Король, как всегда повинующийся, поджёг церковь, истребил множество священников и около двухсот невинных, молившихся там. Это превосходно! Провидение успокоилось…
- Замолчите, государыня! - воскликнул Бернар, подымая свою худую руку умоляющим жестом. - Это была работа дьявола.
- Вы сказали мне, что я осуждаю кого-то, кто исполняет волю неба? - спросила она.
- Отправляясь в крестовый поход, он исполняет волю неба.
- Тогда мой муж работает для двух сторон: сегодня он служит Богу, а завтра он будет служить дьяволу, - заметила Элеонора, подняв свои тонко очерченные брови. - Разве нас не учит притча, что бывает с людьми, которые служат двум господам?
- Она применима к тем, которые пробуют служить им в одно время, - ответил аббат, перенося презрительный взгляд королевы со смелым спокойствием человека, уверенного в своём могуществе. - Вы знаете так же хорошо, как и я, что король дал клятву вести крестовый поход, как покаяние за то, что он сделал в Витри.
- Тогда это торг, вроде того, против которого вы проповедовали сегодня, - сказала она.
Королева ещё улыбнулась, но менее презрительно, так как считала свои аргументы столь же сильными, как и Бернара.
- Очень легко сражаться на словах, - сказал Бернар, - другое дело рассуждать, и совершенно иное дело убедить своих слушателей.
- Я не желаю в чем бы то ни было вас убеждать, - ответила Элеонора с коротким смехом. - Я предпочитаю, чтобы меня убедили.
Она посмотрела на него с минуту, затем повернула голову, все ещё смеясь с видом недовольства и скуки.
- Так вы без всякого убеждения только что взяли из моих рук крест? - спросил печальным тоном Бернар.
- Я это сделала в надежде добиться убеждения, - ответила Элеонора.
Бернар понял. Перед ним предстала проблема, величайшая из всех, которую язычество легко и ясно разрешило, но с которой безуспешно боролось христианство в тесных границах и лицом к лицу с постоянной большой опасностью. Эта задача - обращение к смирению великих, высоких и живых натур, честных и уверенных в себе.
Легко убедить калек, что мир находится в добродетели: больные и слабые скоро убеждаются, что вселенная - соблазнительная иллюзия сатаны, в которой нет доли для чистых и совершённых душой, но иное дело - трудное и великое - убедить сильного человека, что он грешит именно вследствие своей силы, и доказать женщине, что страсть - ничто в сравнении с небом. Лёгкое прикосновение любящей руки затемняет величие Божье в человеческом сердце.
Бернар видел перед собой олицетворение силы, молодости и красоты той, от которой должна была произойти целая линия королей, и которая блистала всеми качествами, добродетелями и недостатками детей, родившихся от неё: Ричарда Львиное Сердце, эгоистичного, безжалостного Иоанна, корыстолюбивого Эдуарда II и справедливого и мудрого Генриха III. Доброта одного, деспотизм другого, страсти всех в лице одного - все это протекало в крови молодой, сильной королевской расы.
- Вы не желаете убеждать других, но быть убеждённой, - сказал Бернар, - однако не в вашей природе склоняться перед чужим убеждением. Чего вы желаете от меня? Я могу проповедовать тем, кто хочет меня слушать, а не тем, кто приходит наблюдать меня и улыбаться на то, что я скажу, как будто я комедиант ярмарочного балагана. Зачем вы пришли сегодня сюда? Могу ли я дать вам веру, помазав бальзамом ваши ослепшие глаза? Могу ли я дать вам пояс целомудрия для сохранения добродетели, которой у вас нет? Могу ли я обещать Богу ваше раскаяние, когда вы улыбаетесь вашему будущему любовнику? Зачем вы пришли ко мне?
- Если бы я предполагала, что у вас есть досуг и место в церкви только для совершённых христиан, то не пришла бы к вам.
Она откинулась на скамью возле окна и сложила руки. Тонкая материя её плаща сложилась в прямые, строгие складки, представлявшие живой контраст с сиявшей красотой её лица. Шелковистые, прекрасно изогнутые брови придавали её глубокому взгляду жестокость, а губы были твёрды, как выточенный коралл.
Бернар снова посмотрел на неё долго и внимательно. Он понял, что все, перечувствованное ею в этот день, причинило ей тайное разочарование, и она пришла к нему, чтобы испытать умственное волнение, а не добиваться какого-либо утешения. Для него, отягчённого возвышенными идеями, внушёнными его миссией, было что-то неприятное в суетности этой женщины, или, вернее, в её цинизме. Для него крест означал страсти Христа, пролитие крови Христа - искупление человеческого рода. Для неё это был знак, украшение, предлог для пышного путешествия к святым местам с прекрасными дамами, которые изнеженно проживали бы в шёлковых палатках и носили бы великолепные наряды согласно капризной моде. Контраст был слишком силён и слишком тягостен. Элеонора и её придворные дамы с их капризами и фантазиями были бы безусловно не на месте в армии среди мужчин, преданных вере и сражающихся ради возвышенного принципа, ради победы одной расы над другой и ради всего, что религия сделала святым в самых святых местах.
Это было слишком. Глубоко разочарованный и опечаленный Бернар понурил голову и несколько приподнял руки, как бы желая покончить борьбу; потом он уронил их на колени с видом покорённого.
Увидя кажущееся отчаяние Бернара, Элеонора ощутила порочное чувство победы, то чувство, которое возмещает школьников за их невообразимые усилия досадить своему учителю, когда наконец им удавалось его оскорбить. В сущности это был пустяк, ребяческое желание раздражить и раздразнить монаха, так как прежде всего она была молода и весела, а окружавшие обязывали её снова приняться за веселье.
- Не следует относиться серьёзно ко всему, что я говорю, - заметила она внезапно со смехом, оскорбившим нервы монаха.
Он отвернулся, как будто ему было неприятно видеть лицо Элеоноры.
- Вышучивайте жизнь, - сказал он, - если хотите, вышучивайте смерть, если вы достаточно храбры, но, по крайней мере, будьте серьёзны в этом великом деле. Если вы решились следовать за королём с вашими дамами, тогда отправляйтесь с намерением делать добро, перевязывать раны сражающихся, ухаживать за больными, подкреплять слабых и подстрекать трусов вашим присутствием.
- А почему же не сражаться? - спросила королева, и в её глазах вспыхнуло пламя нового волнения. - Разве вы думаете, что я не могу вынести тяжести кольчуги или ездить верхом, управлять мечом, как многие двадцатилетние оруженосцы, которые бросаются сражаться в самую жаркую схватку? Если я и мои придворные дамы можем переносить усталость так же хорошо, как самый слабый мужчина в армии короля, рисковать нашей жизнью так же храбро и даже, может быть, отбивать атаку и наступать ради освобождения гроба Господня, - разве наши души не извлекут ничего доброго, потому что мы женщины?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
- Замолчите, государыня! - воскликнул Бернар, подымая свою худую руку умоляющим жестом. - Это была работа дьявола.
- Вы сказали мне, что я осуждаю кого-то, кто исполняет волю неба? - спросила она.
- Отправляясь в крестовый поход, он исполняет волю неба.
- Тогда мой муж работает для двух сторон: сегодня он служит Богу, а завтра он будет служить дьяволу, - заметила Элеонора, подняв свои тонко очерченные брови. - Разве нас не учит притча, что бывает с людьми, которые служат двум господам?
- Она применима к тем, которые пробуют служить им в одно время, - ответил аббат, перенося презрительный взгляд королевы со смелым спокойствием человека, уверенного в своём могуществе. - Вы знаете так же хорошо, как и я, что король дал клятву вести крестовый поход, как покаяние за то, что он сделал в Витри.
- Тогда это торг, вроде того, против которого вы проповедовали сегодня, - сказала она.
Королева ещё улыбнулась, но менее презрительно, так как считала свои аргументы столь же сильными, как и Бернара.
- Очень легко сражаться на словах, - сказал Бернар, - другое дело рассуждать, и совершенно иное дело убедить своих слушателей.
- Я не желаю в чем бы то ни было вас убеждать, - ответила Элеонора с коротким смехом. - Я предпочитаю, чтобы меня убедили.
Она посмотрела на него с минуту, затем повернула голову, все ещё смеясь с видом недовольства и скуки.
- Так вы без всякого убеждения только что взяли из моих рук крест? - спросил печальным тоном Бернар.
- Я это сделала в надежде добиться убеждения, - ответила Элеонора.
Бернар понял. Перед ним предстала проблема, величайшая из всех, которую язычество легко и ясно разрешило, но с которой безуспешно боролось христианство в тесных границах и лицом к лицу с постоянной большой опасностью. Эта задача - обращение к смирению великих, высоких и живых натур, честных и уверенных в себе.
Легко убедить калек, что мир находится в добродетели: больные и слабые скоро убеждаются, что вселенная - соблазнительная иллюзия сатаны, в которой нет доли для чистых и совершённых душой, но иное дело - трудное и великое - убедить сильного человека, что он грешит именно вследствие своей силы, и доказать женщине, что страсть - ничто в сравнении с небом. Лёгкое прикосновение любящей руки затемняет величие Божье в человеческом сердце.
Бернар видел перед собой олицетворение силы, молодости и красоты той, от которой должна была произойти целая линия королей, и которая блистала всеми качествами, добродетелями и недостатками детей, родившихся от неё: Ричарда Львиное Сердце, эгоистичного, безжалостного Иоанна, корыстолюбивого Эдуарда II и справедливого и мудрого Генриха III. Доброта одного, деспотизм другого, страсти всех в лице одного - все это протекало в крови молодой, сильной королевской расы.
- Вы не желаете убеждать других, но быть убеждённой, - сказал Бернар, - однако не в вашей природе склоняться перед чужим убеждением. Чего вы желаете от меня? Я могу проповедовать тем, кто хочет меня слушать, а не тем, кто приходит наблюдать меня и улыбаться на то, что я скажу, как будто я комедиант ярмарочного балагана. Зачем вы пришли сегодня сюда? Могу ли я дать вам веру, помазав бальзамом ваши ослепшие глаза? Могу ли я дать вам пояс целомудрия для сохранения добродетели, которой у вас нет? Могу ли я обещать Богу ваше раскаяние, когда вы улыбаетесь вашему будущему любовнику? Зачем вы пришли ко мне?
- Если бы я предполагала, что у вас есть досуг и место в церкви только для совершённых христиан, то не пришла бы к вам.
Она откинулась на скамью возле окна и сложила руки. Тонкая материя её плаща сложилась в прямые, строгие складки, представлявшие живой контраст с сиявшей красотой её лица. Шелковистые, прекрасно изогнутые брови придавали её глубокому взгляду жестокость, а губы были твёрды, как выточенный коралл.
Бернар снова посмотрел на неё долго и внимательно. Он понял, что все, перечувствованное ею в этот день, причинило ей тайное разочарование, и она пришла к нему, чтобы испытать умственное волнение, а не добиваться какого-либо утешения. Для него, отягчённого возвышенными идеями, внушёнными его миссией, было что-то неприятное в суетности этой женщины, или, вернее, в её цинизме. Для него крест означал страсти Христа, пролитие крови Христа - искупление человеческого рода. Для неё это был знак, украшение, предлог для пышного путешествия к святым местам с прекрасными дамами, которые изнеженно проживали бы в шёлковых палатках и носили бы великолепные наряды согласно капризной моде. Контраст был слишком силён и слишком тягостен. Элеонора и её придворные дамы с их капризами и фантазиями были бы безусловно не на месте в армии среди мужчин, преданных вере и сражающихся ради возвышенного принципа, ради победы одной расы над другой и ради всего, что религия сделала святым в самых святых местах.
Это было слишком. Глубоко разочарованный и опечаленный Бернар понурил голову и несколько приподнял руки, как бы желая покончить борьбу; потом он уронил их на колени с видом покорённого.
Увидя кажущееся отчаяние Бернара, Элеонора ощутила порочное чувство победы, то чувство, которое возмещает школьников за их невообразимые усилия досадить своему учителю, когда наконец им удавалось его оскорбить. В сущности это был пустяк, ребяческое желание раздражить и раздразнить монаха, так как прежде всего она была молода и весела, а окружавшие обязывали её снова приняться за веселье.
- Не следует относиться серьёзно ко всему, что я говорю, - заметила она внезапно со смехом, оскорбившим нервы монаха.
Он отвернулся, как будто ему было неприятно видеть лицо Элеоноры.
- Вышучивайте жизнь, - сказал он, - если хотите, вышучивайте смерть, если вы достаточно храбры, но, по крайней мере, будьте серьёзны в этом великом деле. Если вы решились следовать за королём с вашими дамами, тогда отправляйтесь с намерением делать добро, перевязывать раны сражающихся, ухаживать за больными, подкреплять слабых и подстрекать трусов вашим присутствием.
- А почему же не сражаться? - спросила королева, и в её глазах вспыхнуло пламя нового волнения. - Разве вы думаете, что я не могу вынести тяжести кольчуги или ездить верхом, управлять мечом, как многие двадцатилетние оруженосцы, которые бросаются сражаться в самую жаркую схватку? Если я и мои придворные дамы можем переносить усталость так же хорошо, как самый слабый мужчина в армии короля, рисковать нашей жизнью так же храбро и даже, может быть, отбивать атаку и наступать ради освобождения гроба Господня, - разве наши души не извлекут ничего доброго, потому что мы женщины?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80