Марья Ивановна говорит, что это совсем простая девушка, чуть ли не крестьянка.
– Правильно говорит Марья Ивановна, она действительно крестьянка, и мне самому непонятно, зачем она понадобилась в Петербурге.
Я уже достаточно пришел в себя и начал хитрить, пытаясь узнать, что известно собеседнице про Алино дело.
– Вы можете прямо спросить меня, что я про это знаю, – будто подслушав мои мысли, сказала Вудхарс.
– Что же вы про него знаете? – тут же спросил я.
– Очень немногое. Пожалуй, только то, что сыскать ее приказал петербургский губернатор барон Пален, по личному повелению государя. И то, что содержать ее надлежит в примерной строгости, но в уважении к женскому достоинству. Большего не знал даже флигель-адъютант Татищев, который сопровождает вашу жену.
– А вы не интересовались у него, зачем, чтобы привезти крестьянскую девушку в столицу, понадобился полуэскадрон кирасиров?
– Это уже придумал сам Мишель Татищев. Собрал приятелей на веселую прогулку и упросил барона Палена дать ему на всякий случай надежный караул.
Слава Богу, хоть что-то в этом деле прояснилось. За разговором мы пришли в гостевой флигель, и беседу пришлось прервать. Единственное, что еще успела сказать, точнее, спросить Елизавета Генриховна, это знаю ли, где ее комната.
– Знаю, – ответил я.
– Я жду вас вечером.
– Я буду.
Послеобеденный отдых продолжался часа два, после чего по коридорам флигеля началось движение. Я вышел из своих покоев и навестил предка. Антон Иванович так сомлел от любви, что перестал адекватно реагировать на окружающее.
– А, это ты, – сказал он с таким разочарованным видом, как будто надеялся, что это Анна Чичерина пришла немедленно ему отдаться.
– Ну, как дела?
– Ах, она истинный ангел! – ответил предок, и я пожалел, что пришел. – Ты не заметил, я ей нравлюсь? Хотя – ну, разве я достоин того, чтобы нравиться ей?!
– Ты ей будешь нравиться, если прекратишь ставить в глупое положение, – нравоучительно заметил я.
– Я ставлю Анну Семеновну в глупое положение! – вскричал потрясенный Антон Иванович.
– Ставишь. Над вами все подтрунивают, ей неловко, а ты не обращаешь внимания.
– Что мне людская молва!
– Ага, и карету тебе, карету! Очередной Чацкий выискался.
– У меня есть карета, и очень недурная, ты это сам прекрасно знаешь. А кто такой этот Чацкий?
– Есть у тебя карета, есть. Это я так пошутил. Лет через двадцать пять поймешь почему. Ну ладно, продолжай страдать, только учти, что губернаторша уже интересовалась, какое у тебя состояние.
– Так ты думаешь, у меня есть надежда?!
– Думаю, что есть, если не допечешь Анну Семеновну своими вздохами.
Оставив предка предаваться розовым мечтам и страдать в меланхолии, я отправился проведать графа Сергея Ильича.
– Опять свербит проклятая жопа, – пожаловался он, когда я вошел в его спальню.
– Я вас предупреждал, что вам рано вставать, – попрекнул я.
– Ты знаешь, Алеша, я так истосковался по обществу, что назвал на ужин полгорода. Давай сегодня отужинаем, а завтра обещаю лежать.
– Мне-то что? Это у вас болит, а не у меня, вам и терпеть.
– А ты мне поможешь?
– Помогу, что с вами делать. Кстати, что вам известно о девушке, которую увез Татищев. Это, между прочим, моя жена.
Я подумал, что если и так все знают, что я как-то связан с Алей, то нечего было и темнить. Тем более, как только у губернатора пройдет воспаление нерва, может измениться и отношение ко мне.
– Так она всё-таки тебе жена?
– Жена, две недели назад обвенчались.
– Это плохо, если в Питере узнают, что она замужем, могут возникнуть всякие пассажи. Да и у тебя могут быть неприятности. Пока она ведет себя как дурочка, это хорошо. С дураков меньше спроса.
– Сергей Ильич, вы знаете, за что ее арестовали?
– Не знаю, Алеша, и Татищев не знает. Ежели поживешь у нас недельки две, то я пошлю нарочного в Петербург к старым друзьям. При дворе-то про это дело должен кто-нибудь знать.
– Мне жену жалко, представляете, как ей страшно и одиноко.
– А что ты один в Петербурге сделаешь? Тайную экспедиция захватишь? Это, брат, не так всё просто, раз в дело государь замешан. До своей жены всё одно не доберешься, только голову сложишь. Такие дела нужно делать тишком, да с умом. Зачем министру сто тысяч платить, когда можно приказного за понюх табаку купить. Я, брат, не генералом родился, тоже кое-что в обходных делах понимаю.
– Ладно, – согласился я, – посылайте нарочного. Две недели подожду.
– Вот и молодцом, а пока давай жопу лечить, будь она проклята.
Мы занялись лечением, и через полчаса его высокопревосходительство был способен предстать перед счастливой публикой.
Гости начали пребывать загодя. Некоторые, как я заметил, были здесь по обязанности, чтобы продемонстрировать преданность начальству, но большинство действительно хорошо относилось к генерал-губернатору, добряку и хлебосолу, и выздоровление патрона их радовало.
Мои анекдоты по-прежнему были гвоздем сезона, хотя их знал уже весь город. Однако теперь они были не тестом на сообразительность, а сделались мерилом хорошего отношения губернатора к подчиненным. Те, кто удостоился чести услышать их от Самого, были в полном восторге и драли нос перед обойденными.
Большинство посетителей, поздравив генерала с выздоровлением, исчезали по-английски. На ужин остались самые близкие, человек тридцать пять, сорок. Как и в любом салоне того времени, гости разбились на кучки, как говорится, по интересам.
Образовалась партия в вист из нескольких толстых чиновников. Дамы зрелого возраста сгруппировались вокруг губернаторши и перемывали косточки отсутствующим приятельницам. Молодые гости составили свой кружок и играли в фанты.
Я слонялся между гостями, любопытствуя, как развлекается высший свет провинциального общества. Надо сказать, что внешне всё было очень мило и пристойно, но если приглядеться и прислушаться, то, как и в любом замкнутом мирке, все отношения строилось на взаимных подковырках, подножках, ядовитых укусах и многолетней неприязни.
Всё происходило, как и в наше время, только более цивильно, без пьяных истерик и спонтанного мордобоя. Ни разу я не заметил, чтобы пикировки переходили в открытые ссоры; все конфликты держались в рамках приличия, и противники не шли на прямую конфронтацию. Похоже было на то, что в искусстве прилично вести себя в обществе, наша эпоха кое-что потеряла.
Антон Иванович, не послушав моего совета умерить свой пыл, совсем захомутал Чичерину и только что не тискал ее по темным углам. Я наблюдал за ними, и у меня создалось впечатление, что такое откровенное, упорное ухаживание перестало ее угнетать.
Анна Семеновна вполне благосклонно принимала «амуры» предка, а гости, кстати, перестали трунить над влюбленными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
– Правильно говорит Марья Ивановна, она действительно крестьянка, и мне самому непонятно, зачем она понадобилась в Петербурге.
Я уже достаточно пришел в себя и начал хитрить, пытаясь узнать, что известно собеседнице про Алино дело.
– Вы можете прямо спросить меня, что я про это знаю, – будто подслушав мои мысли, сказала Вудхарс.
– Что же вы про него знаете? – тут же спросил я.
– Очень немногое. Пожалуй, только то, что сыскать ее приказал петербургский губернатор барон Пален, по личному повелению государя. И то, что содержать ее надлежит в примерной строгости, но в уважении к женскому достоинству. Большего не знал даже флигель-адъютант Татищев, который сопровождает вашу жену.
– А вы не интересовались у него, зачем, чтобы привезти крестьянскую девушку в столицу, понадобился полуэскадрон кирасиров?
– Это уже придумал сам Мишель Татищев. Собрал приятелей на веселую прогулку и упросил барона Палена дать ему на всякий случай надежный караул.
Слава Богу, хоть что-то в этом деле прояснилось. За разговором мы пришли в гостевой флигель, и беседу пришлось прервать. Единственное, что еще успела сказать, точнее, спросить Елизавета Генриховна, это знаю ли, где ее комната.
– Знаю, – ответил я.
– Я жду вас вечером.
– Я буду.
Послеобеденный отдых продолжался часа два, после чего по коридорам флигеля началось движение. Я вышел из своих покоев и навестил предка. Антон Иванович так сомлел от любви, что перестал адекватно реагировать на окружающее.
– А, это ты, – сказал он с таким разочарованным видом, как будто надеялся, что это Анна Чичерина пришла немедленно ему отдаться.
– Ну, как дела?
– Ах, она истинный ангел! – ответил предок, и я пожалел, что пришел. – Ты не заметил, я ей нравлюсь? Хотя – ну, разве я достоин того, чтобы нравиться ей?!
– Ты ей будешь нравиться, если прекратишь ставить в глупое положение, – нравоучительно заметил я.
– Я ставлю Анну Семеновну в глупое положение! – вскричал потрясенный Антон Иванович.
– Ставишь. Над вами все подтрунивают, ей неловко, а ты не обращаешь внимания.
– Что мне людская молва!
– Ага, и карету тебе, карету! Очередной Чацкий выискался.
– У меня есть карета, и очень недурная, ты это сам прекрасно знаешь. А кто такой этот Чацкий?
– Есть у тебя карета, есть. Это я так пошутил. Лет через двадцать пять поймешь почему. Ну ладно, продолжай страдать, только учти, что губернаторша уже интересовалась, какое у тебя состояние.
– Так ты думаешь, у меня есть надежда?!
– Думаю, что есть, если не допечешь Анну Семеновну своими вздохами.
Оставив предка предаваться розовым мечтам и страдать в меланхолии, я отправился проведать графа Сергея Ильича.
– Опять свербит проклятая жопа, – пожаловался он, когда я вошел в его спальню.
– Я вас предупреждал, что вам рано вставать, – попрекнул я.
– Ты знаешь, Алеша, я так истосковался по обществу, что назвал на ужин полгорода. Давай сегодня отужинаем, а завтра обещаю лежать.
– Мне-то что? Это у вас болит, а не у меня, вам и терпеть.
– А ты мне поможешь?
– Помогу, что с вами делать. Кстати, что вам известно о девушке, которую увез Татищев. Это, между прочим, моя жена.
Я подумал, что если и так все знают, что я как-то связан с Алей, то нечего было и темнить. Тем более, как только у губернатора пройдет воспаление нерва, может измениться и отношение ко мне.
– Так она всё-таки тебе жена?
– Жена, две недели назад обвенчались.
– Это плохо, если в Питере узнают, что она замужем, могут возникнуть всякие пассажи. Да и у тебя могут быть неприятности. Пока она ведет себя как дурочка, это хорошо. С дураков меньше спроса.
– Сергей Ильич, вы знаете, за что ее арестовали?
– Не знаю, Алеша, и Татищев не знает. Ежели поживешь у нас недельки две, то я пошлю нарочного в Петербург к старым друзьям. При дворе-то про это дело должен кто-нибудь знать.
– Мне жену жалко, представляете, как ей страшно и одиноко.
– А что ты один в Петербурге сделаешь? Тайную экспедиция захватишь? Это, брат, не так всё просто, раз в дело государь замешан. До своей жены всё одно не доберешься, только голову сложишь. Такие дела нужно делать тишком, да с умом. Зачем министру сто тысяч платить, когда можно приказного за понюх табаку купить. Я, брат, не генералом родился, тоже кое-что в обходных делах понимаю.
– Ладно, – согласился я, – посылайте нарочного. Две недели подожду.
– Вот и молодцом, а пока давай жопу лечить, будь она проклята.
Мы занялись лечением, и через полчаса его высокопревосходительство был способен предстать перед счастливой публикой.
Гости начали пребывать загодя. Некоторые, как я заметил, были здесь по обязанности, чтобы продемонстрировать преданность начальству, но большинство действительно хорошо относилось к генерал-губернатору, добряку и хлебосолу, и выздоровление патрона их радовало.
Мои анекдоты по-прежнему были гвоздем сезона, хотя их знал уже весь город. Однако теперь они были не тестом на сообразительность, а сделались мерилом хорошего отношения губернатора к подчиненным. Те, кто удостоился чести услышать их от Самого, были в полном восторге и драли нос перед обойденными.
Большинство посетителей, поздравив генерала с выздоровлением, исчезали по-английски. На ужин остались самые близкие, человек тридцать пять, сорок. Как и в любом салоне того времени, гости разбились на кучки, как говорится, по интересам.
Образовалась партия в вист из нескольких толстых чиновников. Дамы зрелого возраста сгруппировались вокруг губернаторши и перемывали косточки отсутствующим приятельницам. Молодые гости составили свой кружок и играли в фанты.
Я слонялся между гостями, любопытствуя, как развлекается высший свет провинциального общества. Надо сказать, что внешне всё было очень мило и пристойно, но если приглядеться и прислушаться, то, как и в любом замкнутом мирке, все отношения строилось на взаимных подковырках, подножках, ядовитых укусах и многолетней неприязни.
Всё происходило, как и в наше время, только более цивильно, без пьяных истерик и спонтанного мордобоя. Ни разу я не заметил, чтобы пикировки переходили в открытые ссоры; все конфликты держались в рамках приличия, и противники не шли на прямую конфронтацию. Похоже было на то, что в искусстве прилично вести себя в обществе, наша эпоха кое-что потеряла.
Антон Иванович, не послушав моего совета умерить свой пыл, совсем захомутал Чичерину и только что не тискал ее по темным углам. Я наблюдал за ними, и у меня создалось впечатление, что такое откровенное, упорное ухаживание перестало ее угнетать.
Анна Семеновна вполне благосклонно принимала «амуры» предка, а гости, кстати, перестали трунить над влюбленными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79