В ушах засвистел ветер. Я выхватил саблю, ожидая самого худшего. Несколько сот метров конь пролетел буквально за секунды. Потом я увидел, что там произошло. Один из моих дозорных лежал посредине дороги. Около него толпилось четверо конных, а один спешившийся, видимо, собирался его обыскать. Второй дозорный убегал просекой, а за ним гнался всадник, стараясь достать его саблей. Он кричал дурным голосом и метался между пней, вероятно, не очень соображая, что делает. Спасали его только чудо или слепой случай. Конник заваливался в седле из стороны в сторону, но никак не мог дотянуться клинком.
Думать мне было просто некогда. Я поскакал прямо на нападавшего. Тот, увлекшись, не сразу меня увидел, а когда мы столкнулись, что-то предпринимать ему было поздно. Я коротко махнул саблей и поскакал к остальной компании. Там уже оценили ситуацию, и спешившийся всадник навел на меня обрезок толстой, короткой трубы, так называемый «недомерок» – укороченную пищаль. Конники мгновенно рассредоточились в лаву и выставили в мою сторону пики.
Мне осталось только одно. Как только вспыхнул порох на полке «недомерка», я выполнил сложный прием джигитовки – повис вниз головой под брюхом лошади. Грянул выстрел. Стрелок целился мне в грудь, потому пуля ушла верхом, и лошадь осталась невредима. Я наскочил на него и снизу проткнул саблей насквозь. Этот удар едва не стоил мне жизни. Сабля легко вошла в тело, но плохо вышла. Когда я поскакал дальше, она застряла, и меня едва не вырвало из седла, под ноги остальным всадникам, еще не понявшим, в чем дело.
Они, пребывая в полной уверенности, что меня сшибло пулей, вчетвером бросились на Минина. Тот отступал, размахивая саблей и горяча коня, чтобы не дать себя заколоть. Я вернулся в седло. Привычный к сече конь выстрела не испугался и не понес, а послушно повернул назад.
Меня пока не видели, а Минина спасало то, что его хотели взять живым. Однако он очень уверенно и ловко отбивался и не давал себя спешить.
Вопросы рыцарской чести меня в этот момент не волновали. Я подъехал сзади к нападавшим и подло зарубил крайнего. Голову этого человека защищал дорогой бухарский шлем, а тело – толстая кольчуга и медные наплечники. Я понадеялся на саблю и с оттяжкой, изо всех сил ударил его между ключицей и шеей. Сначала мне показалось, что кольчуга устояла. Однако конник буквально взвыл, запрокинул голову и начал валится с бросившегося в сторону коня.
Этим моментом воспользовался Минин и ударил в незащищенный латами бок другого всадника. Его сабля вошла в тело не меньше, чем на ладонь. Теперь реальных противников у нас осталось всего двое.
Наконец я смог рассмотреть, с кем имею дело. Один из оставшихся в седле был азиатом, второй славянином. Оба были одеты в дорогие доспехи с украшениями и чеканными нашлепками.
Оценив ситуацию и бесполезность своих пик, они обнажили сабли, и я едва не поплатился за свою любознательность. Азиат страшно ощерил рот, закричал и, развернувшись в седле на сто восемьдесят градусов, полоснул меня саблей по боку. Удар был мастерский, но слишком резкий. Меня как током ударила резкая боль, однако кольчуга устояла. Я ответил режущим ударом, но противник юлой развернулся на лошади, и я, не достав его клинком, только напрочь срубил высокую заднюю луку седла.
Мы отскочили друг от друга и быстро поворачивали коней, готовясь к новой атаке. Только тут я узнал в противнике своего старого знакомца, ногайца с редкой бородой и равнодушными глазами, с которым мы бились ночью во время атаки степняков на освобожденных пленных.
Похоже было на то, что и он вспомнил меня. В его глазах даже появился интерес.
– Это ты, попа? – спросил он по-русски, играя в воздухе саблей.
– Я, кинязь, – ответил я ему в тон.
Чем занимается Минин со славянином, я не смотрел, слишком хорошим бойцом был ногаец, чтобы можно было ослабить внимание.
– Хорош сабль! – похвалил он мое оружие. – Хорош батыр! Твой кровь за мной.
– За тобой... – машинально согласился я, делая выпад. Однако ногаец увернулся и, неожиданно бросив коня в сторону, ускакал.
– Куда?! – только и успел крикнуть я.
– Твой кровь за мной! – крикнул он уже издалека и, не оглядываясь, отсалютовал мне саблей.
Гнаться я за ним не стал и поспешил на выручку к Минину, которому проходилось туго. У Кузьмы еще не совсем зажила рана, и долгая работа тяжелой саблей, судя по выражению лица, причиняла сильную боль.
– Оставь его мне! – крикнул я, ввязываясь в драку. – У меня к нему счет!
Славянин, тот самый толмач, который участвовал в моем пленении ногайцами, затравлено глянул на меня и невольно подставился под удар Минина. Однако Кузьма не смог дотянуться до его плеча или головы и попал по правой руке. Сабля врезалась в рукав кольчуги, прорезала ее, и из раны хлынула кровь.
Толмач вскрикнул и выронил саблю. Я, не давая ему ускакать, наехал лошадью и ударом гарды в лицо свалил на землю.
К нам в помощь скакала сельская кавалерия, а мы с Мининым растеряно смотрели на груду тел, заваливших дорогу.
Раненый толмач, между тем, встал на ноги и медленно шел к нам с кинжалом в здоровой руке. Разрубленная рука его весела плетью, а на лице застыла гримаса ненависти.
Я не стал его добивать, а просто ударил саблей плашмя по голове.
* * *
Наш вечерний переход сорвался. Убитого мальчика мы отправили на крестьянской телеге домой с двумя сопровождающими; ногайцев похоронили на опушке леса. Что делать с ренегатом-толмачом, я не знал. Заниматься его лечением у меня не было никакого желания. Кровь из разрубленной руки ему наши мужики остановили жгутом, и он теперь лежал вблизи костра на голой земле.
Кузьма Минин, впервые участвовавший в сече, пребывал в шоковом состоянии. Он никак не мог отключиться от недавних переживаний и нервно ходил по биваку.
Я уже притерпелся к необходимости защищая собственную жизнь, проливать чужую кровь, потому больше интересовался своим здоровьем. У меня сильно болели ребра, на которые пришелся удар саблей, и от того трудно было дышать.
Зато наше воинство пребывало в эйфории от одержанной победы. Татары так запугали своими набегами селян, что казались им непобедимыми. Парнишка-дозорный, чудом избежавший гибели, чувствовал себя героем и без устали живописал товарищам свои подвиги.
– Может быть, поможешь раненому? – спросил меня Минин, когда ему надоело метаться по поляне.
– Он помогал ногайцам угонять людей в рабство. Да и что с ним потом делать, вылечить и отпустить?
– Давай поговорим с ним, все-таки русский человек.
Такого гуманизма от Кузьмы я не ожидал – эпоха, в которую он жил, была сурова и скора на жестокую расправу.
– Ладно, давай поговорим, – согласился я.
Мы подошли к раненому. От большой потери крови он совсем ослабел, не ждал для себя ничего хорошего и в полной прострации лежал на земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Думать мне было просто некогда. Я поскакал прямо на нападавшего. Тот, увлекшись, не сразу меня увидел, а когда мы столкнулись, что-то предпринимать ему было поздно. Я коротко махнул саблей и поскакал к остальной компании. Там уже оценили ситуацию, и спешившийся всадник навел на меня обрезок толстой, короткой трубы, так называемый «недомерок» – укороченную пищаль. Конники мгновенно рассредоточились в лаву и выставили в мою сторону пики.
Мне осталось только одно. Как только вспыхнул порох на полке «недомерка», я выполнил сложный прием джигитовки – повис вниз головой под брюхом лошади. Грянул выстрел. Стрелок целился мне в грудь, потому пуля ушла верхом, и лошадь осталась невредима. Я наскочил на него и снизу проткнул саблей насквозь. Этот удар едва не стоил мне жизни. Сабля легко вошла в тело, но плохо вышла. Когда я поскакал дальше, она застряла, и меня едва не вырвало из седла, под ноги остальным всадникам, еще не понявшим, в чем дело.
Они, пребывая в полной уверенности, что меня сшибло пулей, вчетвером бросились на Минина. Тот отступал, размахивая саблей и горяча коня, чтобы не дать себя заколоть. Я вернулся в седло. Привычный к сече конь выстрела не испугался и не понес, а послушно повернул назад.
Меня пока не видели, а Минина спасало то, что его хотели взять живым. Однако он очень уверенно и ловко отбивался и не давал себя спешить.
Вопросы рыцарской чести меня в этот момент не волновали. Я подъехал сзади к нападавшим и подло зарубил крайнего. Голову этого человека защищал дорогой бухарский шлем, а тело – толстая кольчуга и медные наплечники. Я понадеялся на саблю и с оттяжкой, изо всех сил ударил его между ключицей и шеей. Сначала мне показалось, что кольчуга устояла. Однако конник буквально взвыл, запрокинул голову и начал валится с бросившегося в сторону коня.
Этим моментом воспользовался Минин и ударил в незащищенный латами бок другого всадника. Его сабля вошла в тело не меньше, чем на ладонь. Теперь реальных противников у нас осталось всего двое.
Наконец я смог рассмотреть, с кем имею дело. Один из оставшихся в седле был азиатом, второй славянином. Оба были одеты в дорогие доспехи с украшениями и чеканными нашлепками.
Оценив ситуацию и бесполезность своих пик, они обнажили сабли, и я едва не поплатился за свою любознательность. Азиат страшно ощерил рот, закричал и, развернувшись в седле на сто восемьдесят градусов, полоснул меня саблей по боку. Удар был мастерский, но слишком резкий. Меня как током ударила резкая боль, однако кольчуга устояла. Я ответил режущим ударом, но противник юлой развернулся на лошади, и я, не достав его клинком, только напрочь срубил высокую заднюю луку седла.
Мы отскочили друг от друга и быстро поворачивали коней, готовясь к новой атаке. Только тут я узнал в противнике своего старого знакомца, ногайца с редкой бородой и равнодушными глазами, с которым мы бились ночью во время атаки степняков на освобожденных пленных.
Похоже было на то, что и он вспомнил меня. В его глазах даже появился интерес.
– Это ты, попа? – спросил он по-русски, играя в воздухе саблей.
– Я, кинязь, – ответил я ему в тон.
Чем занимается Минин со славянином, я не смотрел, слишком хорошим бойцом был ногаец, чтобы можно было ослабить внимание.
– Хорош сабль! – похвалил он мое оружие. – Хорош батыр! Твой кровь за мной.
– За тобой... – машинально согласился я, делая выпад. Однако ногаец увернулся и, неожиданно бросив коня в сторону, ускакал.
– Куда?! – только и успел крикнуть я.
– Твой кровь за мной! – крикнул он уже издалека и, не оглядываясь, отсалютовал мне саблей.
Гнаться я за ним не стал и поспешил на выручку к Минину, которому проходилось туго. У Кузьмы еще не совсем зажила рана, и долгая работа тяжелой саблей, судя по выражению лица, причиняла сильную боль.
– Оставь его мне! – крикнул я, ввязываясь в драку. – У меня к нему счет!
Славянин, тот самый толмач, который участвовал в моем пленении ногайцами, затравлено глянул на меня и невольно подставился под удар Минина. Однако Кузьма не смог дотянуться до его плеча или головы и попал по правой руке. Сабля врезалась в рукав кольчуги, прорезала ее, и из раны хлынула кровь.
Толмач вскрикнул и выронил саблю. Я, не давая ему ускакать, наехал лошадью и ударом гарды в лицо свалил на землю.
К нам в помощь скакала сельская кавалерия, а мы с Мининым растеряно смотрели на груду тел, заваливших дорогу.
Раненый толмач, между тем, встал на ноги и медленно шел к нам с кинжалом в здоровой руке. Разрубленная рука его весела плетью, а на лице застыла гримаса ненависти.
Я не стал его добивать, а просто ударил саблей плашмя по голове.
* * *
Наш вечерний переход сорвался. Убитого мальчика мы отправили на крестьянской телеге домой с двумя сопровождающими; ногайцев похоронили на опушке леса. Что делать с ренегатом-толмачом, я не знал. Заниматься его лечением у меня не было никакого желания. Кровь из разрубленной руки ему наши мужики остановили жгутом, и он теперь лежал вблизи костра на голой земле.
Кузьма Минин, впервые участвовавший в сече, пребывал в шоковом состоянии. Он никак не мог отключиться от недавних переживаний и нервно ходил по биваку.
Я уже притерпелся к необходимости защищая собственную жизнь, проливать чужую кровь, потому больше интересовался своим здоровьем. У меня сильно болели ребра, на которые пришелся удар саблей, и от того трудно было дышать.
Зато наше воинство пребывало в эйфории от одержанной победы. Татары так запугали своими набегами селян, что казались им непобедимыми. Парнишка-дозорный, чудом избежавший гибели, чувствовал себя героем и без устали живописал товарищам свои подвиги.
– Может быть, поможешь раненому? – спросил меня Минин, когда ему надоело метаться по поляне.
– Он помогал ногайцам угонять людей в рабство. Да и что с ним потом делать, вылечить и отпустить?
– Давай поговорим с ним, все-таки русский человек.
Такого гуманизма от Кузьмы я не ожидал – эпоха, в которую он жил, была сурова и скора на жестокую расправу.
– Ладно, давай поговорим, – согласился я.
Мы подошли к раненому. От большой потери крови он совсем ослабел, не ждал для себя ничего хорошего и в полной прострации лежал на земле.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79