Возьми того же француза, зачем ему было на нашу землю идти, у него, что, своей земли нет?
– Ты не сказал, какие топи на длинной дороге, – напомнил я.
– Известно какие, глубокие, – объяснил он, с сомнением на меня посматривая. – Дожди ведь идут и идут. Вот ты говоришь, у нас есть справедливость, а по мне нет ее, и никогда не было, вот возьми хотя бы меня…
Я о справедливости ничего не говорил и слушать исповедь проводника не собирался, потому повторил вопрос о топях.
Дормидонт удивленно на меня посмотрел, но нить разговора не потерял, начал непонятно рассказывать, как его осенью при обмолоте обидел сосед Иван Пахомов. Матильда нервно спросила, сколько мы еще будем стоять под дождем на одном месте.
– Нам нужно идти, – напомнил я проводнику. – так что ты говорил о топях?
– Эх, ваше сиятельство, не понимаете вы простую душу, – упрекнул он. – Думаешь, ежели человек, скажем, простой крестьянин, так он души не имеет? А у него душа получше, чем у некоторых чистых. Потому как он правдой живет! Вот ты говоришь…
– Дормидонт, – перебил я, – ты с кем все время разговариваешь?
– Сам что ли не знаешь? С тобой, – покладисто объяснил он. – Паренек твой, вот этот, – указал он пальцем на Матильду, – гляжу я, какой-то хмурной, слова доброго не скажет!
Боюсь, что на добрые слова я тоже оказался неспособен и стал говорить на повышенных тонах. Точнее будет сказать, начал кричать:
– Ты нас взялся отвести в Потапово? Взялся! Так и веди! Если все выполнишь, как договорились, я тебе денег дам!
Однако на Дормидонта мой крик никакого впечатления не произвел, он только выпустил из руки повод лошади и прислонился плечом к дереву, после чего грустно улыбнулся и объяснил:
– Я разве за деньги вас веду? Мне деньги, тьфу. Мы по крестьянству и без денег сгодимся. Я по добродушной душевности вызвался. Вижу, господа справные, почему думаю, не помочь хорошим людям? Доброму делу и ангелы на небе радуются!
– Ну, так порадуй их, ради Бога, отведи нас в Потапово! – взмолилась Матильда. – У меня уже от дождя вся одежда промокла!
– Лучше умереть, чем неправду терпеть, – подумав над ее словами, ответил народной поговоркой Дормидонт.
– Ладно, – сказал я Матильде, – не понимаешь что ли, не хочет он нас вести, вот дурака и валяет… Поехали, как-нибудь и сами доберемся.
Дормидонт впервые посмотрел мне прямо в глаза и виновато сказал:
– Твоя, правда, ваше сиятельство, крепка могила, да никто в нее не хочет. Не по Сеньке, видать, шапка. Прости если что не так, только никак я не могу в то Потапово идти. Барин тамошний – чистый зверь, от него и свои крестьяне терпят, а чужому не приведи Господи попасть, с живого шкуру спустит.
– Понятно, – сказал я, хотя ничего понятно мне не было, особенно то, зачем Дормидонт сам вызвался нас проводить, а на полдороги вдруг испугался. – Не можешь, так не можешь, неволить не будем. Прощай, если так.
Я тронул повод и застоявшаяся лошадь, боком обойдя мужика, пошла вперед. Мне почему-то показалось, что мы с ним просто так не расстанемся, потому я не стал оглядываться, оставив его, что называется, посреди дороги.
– Ну, ты посмотри, что за люди эти крестьяне! – сердито сказала Матильда, поравнявшись со мной.
– У каждого в жизни свой интерес, – философски ответил я, – сейчас узнаем, что ему от нас нужно.
– Ты думаешь, что он не уйдет?
– Нет, конечно, зачем бы он с нами тогда пошел. Крестьяне народ рациональный.
– Что значит, «рациональный»? – переспросила она значение незнакомого слова.
– Это значит, что ничего просто так не делают, – примерно перевел я. – Сейчас он нас окликнет!
Мы уже отъехали достаточно далеко, и было самое время Дормидонту нас остановить, что и случилось, словно бы на заказ:
– Ваши сиятельства, погодьте! – крикнул мужик. – Надо пару слов сказать!
Я не без торжества посмотрел на француженку и остановил лошадь. Мужик трусцой бежал по лесной тропе.
– Я тут подумал, – запыхавшись, сказал он, подходя к нам, – как же вы без меня Потапово найдете?!
– А тебе что за печаль, если ты боишься туда идти? – спросил я. – Или передумал?
– Оно, конечно, боязно, тамошний барин зверь зверем, – повторил он нелестную характеристику Погожина-Осташкевича, – только мне любопытно узнать, зачем вы-то туда едете?
– Ты только за тем нас остановил? – нарочито строго спросил я.
– То мне знать очень даже любопытно, – вновь сказал он.
– Убить мы его собираемся, Дормидонт, – безо всяких околичностей, сказала Матильда. – Он меня оскорбил и за это должен ответить!
Я незаметно посмотрел на женщину. Матильда так сильно сжала поводья, что у нее побелели пальцы. Похоже, что я сам не все знал из того, что у нее произошло с Павлом Петровичем. За обычную трепку, которую она получила в охотничьем доме, Матильда вряд ли бы так страстно жаждала мщения. Синяки у нее уже рассосались, опухоль спала, так что можно было бы и успокоиться.
– Вот оно, значит, что! – сказал Дормидонт и полез под шапку почесать затылок. – А то я в сумлении пребывал, чего вам у тамошнего барина понадобилось. Думал, может сродственники ему какие или как. А, оно вот что получается. Значит, не только мужики от него претерпели, но и господ сумел обидеть.
– Тебя он тоже обидел? – задал я наводящий вопрос.
Мужик замялся, отвел взгляд и, не поднимая головы, ответил:
– Не то что бы обидел, а так… Братишку моего младшенького по его приказу на кресте распяли. Оно, конечно, и Спаситель такую муку терпел, только сомневаюсь я…
– То есть, как это распяли?! – поразился я. – По настоящему, на кресте?!
Дормидонт смутился, кашлянул в кулак, потом перекрестился и негромко сказал:
– Сам я, конечно, того не видел, мне верный человек рассказал. Прибили Ванюшку к кресту гвоздями, а потом и веревками привязали, чтобы не сорвался, и держали, пока он не помер. Долго он мучился, молодым был, здоровым. Оно, конечно, я понимаю, бунтовать против господ грех, за то в Сибирь или кнутом забьют, а мы люди семейные…
Сказать на это нам было нечего, мы сняли кивера и молчанием почтили память покойного. Потом я вернулся к делу:
– Значит, ты тоже хочешь с Потаповским барином посчитаться?
– Как можно, это же бунт! – испугался Дормидонт. – Вы-то люди пришлые, да еще сиятельства, с вас все как с гуся вода, а про меня, коли узнают да донесут…
– Ладно, ты нас только туда доведи, а мы тебя не выдадим, – пообещал я.
– Да нешто вы вдвоем с евойной дружиной справитесь? У него там кровососов десятка два с гаком будет. Да все как на подбор, мордатые да здоровые!
– Думаю, уже поменьше осталось, – сказал я. – Мы на него не войной пойдем, попробуем подобраться хитростью. Мне один человек сказал, что барин живет не в господском доме, а рядом в небольшой избе. Вряд ли у него там есть большая охрана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
– Ты не сказал, какие топи на длинной дороге, – напомнил я.
– Известно какие, глубокие, – объяснил он, с сомнением на меня посматривая. – Дожди ведь идут и идут. Вот ты говоришь, у нас есть справедливость, а по мне нет ее, и никогда не было, вот возьми хотя бы меня…
Я о справедливости ничего не говорил и слушать исповедь проводника не собирался, потому повторил вопрос о топях.
Дормидонт удивленно на меня посмотрел, но нить разговора не потерял, начал непонятно рассказывать, как его осенью при обмолоте обидел сосед Иван Пахомов. Матильда нервно спросила, сколько мы еще будем стоять под дождем на одном месте.
– Нам нужно идти, – напомнил я проводнику. – так что ты говорил о топях?
– Эх, ваше сиятельство, не понимаете вы простую душу, – упрекнул он. – Думаешь, ежели человек, скажем, простой крестьянин, так он души не имеет? А у него душа получше, чем у некоторых чистых. Потому как он правдой живет! Вот ты говоришь…
– Дормидонт, – перебил я, – ты с кем все время разговариваешь?
– Сам что ли не знаешь? С тобой, – покладисто объяснил он. – Паренек твой, вот этот, – указал он пальцем на Матильду, – гляжу я, какой-то хмурной, слова доброго не скажет!
Боюсь, что на добрые слова я тоже оказался неспособен и стал говорить на повышенных тонах. Точнее будет сказать, начал кричать:
– Ты нас взялся отвести в Потапово? Взялся! Так и веди! Если все выполнишь, как договорились, я тебе денег дам!
Однако на Дормидонта мой крик никакого впечатления не произвел, он только выпустил из руки повод лошади и прислонился плечом к дереву, после чего грустно улыбнулся и объяснил:
– Я разве за деньги вас веду? Мне деньги, тьфу. Мы по крестьянству и без денег сгодимся. Я по добродушной душевности вызвался. Вижу, господа справные, почему думаю, не помочь хорошим людям? Доброму делу и ангелы на небе радуются!
– Ну, так порадуй их, ради Бога, отведи нас в Потапово! – взмолилась Матильда. – У меня уже от дождя вся одежда промокла!
– Лучше умереть, чем неправду терпеть, – подумав над ее словами, ответил народной поговоркой Дормидонт.
– Ладно, – сказал я Матильде, – не понимаешь что ли, не хочет он нас вести, вот дурака и валяет… Поехали, как-нибудь и сами доберемся.
Дормидонт впервые посмотрел мне прямо в глаза и виновато сказал:
– Твоя, правда, ваше сиятельство, крепка могила, да никто в нее не хочет. Не по Сеньке, видать, шапка. Прости если что не так, только никак я не могу в то Потапово идти. Барин тамошний – чистый зверь, от него и свои крестьяне терпят, а чужому не приведи Господи попасть, с живого шкуру спустит.
– Понятно, – сказал я, хотя ничего понятно мне не было, особенно то, зачем Дормидонт сам вызвался нас проводить, а на полдороги вдруг испугался. – Не можешь, так не можешь, неволить не будем. Прощай, если так.
Я тронул повод и застоявшаяся лошадь, боком обойдя мужика, пошла вперед. Мне почему-то показалось, что мы с ним просто так не расстанемся, потому я не стал оглядываться, оставив его, что называется, посреди дороги.
– Ну, ты посмотри, что за люди эти крестьяне! – сердито сказала Матильда, поравнявшись со мной.
– У каждого в жизни свой интерес, – философски ответил я, – сейчас узнаем, что ему от нас нужно.
– Ты думаешь, что он не уйдет?
– Нет, конечно, зачем бы он с нами тогда пошел. Крестьяне народ рациональный.
– Что значит, «рациональный»? – переспросила она значение незнакомого слова.
– Это значит, что ничего просто так не делают, – примерно перевел я. – Сейчас он нас окликнет!
Мы уже отъехали достаточно далеко, и было самое время Дормидонту нас остановить, что и случилось, словно бы на заказ:
– Ваши сиятельства, погодьте! – крикнул мужик. – Надо пару слов сказать!
Я не без торжества посмотрел на француженку и остановил лошадь. Мужик трусцой бежал по лесной тропе.
– Я тут подумал, – запыхавшись, сказал он, подходя к нам, – как же вы без меня Потапово найдете?!
– А тебе что за печаль, если ты боишься туда идти? – спросил я. – Или передумал?
– Оно, конечно, боязно, тамошний барин зверь зверем, – повторил он нелестную характеристику Погожина-Осташкевича, – только мне любопытно узнать, зачем вы-то туда едете?
– Ты только за тем нас остановил? – нарочито строго спросил я.
– То мне знать очень даже любопытно, – вновь сказал он.
– Убить мы его собираемся, Дормидонт, – безо всяких околичностей, сказала Матильда. – Он меня оскорбил и за это должен ответить!
Я незаметно посмотрел на женщину. Матильда так сильно сжала поводья, что у нее побелели пальцы. Похоже, что я сам не все знал из того, что у нее произошло с Павлом Петровичем. За обычную трепку, которую она получила в охотничьем доме, Матильда вряд ли бы так страстно жаждала мщения. Синяки у нее уже рассосались, опухоль спала, так что можно было бы и успокоиться.
– Вот оно, значит, что! – сказал Дормидонт и полез под шапку почесать затылок. – А то я в сумлении пребывал, чего вам у тамошнего барина понадобилось. Думал, может сродственники ему какие или как. А, оно вот что получается. Значит, не только мужики от него претерпели, но и господ сумел обидеть.
– Тебя он тоже обидел? – задал я наводящий вопрос.
Мужик замялся, отвел взгляд и, не поднимая головы, ответил:
– Не то что бы обидел, а так… Братишку моего младшенького по его приказу на кресте распяли. Оно, конечно, и Спаситель такую муку терпел, только сомневаюсь я…
– То есть, как это распяли?! – поразился я. – По настоящему, на кресте?!
Дормидонт смутился, кашлянул в кулак, потом перекрестился и негромко сказал:
– Сам я, конечно, того не видел, мне верный человек рассказал. Прибили Ванюшку к кресту гвоздями, а потом и веревками привязали, чтобы не сорвался, и держали, пока он не помер. Долго он мучился, молодым был, здоровым. Оно, конечно, я понимаю, бунтовать против господ грех, за то в Сибирь или кнутом забьют, а мы люди семейные…
Сказать на это нам было нечего, мы сняли кивера и молчанием почтили память покойного. Потом я вернулся к делу:
– Значит, ты тоже хочешь с Потаповским барином посчитаться?
– Как можно, это же бунт! – испугался Дормидонт. – Вы-то люди пришлые, да еще сиятельства, с вас все как с гуся вода, а про меня, коли узнают да донесут…
– Ладно, ты нас только туда доведи, а мы тебя не выдадим, – пообещал я.
– Да нешто вы вдвоем с евойной дружиной справитесь? У него там кровососов десятка два с гаком будет. Да все как на подбор, мордатые да здоровые!
– Думаю, уже поменьше осталось, – сказал я. – Мы на него не войной пойдем, попробуем подобраться хитростью. Мне один человек сказал, что барин живет не в господском доме, а рядом в небольшой избе. Вряд ли у него там есть большая охрана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78