Как всегда, тяжелее всего оказалось пребывать в бездействии. Миновали предполагаемые полчаса, однако никто не появлялся. Адреналин постепенно растворился в крови, и я расслабился. Прошло еще полчаса. Этого времени ратникам должно было с избытком хватить, чтобы найти нас и атаковать. Однако по-прежнему ничего не происходило, и дорога была пуста.
Я уже начал дремать, по возможности, комфортабельно устроившись в темной повозке, когда раздался условный свист Ивана Крайнего. Я приоткрыл пологи подождал, пока нападавшие не приблизились метров на двести, и тогда выстрелил. Раздался страшный грохот. Заряд был холостой – я хотел просто припугнуть ратников и сбить с них спесь. Получилось, как и задумывалось, они, как вкопанные, встали на месте. Группа получилась довольно живописная. Пока они медлили, не зная, на что решиться, я перезарядил пищаль. Теперь обычным зарядом с картечью.
– Эй! – позвал я противников, выскакивая из фургона. – Идите сюда!
Появление было эффектное, этакий Георгий Победоносец в сияющем шлеме, возникший из дыма и грохота. Кроме меня одного, нападавшие пока никого не видели. Мои крестьяне по-прежнему прятались, ожидая приказа начинать атаку.
– Ты зачем наши подводы забрал?! – закричал один из ратников, медленно приближаясь.
– Положите самострелы и сабли на дорогу и идите сюда! – велел я, не отвечая на вопрос.
Однако меня не послушались, напротив, ребята в шлемах-ящиках начали поднимать опущенные к земле арбалеты. Я не хотел ненужной крови, однако, лезть ни под стрелы, ни на рожон не собирался, а потому шустро спрятался в фургон, под защиту его задней стенки и выставил в направлении нападающих ствол пищали.
Этого намека хватило, чтобы они вновь застыли на месте.
– Все стойте, где стоите, а десятник пусть подойдет! – крикнул я.
Ратники посовещались, от них отделился человек, вероятно, он и был тем самым сердитым десятником, которым пугал меня возница, и подошел ко мне. Мужчина, судя по лицу, был серьезный и крутой. По внешнему виду он принадлежал к той категории хамов и горлопанов, которые пытаются подавить окружающих своим нахрапом. Даже нацеленная в грудь пищаль нимало его не смущала.
– Тебе что, жить надоело! – заорал он на меня, свирепо вращая глазами и давя агрессивной энергетикой. – Да я из тебя (тут он вставил несколько очень обидных эпитетов, связанных с моей общностью с известными физиологическими отправлениями) сделаю (то-то и то-то, добавил он образные сравнения, опять-таки физиологического характера)!
Такой психологический тип примитивных наглецов встречается довольно часто, и лучшее, что следует с ними сделать, это прибить на месте. Впрочем, иногда неплохих результатов можно добиться, унизив их и раздавив собственным превосходством.
Мне было не жалко потратить на этого типа стакан пороха и горсть картечи. Однако просто так, из-за обиды губить живую душу, даже такую мерзкую, не хотелось. Тем более, что я, честно говоря, не очень-то на него и обиделся.
– Эй, – негромко спросил я, прерывая гневный монолог, – перед смертью молиться будешь или как?
– Да я тебя!.. – начал, было, десятник, но я прижал фитиль к полку, и гром выстрела заглушил конец фразы.
В последний момент перед выстрелом я чуть отвел ствол в сторону, и смертоносный заряд пролетел мимо не очень симпатичного мне лица собеседника.
Однако дыма, грохота и вони ему досталось с избытком. Десятник дико закричал, закрыл ладонями лицо, скорчился и повалился на колени.
Его товарищи, до которых долетела безопасная на таком расстоянии картечь, бросились врассыпную, но я свистнул, и со всех сторон на них устремились мои скромные герои. В две минуты все было кончено: сопротивление подавлено, и пленные, побитые и скрученные, предстали перед грозными очами полководца.
Один десятник, чуть оправившись от шока и убедившись, что даже не ранен, попытался вернуть потерянные позиции. Он вскочил на ноги и, осыпая меня проклятиями, выдернул из ножен саблю.
На мой взгляд, сделал он это совершенно не продуманно. Реакция к нему еще не вернулась, видел он, ослепленный выстрелом, плохо, да и соображал немногим лучше. Я не стал марать оружие, а, к радости своих солдат, просто сделал подсечку и свалил на землю. Десятник, не поняв, что с ним произошло, попытался встать на корточки, смешно выпятив зад.
– А ну, Ефимка, – обратился я к здоровяку, с которым дрался, когда знакомился с новобранцами, – сними с него доспехи да поучи-ка его вежливости кнутом!
Вдохновленные легкой победой крестьяне заулюлюкали, а Ефим, довольный высоким доверием, как кутенка скрутил десятника, сбил с него шлем и начал сдирать кольчугу.
Развлечение пришлось по душе не только моим крестьянам, но и пленным ратникам. Ефим, куражась, играл с наглецом, как кошка с мышкой: то отпускал, то снова зажимал так, что у того прерывалось дыхание. Однако полный восторг, близкий к экстазу, у зрителей наступил тогда, когда крестьянин содрал со служивого не только кольчугу, но и портки, и оказалось, что наглец элементарно обделался со страха.
Радуясь чужому унижению, зрители буквально валились от смеха на землю. Хохочущий Ефим, поощряемый общим вниманием, вооружился кучерским кнутом и принялся катать обезумевшего от боли десятника по дороге. Зрелище было отвратительное, но сообразное своему суровому времени. Мне сделалось стыдно своей жестокости, и я совсем было собрался прекратить развлечение, но, глянув на ощерившееся от ненависти, испачканное экскрементами лицо десятника, подумал, что если его психологически не дожать, он неправильно меня поймет, и позже у нас с ним будет много проблем. Пришлось отойти в сторонку и не мешать народным забавам. Вскоре ко мне присоединился Минин.
– Откуда они взялись? – спросил он, имея в виду ратников.
– Кто-то их нанял нас перехватить. Кажется, нам хотят помешать вернуть Морозовой детей. Кто, пока не знаю, потом спросим у десятника.
– Кому дети-то не угодили?
– Скорее всего, дело в морозовских вотчинах. Кто-нибудь из родственников метит на наследство.
– Неужто такое душегубство возможно! Нечто мы басурмане какие!
– Всякий народишко есть и среди басурман, и среди православных. Дело не в вере, а в людях.
– Оно, так, – согласился Кузьма, – да только обидно...
– Погоди, ты еще и не такое увидишь. Подлости и низости человеческой на твой век хватит. А сейчас, не в службу, а в дружбу, сходи, присмотри, чтобы Ефимка его до смерти не забил.
– А с другими пленными что делать будем?
– Если захотят, то наймем нам служить.
– И то дело, – одобрил Кузьма и пошел спасать десятника.
Я отошел в лес, куда не долетали восторженные крики и хохот победителей. Захотелось домой, в цивилизацию, где кровь и смерть сразу же стараются спрятать, превратить в шоу, чтобы не шокировать мирных обывателей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79