— Это все?
— Это все.
Какое-то время мы размышляли молча.
— Это ответ на кучу вопросов, — наконец сказал я.
— Например?
— Например, почему Кальдер убил Яна Паргеттера. Паргеттер хотел что-то прекратить... может быть, эти проделки с болезнями. Сказал, что с него хватит. Сказал еще, что остановит и Кальдера, и тем, должно быть, подписал свой приговор.
Пен спросила:
— Кальдер вам так и сказал?
— Да, так и сказал, но в тот момент я не понимал, о чем он.
— Интересно, — задумалась она, — почему Ян Паргеттер захотел остановиться? Они явно делили между собой постоянный приличный доход. Кальдер, должно быть, завербовал его Бог знает когда.
— Селен, — сказал я.
— Что?
— Селен — вот почему. Вызывая у лошадей заболевания, а потом исцеляя их, они не рисковали причинить неисправимый вред. По сути, вреда вообще не было. Но селен — это навсегда. Жеребята останутся уродцами. Я догадываюсь, что эту идею Кальдера Паргеттер счел отвратительной. И взбунтовался, возможно, потому, что он все-таки был ветеринаром.
— А Кальдер не захотел расстаться с идеей... и убил.
Я кивнул.
— Кальдер ведь рассчитывал не только на доход, но и на славу. И если бы Джинни каким-то образом не заполучила этот шампунь, он, вполне возможно, достиг бы своего.
— Удивляюсь, как она смогла, — сказала Пен.
— Гм. — Я неловко поерзал на кровати. — Я вспомнил, как звали того работника Кальдера, который напомнил мне Рикки Барнета. Джейсон. Я вспомнил той ночью... в конюшне... забавно, какие штуки проделывает память.
— А что с ним такое? — сочувственно спросила Пен.
— Я вспомнил, как Кальдер говорил, что дает пилюли Джейсону, а тот дает их лошадям. Он имел в виду травяные пилюли. Но когда Яна Паргеттера не стало, Кальдер, должно быть, нашел кого-то другого, чтобы давать лошадям эти двойные капсулы... потому что лошади с такими болячками не переводились у него во дворе и после смерти Яна Паргеттера.
— Наверное, нашел, — безучастно сказала она. — Только...
— Только что?
— Только когда мы в ту субботу обыскивали двор, перед тем, как услышали ваш крик, мы заглядывали в разные стойла, и там почти не было лошадей.
Поместье на этот раз пустовало.
— Могу догадаться, — медленно сказал я, — что Джейсон был слишком занят. Он три месяца или больше проработал в конюшне Оливера, скармливая лошадям яблоки с селеном.
Тут в моем мозгу вспыхнула картинка. Яблоки... Шон, конюх, спешит через двор, размахивая ведром и грызя яблоко. Шон, Джейсон: одно и то же лицо.
— Что такое? — спросила Пен.
— Фотография Рикки Барнета.
— Ах, да.
— Тут говорят, что завтра меня смогут выписать, сказал я, — если уж мне так хочется.
Она вытаращилась на меня с комическим отчаянием.
— Слушайте, что точно у вас сломано?
— Говорят, что в верхнем списке лопатка, ключица, плечевая кость и несколько ребер. Внизу, — пожаловался я, — они запутались. Я не знаю, где в лодыжке помещается столько костей.
— Они их закрепили?
— Бог знает.
— Как вы собираетесь с этим управляться?
— Потихоньку.
— Не дурите, — сказала она. — Оставайтесь здесь, пока не срастется.
— На это могут уйти недели... там еще какие-то дела со связками, или сухожилиями, или я не понял.
— Что еще за дела?
— Да я не вслушивался.
— Тим! — Она вышла из себя. — Да... это до того нудно...
Она подняла глаза к небу и наконец рассмеялась.
— Я принесла вам подарочек из своей аптеки. — Она порылась в сумочке. — Возьмите, с любовью от меня.
Я взял протянутую ею маленькую коробочку и посмотрел на этикетку.
«Окопник». Пен ухмыльнулась.
— Спокойно можете принимать. Окопник содержит алантоин, а он способствует сращиванию костей. Вот чего не отнять... Кальдер поистине был величайшим знатоком всех существующих лекарственных средств.
Во вторник, 5 июня, Оливер Нолес забрал меня из больницы, повозил по разным поручениям, а затем отвез к себе домой, не в последнюю очередь из сочувствия, но главным образом чтоб поговорить о деле. Я ожидал, что он примет мою временную нетрудоспособность в обычной прямой и бесстрастной манере. Так он и сделал, только сухо заметил, увидев меня, что, когда я по телефону напрашивался на приглашение, я упомянул о «паре трещин» и не сказал, что на мне пол-акра бинтов и пластыря, а поверх всего такие живописные лохмотья.
— Не беспокойтесь, — заверил я. — Я могу скакать на одной ножке и сидеть могу, и правая рука у меня в порядке.
— Да. Я вижу.
Медсестра, которая везла меня к его машине в кресле на колесиках, запротестовала:
— Скакать он не может, это его растрясет. — Она протянула Оливеру клочок бумаги. — Вот здесь у дороги есть место, — она показала пальцем, — где можно взять напрокат кресло на колесиках. — Она повернулась ко мне.
— Выберите поудобнее. Такое, которое позволит держать ногу вытянутой, вот так. Меньше будет болеть. Ладно?
— Ладно, — сказал я.
— Хм. Ну... всего хорошего.
Она с дружеской сноровкой помогла мне залезть в машину и повлекла больничный транспорт прочь, а мы с Оливером разжились по ее совету креслом, поместив изобилующее подушками и хромом удобство на заднее сиденье его автомобиля.
— Отлично, — сказал я. — Следующим пунктом надо купить хороший моментальный фотоаппарат и пачку пленки к нему.
Оливер отыскал лавчонку и купил аппарат, а я по возможности терпеливо дожидался его, сидя на переднем сиденье.
— Куда дальше? — спросил он, вернувшись со свертками.
— Кембридж. Инженерные работы. Вот адрес. — Я вручил ему клочок бумаги, на котором записал координаты Рикки Барнета. — Мы поймаем его, когда он пойдет с работы.
— Кого? — спросил Оливер. — Кого мы поймаем?
— Увидите.
Мы припарковались через дорогу от ворот заведения и подождали, и точнехонько в четыре тридцать начался исход.
Рикки Барнет вышел и посмотрел туда-сюда, разыскивая нас, и позади себя я услышал, как Оливер удивленно охнул и сказал: «Но это же Шон», потом расслабился и добавил с сомнением: «Нет, не он».
— Нет, не он. — Я высунулся в открытое окно и позвал:
— Рикки!..
Сюда.
Он перешел дорогу и остановился у машины.
— Залезай, — велел я.
— Вы попали в аварию? — недоверчиво спросил он.
— Вроде того.
Он забрался на заднее сиденье. Когда я ему вкратце объяснил, для каких целей может понадобиться его фотография, он особой радости не испытал; но в его положении отказываться было затруднительно, а я к тому же порядочно подсластил свой беззастенчивый шантаж, который считал в своем положении вполне допустимым средством. Он все еще был недоволен, однако это имело свои достоинства, поскольку мне никак не требовалось сорок отпечатков, где он улыбается во весь рот. Оливер отъехал подальше, остановился по моей просьбе около удобного нейтрального фона — выкрашенной в серое фабричной стены — и сказал, что сделает фотографии, если я объясню, чего хочу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82