос и царица Пасифая не смирятся со своим позором. Они нарекут его богом и используют, чтобы изгнать тех, кого они зовут младшими богами, — и тем навлекут позор и несчастья на себя и народ Крита.
Глаза Ариадны расширились, а лицо побледнело так, что казалось серым.
— Ты сделаешь меня убийцей невинного ребенка для того лишь, чтобы народ продолжал поклоняться тебе? — Она отшатнулась. — Мне все равно, станут ли приносить дары в твой храм, все равно, будут ли плодоносить виноградники Крита, — если для этого я должна запятнать себя братоубийством. Как стану я жить после этого, Дионис? Как смогу я жить, убив беспомощное дитя?
Губы Диониса сжались.
— Смертная дура! Что такое одна жизнь для ваших копошащихся ульев? — Он сурово, в упор взглянул на Ариадну и взревел: — Взгляни на меня! Я едва не утонул в крови во время кормления земли в дни поворота года. Неужто ты всегда обманывалась, почитая меня не за то, что я есть? Неужто не понимала, как становятся плодоносными большинство виноградников?.. Зверь должен умереть — раньше или позже. Я только пытался избавить тебя — и Астериона — от боли. — Он в сердцах махнул рукой, и на лице его проступили неприязнь и презрение. — Ладно. Я все сделаю сам. Каплей крови больше — подумаешь!
— Нет! — Ариадна со вскинутыми руками преградила ему путь, хоть и знала, что он может отшвырнуть ее простым щелчком. — Я не стану поклоняться богу, который убивает младенцев, дабы упрочить собственную власть! Лиши меня разума! Обрати мою руку против меня самой! Призови моих слуг, жриц и жрецов. Сделай безумными их — и пускай они разорвут меня! Все лучше, чем жить, зная, что бог мой предал меня, что тот, кого я любила, взял беспомощную, невинную жизнь ради собственной выгоды. Бог, что льет детскую кровь, не дождется от меня ни почитания, ни уважения.
Долгий миг Дионис молча смотрел на нее — а потом исчез.
Глава 9
Ариадна задохнулась от ужаса и заторопилась назад во дворец. Однако Дионис не явился туда раньше нее и не совершил убийства. Астерион по-прежнему крепко спал в колыбельке и тихонько всхрапывал при каждом вдохе. Когда Ариадна увидела, что ребенок жив, ей вдруг стало плохо. Она скорчилась на полу, спрятала лицо в ладонях и безудержно зарыдала. Она поняла, что натворила. Дионис ушел — и не придет больше.
Чувствуя себя несчастной, она проводила с Астерионом куда больше времени, чем тому требовалось. Он не доставлял особых хлопот — не считая частых и обильных кормлений. Сытый и чистый, он большею частью спал или лежал, тихонько вертя руками и внимательно разглядывая их большими выкаченными глазами. Он был куда сильнее, чем любой другой младенец, которого когда-либо приходилось видеть служанкам и рос не по дням, а по часам — но во всем остальном ничем не отличался от обычных детей.
Спустя месяц со дня рождения Астериона служанки и Федра перестали бояться его, а Федре, похоже, он даже начинал нравиться. Пасифая зашла на второй декаде — все еще бледная от потери крови, она опиралась на служанку. Ариадна укрылась в тени и наблюдала — но мать не отшатнулась в ужасе при виде головы бычка, которую теперь уже нельзя было спутать ни с чем. То, как Астерион выглядит, явно обрадовало ее.
На Ариадну она взглянула лишь раз, и углы ее рта приподнялись в победной улыбке.
— Смотрите, чтобы новому богу не было никакого урона, — произнесла она, легко касаясь выпуклостей надо лбом малыша — там, к ужасу Ариадны, уже проклюнулись острые кончики рогов. — Скоро все увидят, какая честь оказана Кноссу.
У Ариадны в последние дни было так тяжело на душе, что она совсем позабыла о сказанных ей словах Диониса. Ее мать намерена показать Астериона знати, а возможно, и черни Крита и объявить его новым богом. Навлечет ли это на остров кару других богов? Не ошиблась ли она, спасая Астериона, если цена за это будет столь высока? Ариадна вынула ребенка из колыбельки, и он, тихонько кряхтя, потерся мордочкой о ее плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108