Таким образом весь отряд проехал все три стороны большой долины.
Но вдруг произошла перемена, которая свалилась, как снег, на всю эту многочисленную толпу мужчин и женщин. Раздался долгий, грубый, неприятный для слуха крик, как рычание диких зверей, в то время, когда огонь пожирает позади них траву пустыни.
Мужчины тотчас же повернули головы и стали смотреть по направлению, откуда неслись эти звуки; многие инстинктивным движением скользнули левой рукой к рукоятке меча или кинжала, чтобы убедиться, в ножнах ли они. Белая кобыла королевы пошла галопом, забрасывая голову в сторону с такими ржанием и ляганием, что почти вырывала узду из рук королевы, в то время, как в воздухе разнёсся вопль и медленно угас. Инстинктивный страх и предчувствие большого несчастья витали невидимо и грозно над тремястами дамами, которые сдерживали своих лошадей, когда королева остановилась. Девять из десяти чувствовали, что изменились в лице не зная хорошо - из-за чего. По общему побуждению они повернули глаза к возвышенной местности на юге. На холме, спускавшемся из леса, появились странные фигуры, бешено несясь по направлению к долине, и глубокие ряды начали раскрываться и расступаться, чтобы дать место обезумевшей ватаге. Это были закутанные в изодранные плащи, развевавшиеся по ветру, с обнажёнными головами солдаты, которые пришпоривали хромавших лошадей, оглашая воздух странными криками ужаса.
- Сельджуки! Сельджуки! - восклицали они.
Как безумные, они спустились с отлогого склона, и когда приблизились, то можно было видеть на их доспехах кровь, на лоскутьях их плащей кровь, на их лицах и руках - кровь. Некоторые из них были ранены в голову, и запёкшаяся кровь образовала на их шее полосы; другие были в перевязках, сделанных из разорванной одежды. Один человек, приблизившийся на лошади и перескочивший ров у подножья холма, поднял руку, которой не хватало кисти.
Никто из крестоносцев, уже видевших войну, ни минуты не сомневался в истине после появления одного из этих беспорядочных всадников.
Самые старые и опытные инстинктивно переглядывались и сплачивались вместе. Но как бы ни были во время предупреждены, они ничего не могли бы сделать против страха, сжимавшего горло самым молодым мужчинам и женщинам, сдавливавшего их, как физический неприятель, заглушая надежду и силу молодости в ужасном предчувствии преждевременной смерти. Оруженосцы подталкивали рыцарей, пажей и молодых воинов; следовавшие за лагерем всей своей тяжестью подались назад, внутренний круг сдался и налёг на отряд дам, лошади которых принялись пятиться и лягаться. Однако с одной стороны толпа попробовала выстроиться перед беглецами, которые быстро приближались. Первый неистово нёсся; из ноздрей его лошади струилась кровь; у него самого глаза были дикие, а губы покрыты пеной, и он с ужасом вопил:
- Сельджуки! Сельджуки!
В двенадцати шагах перед испуганной массой человеческих существ, которые не могли выстроиться, чтобы дать ему дорогу, его лошадь без предупреждения, не испуская последнего вздоха, поникла головой, оканчивая последний галоп. Она упала, как масса, перевернулась несколько раз с ужасающей силой, затем вдруг окоченела и застыла, вытянув шею и протянув ноги на аршин от трепетавшей толпы. Её всадник, придавленный и мёртвый, лежал позади неё. Другие продолжали все быстрее и быстрее спускаться с холма, как будто никакая сила не могла остановить их стремления. Сначала были видны двадцать, затем сотня и наконец остальное множество побеждённых и гонимых, как упавшие листья, сорванные бурей смерти, которой они только что избежали. Многие из них, не зная и не беспокоясь, что они делали, помня лишь об ужасе, от которого они бежали, не пробовали даже удерживать своих лошадей. Сами животные, обезумев от ужаса и боли, лягали ряды пехотинцев, вставали скорее во весь рост на дыбы, чтобы не наступить на живого человека. Большое количество людей было раздавлено теснившейся толпой; многие, падая с своих лошадей, были слишком утомлены, чтобы подняться и так истощены, что не могли ничего делать, как просить воды.
Однако два или три беглеца, в которых осталось более жизни, чем в других, могли остановиться и были вскоре приведены в толпу, собравшуюся вокруг озера, где король с придворными спокойно ожидал, чтобы замешательство окончилось само собой. Он твердил молитвы, не делая самой лёгкой попытки, чтобы остановить панику или восстановить порядок. Но королеве и её дамам грозила опасность быть раздавленными среди этой массы трепещущих существ, помятых и задыхавшихся.
Жильберт находился возле короля и со своей высокой лошади видел более соседей всю эту сумятицу. Это было похоже на то, как будто бы какое-нибудь ужасное невидимое чудовище охватило сто тысяч человек железными тисками. Тысячи таких тисков сковали непреодолимой силой тела лошадей и людей, повалив их друг на друга до такой степени, что человеческие существа не могли более бороться, и животные не могли ни наносить Ударов ногами, ни лягаться, а только топтать все, что находилось вблизи их, все, что медленно приближалось к центру.
Там, в самом сердце стычки, была опасность, и даже издалека Жильберт довольно ясно видел сквозь облака света и колорита смертельную бледность испуганных лиц; крики раненых и охваченных ужасом женщин поднимались среди многочисленной толпы. Он неподвижно смотрел перед собой, как будто его зрение могло различить на таком расстоянии черты той или другой дамы, и он чувствовал себя оледеневшим от ужаса, когда представлял себе, что все эти прекрасные молодые девушки и женщины со своей красотой и молодостью, великолепные в своих блестящих и фантастических нарядах, могут быть раздавлены, растоптаны и смяты среди тысяч мужчин, готовых умереть, чтобы их спасти. Первым его движением было растолкать толпу, расчистить дорогу мечом и провести целой и невредимой королеву. Но минута размышления показала ему, насколько тщетна такая попытка. Все-таки толпа чувствовала то же, что и он, и желала также дать место, но она не имела возможности сделать это. Только был один шанс, одна надежда спасти женщин, - отвлечь толпу каким-нибудь обратным волнением от её настоящего ужаса. В тот момент, когда затруднение и опасность представились в его уме, Жильберт поспешил поискать вокруг себя средства для спасения тех, которые были в опасности, и в этих муках ему казалась каждая потерянная минута чудовищно длинна. Его слуга Дунстан стоял возле него, молча, с равнодушным видом смотря на происходившее. Только его спокойное смуглое лицо было несколько нахмурено и более обыкновенного пылало, и хотя трепетание раздувавшихся ноздрей выражало внутреннее волнение, его беспокойство едва было заметно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
Но вдруг произошла перемена, которая свалилась, как снег, на всю эту многочисленную толпу мужчин и женщин. Раздался долгий, грубый, неприятный для слуха крик, как рычание диких зверей, в то время, когда огонь пожирает позади них траву пустыни.
Мужчины тотчас же повернули головы и стали смотреть по направлению, откуда неслись эти звуки; многие инстинктивным движением скользнули левой рукой к рукоятке меча или кинжала, чтобы убедиться, в ножнах ли они. Белая кобыла королевы пошла галопом, забрасывая голову в сторону с такими ржанием и ляганием, что почти вырывала узду из рук королевы, в то время, как в воздухе разнёсся вопль и медленно угас. Инстинктивный страх и предчувствие большого несчастья витали невидимо и грозно над тремястами дамами, которые сдерживали своих лошадей, когда королева остановилась. Девять из десяти чувствовали, что изменились в лице не зная хорошо - из-за чего. По общему побуждению они повернули глаза к возвышенной местности на юге. На холме, спускавшемся из леса, появились странные фигуры, бешено несясь по направлению к долине, и глубокие ряды начали раскрываться и расступаться, чтобы дать место обезумевшей ватаге. Это были закутанные в изодранные плащи, развевавшиеся по ветру, с обнажёнными головами солдаты, которые пришпоривали хромавших лошадей, оглашая воздух странными криками ужаса.
- Сельджуки! Сельджуки! - восклицали они.
Как безумные, они спустились с отлогого склона, и когда приблизились, то можно было видеть на их доспехах кровь, на лоскутьях их плащей кровь, на их лицах и руках - кровь. Некоторые из них были ранены в голову, и запёкшаяся кровь образовала на их шее полосы; другие были в перевязках, сделанных из разорванной одежды. Один человек, приблизившийся на лошади и перескочивший ров у подножья холма, поднял руку, которой не хватало кисти.
Никто из крестоносцев, уже видевших войну, ни минуты не сомневался в истине после появления одного из этих беспорядочных всадников.
Самые старые и опытные инстинктивно переглядывались и сплачивались вместе. Но как бы ни были во время предупреждены, они ничего не могли бы сделать против страха, сжимавшего горло самым молодым мужчинам и женщинам, сдавливавшего их, как физический неприятель, заглушая надежду и силу молодости в ужасном предчувствии преждевременной смерти. Оруженосцы подталкивали рыцарей, пажей и молодых воинов; следовавшие за лагерем всей своей тяжестью подались назад, внутренний круг сдался и налёг на отряд дам, лошади которых принялись пятиться и лягаться. Однако с одной стороны толпа попробовала выстроиться перед беглецами, которые быстро приближались. Первый неистово нёсся; из ноздрей его лошади струилась кровь; у него самого глаза были дикие, а губы покрыты пеной, и он с ужасом вопил:
- Сельджуки! Сельджуки!
В двенадцати шагах перед испуганной массой человеческих существ, которые не могли выстроиться, чтобы дать ему дорогу, его лошадь без предупреждения, не испуская последнего вздоха, поникла головой, оканчивая последний галоп. Она упала, как масса, перевернулась несколько раз с ужасающей силой, затем вдруг окоченела и застыла, вытянув шею и протянув ноги на аршин от трепетавшей толпы. Её всадник, придавленный и мёртвый, лежал позади неё. Другие продолжали все быстрее и быстрее спускаться с холма, как будто никакая сила не могла остановить их стремления. Сначала были видны двадцать, затем сотня и наконец остальное множество побеждённых и гонимых, как упавшие листья, сорванные бурей смерти, которой они только что избежали. Многие из них, не зная и не беспокоясь, что они делали, помня лишь об ужасе, от которого они бежали, не пробовали даже удерживать своих лошадей. Сами животные, обезумев от ужаса и боли, лягали ряды пехотинцев, вставали скорее во весь рост на дыбы, чтобы не наступить на живого человека. Большое количество людей было раздавлено теснившейся толпой; многие, падая с своих лошадей, были слишком утомлены, чтобы подняться и так истощены, что не могли ничего делать, как просить воды.
Однако два или три беглеца, в которых осталось более жизни, чем в других, могли остановиться и были вскоре приведены в толпу, собравшуюся вокруг озера, где король с придворными спокойно ожидал, чтобы замешательство окончилось само собой. Он твердил молитвы, не делая самой лёгкой попытки, чтобы остановить панику или восстановить порядок. Но королеве и её дамам грозила опасность быть раздавленными среди этой массы трепещущих существ, помятых и задыхавшихся.
Жильберт находился возле короля и со своей высокой лошади видел более соседей всю эту сумятицу. Это было похоже на то, как будто бы какое-нибудь ужасное невидимое чудовище охватило сто тысяч человек железными тисками. Тысячи таких тисков сковали непреодолимой силой тела лошадей и людей, повалив их друг на друга до такой степени, что человеческие существа не могли более бороться, и животные не могли ни наносить Ударов ногами, ни лягаться, а только топтать все, что находилось вблизи их, все, что медленно приближалось к центру.
Там, в самом сердце стычки, была опасность, и даже издалека Жильберт довольно ясно видел сквозь облака света и колорита смертельную бледность испуганных лиц; крики раненых и охваченных ужасом женщин поднимались среди многочисленной толпы. Он неподвижно смотрел перед собой, как будто его зрение могло различить на таком расстоянии черты той или другой дамы, и он чувствовал себя оледеневшим от ужаса, когда представлял себе, что все эти прекрасные молодые девушки и женщины со своей красотой и молодостью, великолепные в своих блестящих и фантастических нарядах, могут быть раздавлены, растоптаны и смяты среди тысяч мужчин, готовых умереть, чтобы их спасти. Первым его движением было растолкать толпу, расчистить дорогу мечом и провести целой и невредимой королеву. Но минута размышления показала ему, насколько тщетна такая попытка. Все-таки толпа чувствовала то же, что и он, и желала также дать место, но она не имела возможности сделать это. Только был один шанс, одна надежда спасти женщин, - отвлечь толпу каким-нибудь обратным волнением от её настоящего ужаса. В тот момент, когда затруднение и опасность представились в его уме, Жильберт поспешил поискать вокруг себя средства для спасения тех, которые были в опасности, и в этих муках ему казалась каждая потерянная минута чудовищно длинна. Его слуга Дунстан стоял возле него, молча, с равнодушным видом смотря на происходившее. Только его спокойное смуглое лицо было несколько нахмурено и более обыкновенного пылало, и хотя трепетание раздувавшихся ноздрей выражало внутреннее волнение, его беспокойство едва было заметно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80