Поэтому я и осмеливаюсь вас просить стать отцом будущего лорда Вудхарса.
Теперь мне стало понятно странное поведение грустной красавицы.
– Думаю, что я смогу вам в этом помочь, – так же светски холодно прошептал я. – Однако для этого как минимум вам нужно снять с себя рубашку.
– Пусть вас это не волнует, – ответила миледи. – В моей рубашке для такой цели есть специальная прорешка.
Я бесцеремонно пошарил по подолу и действительно отыскал маленькую дырочку. Судя по ее величине, лорду было очень не много дано от природы.
– А с чего вы решили, что у вас будет мальчик?
– Мне было предсказание.
– Миледи, когда у вас в последний раз были месячные?
– Сударь, вы забываетесь! – невольно подняла она голос, но тут же заглохла.
– Я вас спрашиваю не из праздного любопытства. От сроков вашего цикла зависит, в какой день вы сможете забеременеть. Только не говорите мне про предсказания и гадания. Дети от предсказаний не рождаются.
– Не помню, несколько дней назад… – растеряно ответила миледи.
– Вы хотите, чтобы у вас был красивый, здоровый ребенок?
– Конечно.
– Тогда нужно любить его еще до рождения, как и мужчину, который поможет вам его зачать. Можно любить своего мужа в этом мужчине, можно думать в момент зачатия о муже, можно представлять, что вы делаете это с мужем, а не с донором. Короче говоря нужно научиться кого-нибудь любить. Вы же хотите родить ребенка не во имя любви, а во имя чужой ненависти к младшей ветви рода, с представителями которой вы, вероятно, даже никогда не встречались. И последнее. Делать это нужно в голом виде и в порыве страсти. С этим позвольте откланяться.
Я сбросил одеяло и встал с кровати. Елизавета Генриховна лежала в своей холщовой рубашке, закрыв лицо руками. Я посмотрел на нее, и мне стало жалко, что так резко ее отчитал. То, что придумали они с мужем, была, скорее всего, чистая, наивная романтика, как и его дурацкое путешествие неизвестно куда и непонятно зачем.
Однако можно было понять и меня: выдержать такой облом в самый последний момент мало кому понравится.
Я наклонился над лежащей женщиной. Из-под ее ладоней текли беззвучные слезы. Меня начала мучить совесть. В конце концов, я вспылил под давлением эмоций, когда она обрубила мое «либидо» своими бесполыми речами.
Мне стало обидно, что меня собираются использовать, ничего не давая взамен. Я не искал благосклонности миледи, и ее прагматичное предложение показалось мне оскорбительным больше потому, что она не увидела во мне мужчину и достойного любовника.
С другой стороны, я начинал ей сочувствовать. Я представил, каких нравственных усилий стоило порядочной женщине и любящей жене осмелиться на такой неординарный шаг. Сколько она пережила, пока решилась пригласить малознакомого мужчину в свою постель.
Первым импульсивным желанием было ее успокоить. Но как это сделаешь свистящим шепотом в ухо? Я не придумал ничего лучшего, как ласково погладить вздрагивающее плечо, после чего тихо вышел из спальни. У нас с ней для выяснения отношений было еще две недели, пока не придут ответы от генеральских приятелей.
К завтраку моя ночная «собеседница» не вышла, и я получил повод, с благословения губернаторши, нанести ей профессиональный визит.
В нашем флигеле, довольно густо населенном не переводящимися гостями, в дневное время бывали только слуги. Я переждал у себя, пока ленивая, медлительная челядь кое-как приберется в комнатах, и направился в апартаменты миледи. Двери мне отворила камеристка, женщина лет тридцати пяти, со светлыми, прикрытыми кокетливо повязанным платком волосами и цепким, холодным взглядом очень светлых глаз.
– Я доктор, – зачем-то объявил я, хотя нам уже приходилось сталкиваться в коридоре, – мне хотелось бы переговорить с Елизаветой Генриховной.
Глаза камеристки из холодных стали ледяными, она презрительно оглядела меня с головы до ног, ничего не ответила и молча, повернувшись спиной, пошла в спальню хозяйки.
От такого «теплого» приема я даже слегка растерялся. Никаких конфликтов у меня с этой женщиной не было, мы лишь пару раз проходили мимо друг друга в коридоре, и такое странное поведение было ничем не мотивировано. Подумать, что миледи пожаловалась служанке на мое ночное поведение, и та, обиженная за хозяйку, внезапно возненавидела меня, я не мог. Осталось ждать, чем кончится ее уход в спальню хозяйки.
– Госпожа Вудхарс просят подождать, они скоро выйдут, – сказала она, вернувшись и не глядя мне в глаза.
Я поблагодарил и уселся в кресло у окна. Камеристка поместилась в другое такое же кресло так, чтобы я был в поле зрения. Так мы и сидели рядком. Я искоса наблюдал за ее поведением, а она смотрела на меня неотрывно ненавидящим взглядом и нервно вздрагивала, когда я менял позу. Наконец из спальни в сопровождении горничной вышла хозяйка.
Лицо ее было бледнее обычного, и она старательно не встречалось со мной взглядом.
– Марья Ивановна беспокоится, не заболели ли вы, сударыня, и просила меня навестить вас, – сказал я, немного переиначив действительность. Навестить миледи была моя собственная инициатива.
– Благодарю вас, я чувствую себя хорошо, – безжизненным голосом ответила Елизавета Генриховна.
– Простите, но мне кажется, что вы нездоровы. Не соблаговолите ли вы дать мне руку.
– Зачем? – быстро спросила миледи Вудхарс.
– Хотелось бы проверить ваш пульс, – церемонно заявил я.
– Извольте.
Миледи нерешительно протянула мне руку. Я машинально взглянул на камеристку. Та, оскалив мелкие зубы и сощурив глаза, ненавидела уже нас обоих.
«Может быть, она сама имеет виды на Вудхарс?» – подумал я. Эта баба начинала меня нервировать.
– Нельзя ли нам остаться наедине, – спросил я, обхватывая пальцами тонкое запястье Елизаветы Генриховны. – Медицинский осмотр принято проводить без посторонних.
– Я не посторонняя! – с плохо скрытым бешенством, сказала камеристка.
– Вас, если будет такая нужда, я также буду осматривать без свидетелей, – холодно ответил я этой странной женщине.
– Оставьте нас, Лидия Петровна, – попросила миледи. – Доктор прав.
Лидия Петровна сначала вспыхнула, потом побледнела, порывисто вскочила и, величественно ступая негнущимися ногами, прошла в спальню, не закрыв за собой дверь.
– Ах, полно, доктор, пусть ее слушает, – слабо улыбнувшись, прошептала Елизавета Генриховна и сделала предостерегающий жест.
– У вас не было сердечных болей? – задал я двусмысленный вопрос.
– Нет, сердце у меня здоровое.
– Откройте рот, – попросил я, – и скажите: а-а-а. О, у вас воспаление миндалин. Это очень опасно, при осложнении может начаться чахотка. Лидия Петровна! – позвал я камеристку. – Будьте любезны, принесите из кухни стакан горячего молока и, если есть, малиновое варенье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79
Теперь мне стало понятно странное поведение грустной красавицы.
– Думаю, что я смогу вам в этом помочь, – так же светски холодно прошептал я. – Однако для этого как минимум вам нужно снять с себя рубашку.
– Пусть вас это не волнует, – ответила миледи. – В моей рубашке для такой цели есть специальная прорешка.
Я бесцеремонно пошарил по подолу и действительно отыскал маленькую дырочку. Судя по ее величине, лорду было очень не много дано от природы.
– А с чего вы решили, что у вас будет мальчик?
– Мне было предсказание.
– Миледи, когда у вас в последний раз были месячные?
– Сударь, вы забываетесь! – невольно подняла она голос, но тут же заглохла.
– Я вас спрашиваю не из праздного любопытства. От сроков вашего цикла зависит, в какой день вы сможете забеременеть. Только не говорите мне про предсказания и гадания. Дети от предсказаний не рождаются.
– Не помню, несколько дней назад… – растеряно ответила миледи.
– Вы хотите, чтобы у вас был красивый, здоровый ребенок?
– Конечно.
– Тогда нужно любить его еще до рождения, как и мужчину, который поможет вам его зачать. Можно любить своего мужа в этом мужчине, можно думать в момент зачатия о муже, можно представлять, что вы делаете это с мужем, а не с донором. Короче говоря нужно научиться кого-нибудь любить. Вы же хотите родить ребенка не во имя любви, а во имя чужой ненависти к младшей ветви рода, с представителями которой вы, вероятно, даже никогда не встречались. И последнее. Делать это нужно в голом виде и в порыве страсти. С этим позвольте откланяться.
Я сбросил одеяло и встал с кровати. Елизавета Генриховна лежала в своей холщовой рубашке, закрыв лицо руками. Я посмотрел на нее, и мне стало жалко, что так резко ее отчитал. То, что придумали они с мужем, была, скорее всего, чистая, наивная романтика, как и его дурацкое путешествие неизвестно куда и непонятно зачем.
Однако можно было понять и меня: выдержать такой облом в самый последний момент мало кому понравится.
Я наклонился над лежащей женщиной. Из-под ее ладоней текли беззвучные слезы. Меня начала мучить совесть. В конце концов, я вспылил под давлением эмоций, когда она обрубила мое «либидо» своими бесполыми речами.
Мне стало обидно, что меня собираются использовать, ничего не давая взамен. Я не искал благосклонности миледи, и ее прагматичное предложение показалось мне оскорбительным больше потому, что она не увидела во мне мужчину и достойного любовника.
С другой стороны, я начинал ей сочувствовать. Я представил, каких нравственных усилий стоило порядочной женщине и любящей жене осмелиться на такой неординарный шаг. Сколько она пережила, пока решилась пригласить малознакомого мужчину в свою постель.
Первым импульсивным желанием было ее успокоить. Но как это сделаешь свистящим шепотом в ухо? Я не придумал ничего лучшего, как ласково погладить вздрагивающее плечо, после чего тихо вышел из спальни. У нас с ней для выяснения отношений было еще две недели, пока не придут ответы от генеральских приятелей.
К завтраку моя ночная «собеседница» не вышла, и я получил повод, с благословения губернаторши, нанести ей профессиональный визит.
В нашем флигеле, довольно густо населенном не переводящимися гостями, в дневное время бывали только слуги. Я переждал у себя, пока ленивая, медлительная челядь кое-как приберется в комнатах, и направился в апартаменты миледи. Двери мне отворила камеристка, женщина лет тридцати пяти, со светлыми, прикрытыми кокетливо повязанным платком волосами и цепким, холодным взглядом очень светлых глаз.
– Я доктор, – зачем-то объявил я, хотя нам уже приходилось сталкиваться в коридоре, – мне хотелось бы переговорить с Елизаветой Генриховной.
Глаза камеристки из холодных стали ледяными, она презрительно оглядела меня с головы до ног, ничего не ответила и молча, повернувшись спиной, пошла в спальню хозяйки.
От такого «теплого» приема я даже слегка растерялся. Никаких конфликтов у меня с этой женщиной не было, мы лишь пару раз проходили мимо друг друга в коридоре, и такое странное поведение было ничем не мотивировано. Подумать, что миледи пожаловалась служанке на мое ночное поведение, и та, обиженная за хозяйку, внезапно возненавидела меня, я не мог. Осталось ждать, чем кончится ее уход в спальню хозяйки.
– Госпожа Вудхарс просят подождать, они скоро выйдут, – сказала она, вернувшись и не глядя мне в глаза.
Я поблагодарил и уселся в кресло у окна. Камеристка поместилась в другое такое же кресло так, чтобы я был в поле зрения. Так мы и сидели рядком. Я искоса наблюдал за ее поведением, а она смотрела на меня неотрывно ненавидящим взглядом и нервно вздрагивала, когда я менял позу. Наконец из спальни в сопровождении горничной вышла хозяйка.
Лицо ее было бледнее обычного, и она старательно не встречалось со мной взглядом.
– Марья Ивановна беспокоится, не заболели ли вы, сударыня, и просила меня навестить вас, – сказал я, немного переиначив действительность. Навестить миледи была моя собственная инициатива.
– Благодарю вас, я чувствую себя хорошо, – безжизненным голосом ответила Елизавета Генриховна.
– Простите, но мне кажется, что вы нездоровы. Не соблаговолите ли вы дать мне руку.
– Зачем? – быстро спросила миледи Вудхарс.
– Хотелось бы проверить ваш пульс, – церемонно заявил я.
– Извольте.
Миледи нерешительно протянула мне руку. Я машинально взглянул на камеристку. Та, оскалив мелкие зубы и сощурив глаза, ненавидела уже нас обоих.
«Может быть, она сама имеет виды на Вудхарс?» – подумал я. Эта баба начинала меня нервировать.
– Нельзя ли нам остаться наедине, – спросил я, обхватывая пальцами тонкое запястье Елизаветы Генриховны. – Медицинский осмотр принято проводить без посторонних.
– Я не посторонняя! – с плохо скрытым бешенством, сказала камеристка.
– Вас, если будет такая нужда, я также буду осматривать без свидетелей, – холодно ответил я этой странной женщине.
– Оставьте нас, Лидия Петровна, – попросила миледи. – Доктор прав.
Лидия Петровна сначала вспыхнула, потом побледнела, порывисто вскочила и, величественно ступая негнущимися ногами, прошла в спальню, не закрыв за собой дверь.
– Ах, полно, доктор, пусть ее слушает, – слабо улыбнувшись, прошептала Елизавета Генриховна и сделала предостерегающий жест.
– У вас не было сердечных болей? – задал я двусмысленный вопрос.
– Нет, сердце у меня здоровое.
– Откройте рот, – попросил я, – и скажите: а-а-а. О, у вас воспаление миндалин. Это очень опасно, при осложнении может начаться чахотка. Лидия Петровна! – позвал я камеристку. – Будьте любезны, принесите из кухни стакан горячего молока и, если есть, малиновое варенье.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79