– Зигги… кто? – спросил Нэш.
– Акробат, – ответил я. – Никто не ездит на лошади лучше него.
– Он лучше, чем Айвэн? Я улыбнулся.
– Он получает в десять раз больше, а мог бы получать и в двадцать.
– Это дельце на берегу? – спросил О'Хара.
Я кивнул.
– Какое дельце на берегу? – заинтересовался Нэш.
– Не спрашивайте, – усмехнулся О'Хара. – У нашего мальчика бывают озарения. Иногда они работают.
– Что за озарения? – спросил меня Нэш.
– Он не сможет сказать вам, – ответил вместо меня О'Хара. – Но если он видит это, значит, увидим и мы.
Нэш вздохнул. О'Хара продолжал:
– Если уж говорить о видениях, когда будет готово отснятое сегодня?
– Завтра утром, как обычно, – заверил я его. – Когда вернется фургон.
Мы каждый день посылали пленки с курьером в Лондон, чтобы за ночь их обработали там в специализированной лаборатории «Техниколор». Пленки отвозили в оба конца в лондонском фургоне, водитель и сопровождающий охранник проводили ночь в Лондоне и день в Ньюмаркете, и до сих пор этот канал работал без задержек.
Каждый день, просмотрев отснятые накануне кадры, я сверялся с путаной раскладкой сцен и отбирал то, что считал пригодным к выходу на экран, делая первичную редакцию фильма по мере продвижения вперед. Это проясняло мои мысли и одновременно экономило много времени тем, кто в дальнейшем будет заниматься окончательной редакцией. Некоторые режиссеры любили работать с редакторами фильмов уже на стадии грубого ежедневного монтажа, но я предпочитал делать это в одиночку, пусть даже монтаж отнимал у меня половину ночи, но зато я в большей степени контролировал конечный результат. Скелет законченного фильма был моим собственным творением.
Удачным или неудачным, но моим. Жизнью на падающей башне.
Я направился на запад от Ньюмаркета, имея только смутное представление о том, куда еду, и еще более смутное представление о том, что буду говорить, когда доберусь до места.
Возможно, чтобы отсрочить этот момент, но в любом случае потому, что мне было по пути, я заехал сначала в Кембридж и остановился у больницы, куда отправили Доротею. На все запросы по телефону был один ответ: «Состояние тяжелое. Пациентка спит», который мог означать все что угодно – от предсмертного оцепенения до глубокой накачки обезболивающим. Как можно было предположить заранее, мое появление прямо перед столом медсестер не облегчило мне доступа к больной.
– Просим прощения, никаких посетителей.
Их ничто не убеждало. Абсолютно никаких посетителей, кроме ее сына. Вероятно, я могу поговорить с ним, если хочу.
– Он здесь? – спросил я, гадая, почему я должен удивляться. В конце концов, ничто не оторвет Пола от такого всеобъемлющего несчастья.
Одна из медсестер любезно пошла известить его о моем визите и вскоре вернулась вместе с ним.
– Матушка чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы видеть вас, – без предисловий заявил он. – К тому же она спит.
Мы смотрели друг на друга с невысказанной неприязнью.
– Как она? – спросил я. – Что говорят врачи?
– Ей оказывается интенсивная медпомощь. – Заявление прозвучало сверхнапыщенно даже для Пола.
Я ждал. Наконец он добавил:
– Если не будет осложнений, она поправится. «Чудесно», – подумал я.
– Она не сказала, кто напал на нее?
– Она пока не может говорить.
Я подождал еще, на сей раз безрезультатно. Когда он впрямую начал намекать на то, что пора бы заканчивать разговор, я сказал:
– Вы видели, в каком состоянии ее дом?
Он ответил, нахмурившись:
– Я был там этим утром. Полиция взяла мои отпечатки пальцев! – В голосе его звучало возмупдение.
– Они брали их и у меня, – спокойно произнес я. – Пожалуйста, верните мои книги.
– Что?
– Верните книги и бумаги Валентина.
Он уставился на меня с непониманием и злостью.
– Я не брал книги Валентина. Их взяли вы.
– Я не брал.
Его душило негодование.
– Матушка заперла дверь и отказалась – отказалась! – дать мне ключ. Своему сыну!
– Прошлой ночью ключ был в открытой двери, – сказал я. – А книги исчезли.
– Потому что вы забрали их. Я-то точно не брал.
Я начинал верить Полу, как бы невероятно его слова ни звучали.
Но если он не брал книги, то кто это сделал? Разгром внутри дома и нападение на Доротею свидетельствовали о жестокости и спешке. Вывезти целую гору книг и полный шкаф бумаг – для этого нужно время. И Робби Джилл был уверен, что это произошло раньше, чем напали на Доротею.
В чем мог крыться смысл этого?
– Почему, – спросил я, – вас так волнует то, что книги не в ваших руках?
Где-то в его мозгу зазвучали сигналы тревоги. Я работал с актерами слишком много, чтобы не уловить напряжение глазных мускулов, которое так часто просил сыграть. Я подумал, что у Пола был мотив помимо жадности, но я лишь понял, что этот мотив существует, и ничего более.
– Лучше всего хранить семейные реликвии в семье, – ответил он и, прежде чем уйти, сделал последний выпад: – Ввиду состояния моей матери кремация, запланированная на завтрашнее утро, откладывается на неопределенный срок. И не беспокойте больше ни ее, ни меня своим приходом сюда. Она стара и больна, и я присмотрю за ней.
Я смотрел, как удаляется его обширная спина: в каждом шаге – самодовольство, полы пиджака разлетаются в стороны при движении.
– Пол! – громко сказал я вслед ему.
Он неохотно остановился и повернулся, стоя в квадратной арке больничного коридора и не намереваясь возвращаться.
– Что на этот раз?
По меньшей мере полтора метра в поясе, подумал я. Широкий кожаный ремень поддерживал его темно-серые брюки. Кремовая рубашка, галстук в косую полоску, жирный подбородок агрессивно выпячен вперед.
– Что вам надо?
– Ничего, – ответил я. – Неважно.
Он с раздражением дернул плечом, а я побрел к своей машине, думая о телефонах. Я носил свой мобильный телефон на поясе, всегда под рукой. Я заметил, что такой же аппарат был прикреплен к широкому ремню Пола.
Я вспомнил, как вчера вечером обрадовался за Доротею, что Пол ответил из своего дома в Суррее, когда я рассказал ему о нападении на его мать. Суррей был надежным местом для алиби.
Если бы я хорошо относился к Полу или, по крайней мере, верил ему, мне и в голову не пришло бы проверять. Я попытался припомнить номер, по которому я звонил, но вспомнил только первые четыре цифры и последние две и соответственно связаться с ним я не мог.
Я позвонил в справочную и спросил, являются ли первые четыре цифры номером местной станции Суррея.
– Нет, сэр, – четко ответил женский голос. – Эти цифры используются для мобильных телефонов.
Вздрогнув, я попросил, если можно, найти мне номер мобильного телефона Пола Паннира: он живет около Годалминга, последние цифры – две семерки. После короткой паузы, потребовавшейся на поиск, она любезно сообщила мне номер, который я не мог вспомнить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81